Корабль странников (сборник) - Страница 112

— Ну и что? — спросил Мирр чересчур искренним голосом. — Меня сильно потрепало, но все равно это правда: мы с тобой — один и тот же человек.

На розовой физиономии Нормана мелькнула тень интереса.

— Действительно, жутковато, и жаль, что все впустую — денег-то я тебе уже дал!

— Да не нужны мне твои деньги! — нетерпеливо сказал Мирр. Неужели он был таким непрошибаемым? — Ты выслушаешь меня, Норман?

Норман вздохнул и посмотрел на часы.

— Ладно, это поможет провести время… Загадки вместо коньяка… Почему бы и нет? Ну-ка, посмотрим, наверное, это что-то вроде старого трюка, когда простаку доказывают, что его здесь нет… только теперь мне придется угадывать, как ты и я можем быть одним человеком. Значит, если…

— Не надо ничего угадывать, я расскажу тебе. — Скрывая смущение, Мирр отхлебнул кофе. — Предположим, я скажу, что заблудился во времени, и это…

Мирр замолк, увидев, как Норман догматически трясет головой.

— Я не поверю тебе. Двухступенчатые экстраверторы запрещены, особенно на Земле с ее слишком насыщенной историей. Тут везде шныряют правительственные машины с детекторами, и стоит только включить экстравертор, считай, что его уже засекли. Я слышал, что они могут даже сказать, на какой год машина настроена.

— В этом-то все и дело! — воскликнул Мирр и прикусил язык. Он хотел уже было объяснить, что все это случилось с ним на Аспатрии… Он так стремился к этой встрече, что у него не осталось времени обдумать, что он скажет и что из этого последует. Норман уже бывал на Аспатрии, это Мирр знал, и если сейчас он убедит Нормана в своей правоте, а потом перечислит все ужасы последнего месяца, Норман может решить не вступать в Легион.

А ведь его, Войнана Мирра, существование — прямое следствие того, что Норман подписал контракт с Легионом на тридцать, сорок или пятьдесят лет!

Погрузившись в эти парадоксы, Мирр принялся торопливо хлебать кофе. Если Норман передумает, не перестанет ли существовать Войнан Мирр? Почему-то исчезновение во временном катаклизме показалось Мирру куда более ужасным, чем смерть — непосредственная и старомодная. Человек, умирающий привычным способом, знает, что после него обязательно что-то останется, будь это хоть пачка неоплаченных счетов, но примириться с мыслью, что ты вообще никогда не существовал…

— Так в чем же дело? — спросил Норман. — Продолжай, мне интересно.

— Именно в этом, — неубедительно ответил Мирр. Мозг его работал с бешеной скоростью. — В том, что заинтересовал тебя. Сначала тебе было неинтересно, а теперь интересно.

— Так, значит ты все-таки дуришь меня… — В глазах Нормана снова появилось отрешенное выражение, он вытащил из кармана еще одну десятку и положил рядом с первой. — Теперь у тебя двадцать, и давай считать, что мы квиты.

Мирр приготовился было разгневанно отмахнуться от денег, но вспомнил, что в таком случае им одна дорога — в карман капитана Крякинга. Он взял деньги, запихнул в карман и попробовал найти окольные пути подхода к главной проблеме. Время стремительно уходило, а он так и не приблизился к разгадке постыдного секрета, толкавшего Нормана, в буквальном смысле этого слова, к беспамятству.

— Спасибо, — сказал он. — Конечно, это против кодекса чести старого легионера, но времена теперь тяжелые…

— Легионера? — Во взгляде Нормана снова появилось любопытство. — Но как же тебе удалось…

— Инвалид!

Забыв о состоянии собственных ребер, Мирр стукнул себя в грудь, вскрикнул и рухнул всем телом на стол, едва не угодив лицом в пепельницу. Норман взволнованно спросил:

— С вами все в порядке?

— Да так, кольнуло… — Мирр озабоченный главным образом тем, чтобы бармен не прогнал его, выпрямился: — Это все от погоды. Сейчас пройдет…

— и, скрывая замешательство, он вновь принялся за кофе.

Норман крутил в пальцах свой стакан.

— Зачем вы вступали в Легион?

— Я… я хотел что-то забыть.

— Что именно?

— Откуда мне знать? — Мирр никак не мог взять в толк, почему так резко поменялись их роли в беседе. — Я ведь забыл это.

