Кораблекрушение у острова Надежды - Страница 20

– Хорошо, я упрошу государя постричь в монастырь заговорщиков. Я расскажу ему, сколько зла они приносят людям. Может быть, он поверит мне.

– Иди к нему сейчас, торопись, время терять нельзя. Может быть, они готовят мятеж, я не знаю, на что решились Шуйские.

– Хорошо, дожидайся у царской спальни. Государь Федор Иванович позовет тебя.

– Спасибо, сестра, спасибо! – Борис Годунов опять стал целовать руки царицы. – Ты спасешь всех нас, спасешь от разрухи государство.

Орина поцеловала брата, и они вместе вышли из горницы.

Правитель долго ждал в передней. Как всегда при новом царе, здесь было немноголюдно. У дверей стояла стража. На скамьях дремали разомлевшие, сытно пообедавшие вельможи. Перебирая четки, сидели монахи.

Наконец в дверях появился царский стольник князь Морткин и пригласил Годунова.

Царь Федор стоял у дверей. Он сделал заплетающимися ногами несколько шагов, с трудом взобрался в кресло.

– Подойди, почему далеко встал? – И царь Федор поманил Годунова рукой.

Правитель подошел, поклонился еще ниже, приложился к царской руке, пахнущей воском и лампадным маслом.

– Не надо, не надо! – Царь Федор потряс руку, словно от ожога. – Тебе голову хотели срубить? Оринка мне все рассказала… Твоя голова на плечах осталась, а другие головы ты сам откусить хочешь. Нет, не дам, не дам кровь проливать!.. – Выпученные глаза царя уставились на великого боярина. Он замолчал, нижняя губа у него отвисла, тонкой струйкой потянулась слюна. – В монастырь, в монастырь, постричь в монахи, пусть на Оринку не замахиваются. Хоть и не по своей воле, а все богу лишняя молитва за нас, грешных… И тебе, шурин, Иисусову молитву надо творить… не забывать господа нашего. Власть – богомерзкое дело, нечистый тебя по все дни сторожит. Сколько раз в день Иисусову молитву читаешь?

– Сто раз, великий государь, больше и времени недостанет.

– Три тысячи молитв творить приказываю. И утром, и днем, и вечером, и перед сном. Добрее станешь и крови человеческой не захочешь проливать… Слышишь, что я сказал?

– Слышу, великий государь.

– Скажи, скоро ли в Успенскую церковь новый колокол, на сто пудов, привезут, что я заказывал?

– Скоро, великий государь, к празднику покрова божьей матери обещают мастера закончить.

Царь Федор склонил голову и задумался.

– Принеси икону чудотворца Николая, спроси Оринку, она знает.

Борис Годунов сходил в спальню, принес большую древнюю икону с облупившейся краской.

– Целуй чудотворца, целуй, целуй… Поклянись мне в том, что крови человеческой не будешь проливать, за свою голову мстить.

Борис Годунов смиренно поцеловал икону.

«Вот ведь как, – думал он. – Плох был царь Иван Васильевич, грозен, плакали от него кровавыми слезами, но и такой царь – не царь».

– Ну, иди к себе пока, а я помолюсь. – Федор с кряхтением стал сползать с высокого кресла. – Ох, ноженьки мои болят, наказал господь за грехи! Борюшка, – вдруг сказал царь другим голосом, – я босеньким хочу ходить, а спальники не дают. Скажи спальникам…

– Негоже великому государю босому быть.

– Зачем Федьке Богомольцу можно, – плаксиво продолжал царь, – он и зимой и летом босой по Москве ходит. Мне бы только в горницах…

– Негоже великому государю, чести поруха.

– Ноженькам в сапогах тяжко, болят у меня ноженьки.

– Не токмо государю, но псарю без сапог ходить негоже, – внушительно произнес Борис Годунов. – И государыня Орина Федоровна того не захочет.

– Ну, тогда иди, – махнул рукою царь Федор. – Злой, злой! Заладил одно: негоже, негоже. Привык с боярами своеволить.

В дверях Борис Годунов столкнулся с митрополитом Дионисием и смиренно подошел под благословение.

– Я все знаю, – сказал владыка. – Шуйских не трогай, они не виноваты… Успел царя известить? Небось головами просил их выдать?

