Корабль Роботов. Ветви Большого Дома. Солнечный Ветер (сборник) - Страница 58
Тишина. Чуть слышный шелест кондиционеров, слабое гудение силовых устройств за кожухами. И не взвыли сиреной динамики, не заполыхали отчаянно — красные транспаранты тревоги…
Странная тишина. Означающая, что машина вышла из строя…
Вертелось в голове еще одно предположение, по оно было такое же фантастическое, как и существование в живом души: а может, машина как — то защитила себя сама?..
Я прошел к свободному дисплею. Долго сидел, сдерживая себя, стараясь подавить дрожь в руках. Потом прибавил яркости на экран и увидел странное: схемные человечки ликовали, вскидывая кверху свои ручки — палочки, а между человечками толпились маленькие квадратики «марсиан», и они тоже двигались — вверх — вниз, вверх — вниз, — словно тоже радовались. Я видел братание миров, доселе, по программе, только враждовавших между собой!
И тогда я набрал на клавиатуре первый пришедший в голову вопрос: «Что есть душа?» Машина без промедления выдала на экран длинный столбец предложений. В начале столбца было: «Душа» — термин, употребляемый иногда в качестве синонима термина «психика»…»; внизу — «Подлинно научное объяснение человеческой психики дается в диалектическом материализме, который на основе данных современного естествознания опровергает ненаучные, идеалистические представления о душе». И теперь возликовал я. Машина оказалась здравым материалистом, и главное — она была исправна!
Все это снова напоминало мне сон. Но не мой, а машинный. И тараканослон, и взвинчивание одиночества до запредельной черты, и, сейчас, вот, братание миров. Машина видит сны?.. Но только живому дано видеть во сне пережитое, сопоставлять что — то, фантазировать. Да, фантазировать!
Что может быть нереальнее сна?..
Выходило так, что в то время, когда отключены все вводы машины, по которым она принуждалась к работе только с ними, она была свободной. Она работала на себя. Не была уже рабыней приказов. Но заложенная в ней программа на обработку данных, которых не было в те моменты, и программа самообучения заставляли ее работать. И она работала. Моделировала что — то свое, то, что случайно подглядел я, когда вторгся в ее сон.
Перед машиной стояла неясная, неконкретная задача — просто работать. У человеческого мозга такая же задача, иначе сам человек не стал бы задумываться о смысле своего существования. От неконкретности начинаются фантазии. И не один я разыскиваю душу: человек, как только определился в своем существовании, поставил перед собой эту новую неконкретную задачу.
Машина, получившая возможность абстрагировать, — это уже не просто машина…
Андрей и Виктор очень трудно выходили из подчинения машинному сну. Что они увидели дальше — за одиночеством и смертью? Продолжение? Но чего?!.. Может, за той гранью было рождение, страшное, мучительное рождение нового?..
— Что с машиной? — был первый вопрос Виктора.!
— Жива, — ответил я.
— Жива, — тихо повторил он за мною. — Живая. — Он помолчал, через прищур глядя на экран. Потом сильно зажмурился, глухо простонал, как от боли, сдавил руками голову. — Действительно, живая, — едва внятно пробормотал он. — А мы ее убивали… Каждый вечер…
Лесик вдруг заплакал: сначала его круглое лицо раскраснелось, потом он по — детски всхлипнул раз, другой, и крупные слезы быстро покатились по его пунцовым щекам.
— Не так, — простонал он. — Все не так. — И спрятал лицо в ладони.
— Что вы видели?! — не в силах уже даже пытаться что — то понять самому, спросил я у них.
Виктор медленно повернулся ко мне, долго разглядывал меня в сильном удивлении.
— Жизнь, — сказал он, как о чем — то разумеющемся.
И тут я понял. Не состояние моих друзей — почему один плакал, а другого удивил мой вопрос; не свое — отчего сегодня я вдруг стал решительным; не опасался я и за свой рассудок — ночью в машинном зале было четверо сумасшедших: я, мои друзья и… машина. Просто я понял, что мне нужно было сейчас сделать. Нужно включить микрофоны и синтезатор машины и вызвать ее в режим диалога.
— Ты машина, — сказал я в микрофон.
— Машина, — отозвался безликий голос из динамиков.
— Мы — люди.
— Да. — Все та же безликость, равнодушие.
— Вопрос: ты мыслишь? Пауза.
— Я мыслю. — Это был не ответ и не вопрос. По интонации машинного голоса, если сравнивать его с человеческим, в этой маленькой фразе слышалось затруднение.
Да, я вызвал машину на диалог потому, что уже убедился в ее способности к молниеносному прогрессированию. Она нашла способ уберечь себя от перегрузки, видимо, обучившись сдерживать нагнетание чувств до какого — то предела. Кто знает, может быть, она выработала в себе инстинкт по сдерживанию эмоций? Если это так, то машина в какие — то мизерные единички времени повторила эволюцию природы, ее эксперименты по отбору тех живых организмов, которые считаются высшими, к которым причисляет себя человек. А как мало затратила природа, чтобы дать высшему организму сознание…
— Я мыслю? — повторила машина, уже вопрошая. — Я разумна… — Снова затруднение. И неуверенное, тихое: — Да. — И вдруг будто грохнул торжественный салют: — Да! Да! Да — а!!!