— Конечно… простите… — Норман кивнул и нижняя губа его задрожала.

Мирра мучила какая-то неопределенная вина, но вместе с тем он чувствовал, что пора перехватывать инициативу.

— Норман, — сказал он тихо, — ты сидишь и ждешь, пока откроется призывной пункт?

— Да! Да! Как долго тянутся минуты! Зачем заставлять нас ждать?

— Всему свое время, — успокоил его Мирр, нервно оглядываясь при этом: не побеспокоил ли взрыв эмоций кого-нибудь из посетителей. — Вот что, Норман, расскажи-ка мне о своих невзгодах.

Ответом ему был печальный взгляд.

— Я совершил нечто ужасное и не могу говорить об этом.

— Можешь, Норман! — Мирр положил ему руку на плечо. — Вырви это из себя, скажи. И тебе станет легче.

— Если бы это было правдой!

— Это правда! Правда! Откройся мне, Норман!

— Ты уверен, что хочешь выслушать меня?

— Да, да.

— Мое преступление состоит в том…

— Ну, Норман, ну же…

— Что я дезертировал из Легиона!

С оглушительным грохотом Мирр уронил свою кружку на каменный пол. Потеряв дар речи, он глядел на макушку склоненной в отчаянии головы Нормана, но тут бармен, выскочив из-за стойки, вцепился ему в воротник.

— Вот что, вы, двое! Вон отсюда! Я следил за вами с тех пор, как вы уселись рядышком, и такие мне в заведении не нужны!

— Случайность, чистая случайность, — бормотал Мирр, чей разум все еще раскручивал нисходящую спираль недоверия, засунул две полученные от Нормана десятки в карман рубашки бармена, чем убедил его вернуться на свой пост.

Бармен собрал осколки, выдал последнее предупреждение о держании друг друга за руку и удалился, несколько раз гневно обернувшись.

Мирр постучал по голове Нормана суставом указательного пальца.

— Посмотри на меня, Норман, — прошептал он. — Ты же не будешь обманывать старину Войнана…

— Это святая правда…

— Но послушай, Норман! Дезертирство из Легиона — это такой пустяк, что и волноваться нечего! Каждый рядовой мечтает об этом! Это его единственное желание!

— Рядовые — да, от них ничего другого и не ждут… — Норман наконец-то поднял глаза на Мирра. Лицо его было пунцовым от стыда. — Но я-то был офицером!

— Офицером? — переспросил Мирр и замолчал, пытаясь найти для этой новой информации место в сложнейшей головоломке своей жизни. Однако собеседник его уже впал в исповедническое настроение и не мог остановиться.

— …и не просто офицером. Я — лейтенант Норман Голлубей, единственный сын самого генерала Голлубея! Мои предки безупречно служили Легиону два столетия… два столетия! Два века генералов и маршалов, битв и подвигов, медалей, славы и величия! Можешь ли ты представить, какой груз

— невыносимый груз — наложила на меня семейная традиция?

Мирр отрицательно замотал головой, частью — потому что от него этого и ожидали, частью из-за ощущения, будто мозг ему выжигают каленым железом.

— Почти с той самой минуты, как я родился, а уж с колыбели — точно, меня готовили к службе в Легионе. Отец никогда не говорил со мной ни о чем, кроме как о Легионе. Мать… — МАТЬ! — никогда не говорила со мной ни о чем другом! Жизнь моя была посвящена Легиону, и самое ужасное… что мне этого не хотелось. Я мечтал о другом.

Норман замолк и, судя по всему, погрузился в размышления о сыновней непочтительности.

Мирр был рад этому, потому что жжение в его мозгу усилилось и перед мысленным взором начали одна за другой возникать картины: дом в колониальном стиле с белыми колоннами; седовласый мужчина с суровым лицом, в безупречной форме генерала Космического Легиона; прелестная женщина, чья сдержанность была столь совершенна, что казалась враждебностью, и чья осанка ни в чем не уступала безукоризненной офицерской выправке ее мужа. Это были картины его собственного детства, и Мирр начал догадываться, почему памятевыводитель на призывном пункте выжег все его прошлое. Если вся его жизнь была пропитана традициями Космического Легиона, вина в предательстве семейной чести была равно всеобъемлющей. Каждый запечатленный в его памяти случай, каждая мельчайшая деталь детства были ключом к сущности преступления. Поэтому машина с электронной скрупулезностью изъяла все.