– Не просил, а надо бы, – пробурчал правитель. – Мою-то голову, владыка, во что ценишь?

– Разговор о твоей голове особый… Многие хотят ударить челом государю, дабы развелся он с неплодною супругой, сестрой твоей, отпустил ее в монастырь. Наследник престола нужен для спокойствия державы. Ты же велик царицей, потому слов сих не приемлешь.

Борис Годунов молчал, обдумывая, что сказать. Он угождал митрополиту, честолюбивому, сладкоречивому человеку, рассуждал с ним, оказывая знаки уважения, благосклонно слушал, но всегда действовал по-своему… Непреклонностью своей воли Годунов изрядно досаждал святителю. А главное, он мешал вырвать у царя новые поблажки для церкви.

– Правда ли сие, отче?

– Истину говорю, правда.

– Каким аршином ты меришь правду? – спросил Годунов и усмехнулся.

Дионисий удивленно поднял брови.

– Если я своим аршином мерю, выйдет правда, а другой со своим сунется – кривда получится, – продолжал Годунов.

– Бог на правду всегда укажет, – отрезал митрополит.

– Развод супругов есть беззаконие, отче, не божеское дело! Ты преступаешь церковные законы, у Федора еще могут быть дети. Государыня молода, здорова, добродетельна. Во всяком случае, трон не останется без наследников – царевич Дмитрий живет и здравствует… По мне, даже лучше, если у великого государя Федора Ивановича не будет детей, ибо может произойти междоусобие с его детьми и дядей их Дмитрием.

Владыко Дионисий почитал Бориса Годунова сильным и умным человеком и знал, что он держится у трона не только благодаря сестре-царице. Ссориться с ним даже митрополиту было опасно.

– И я и Шуйские виноваты только в том, что беспокоились за судьбу государства, – миролюбиво сказал он. – Послушай, Борис Федорович, я даю слово не поддерживать развод. Даю за всех… Не трогай только Шуйских, не мсти виноватым.

– Что ж, – подумав, сказал Годунов, – для тебя, отче, я всегда рад поступиться. Шуйских не трону. Но князя Ивана Мстиславского велит государь постричь в монастырь. И дочь его Ксению тоже в монастырь. Так будет спокойнее. Но если Шуйские снова поднимут на меня руку, то расправлюсь без снисхождения.

Владыка взглянул на Годунова. В глазах правителя была твердость.

– Согласен, отче?

– Благословляю.

Великий боярин покорно склонил голову и поцеловал святительскую руку.

Купец Джон Браун, разбогатевший на русской торговле, занимал две большие горницы в новом гостином дворе, совсем недавно построенном в городе Архангельске. Выполняя волю усопшего царя Ивана, московские воеводы Нащокин и Волохов поставили возле древнего Архангельского монастыря крепостные стены и башни. Место было удобное, берег возвышенный. Новый город ближе к морю, чем Холмогоры, путь к нему преглуб, годен для любого корабля.

Сегодня Джон Браун отправил в Лондон два корабля с полным грузом пеньковых канатов и решил отдохнуть вечером от забот. В гостях у него сидел купец – меховщик Ричард Ингрем. Приятели плотно поужинали и, развалясь в мягких креслах, пили пиво и лениво беседовали.

На улице дул пронизывающий морской ветер. Окна занавешены темными занавесями. Горели две свечи в серебряном подсвечнике.

– Наступил июль, а холодно, будто осенью, – передернув плечами, сказал гость.

Джон Браун молча поднялся и бросил в камин несколько сухих еловых поленьев. Дрова затрещали, посыпались искры. Пламя блеснуло на гладкой лысине хозяина.

– О, благодарю, мой друг, теперь я согрею свои старые кости.

– А вот, представьте, русские переносят холод отлично. Они месяцами живут на льдах. Зимой, при лютом морозе.

– Да, да, – кивал головой гость. – Они достают во льдах тюленьи шкуры и ворвань… Послушайте, господин Браун, вы не уступите мне свою кухарку? Она превосходно печет мягкие сдобные хлебцы.

– О-о, но мне тоже нужно пить и есть, господин Ингрем. В этих местах трудно найти хорошую кухарку, а у меня больной желудок.

– Я вам отдам свою, господин Браун, она так хорошо готовит жаркое и прилично говорит по-английски.