Корабль Роботов. Ветви Большого Дома. Солнечный Ветер (сборник) - Страница 46

Занятно было мне наблюдать обратные движения: Пит придвинул кресло к пульту, оттолкнувшись ногами от панели внизу.

— Это конец. Понимаете вы — это конец всему, — сказал Пит негромко. А перед этим я почувствовал его удивление страшной, роковой тишиной, воцарившейся в зале.

Пит глядел на экран дисплея довольно долго, не отрывая взгляда, но я не различал изображения. Для меня это было как мутное стекло с расплывшимися на нем размазанными цветными пятнами. Но вот наконец изображение стало проясняться, а тишина вдруг ухнула всплеском голосов, среди которых резко выделился один, чуть не истеричный: «Щит пропустил две боеголовки — они падают на город…»

…Позади послышался шорох гальки. Я узнал Дэниз. Сержант ходит тяжело, медленно вдавливая ногу в гальку, поступь Пэгги стремительная, отрывистая, камни под ее ногами скрежещут, а шаг Дэниз мелкий, рассыпчатый. Она остановилась у меня за спиной.

Я еще пытался удержать воспоминания, в которых было так много новых слов. В которых я узнавал и но узнавал себя. Где я впервые увидел стольких многих людей. Но тщетно, Дэниз вспугнула мои воспоминания.

Не дождавшись, что я обернусь, она обошла меня и стала передо мной очень близко, почти вплотную, как это часто делала, запрокинув голову назад и заглядывая мне в лицо.

— Ну как, чист твой горизонт? Я не понял ее.

— Дэниз, что такое шахта?

— Шахта? — переспросила она, чуть поморщившись. — Это под землей… Глубоко… Помнишь, мы с тобой спускались в бункер?..

— Я у тебя спросил, что такое грудь. Ты повела меня по ступенькам вниз. Сказала: «Грудь нельзя показывать всем, малыш. Я покажу ее тебе одному в бункере, в уединении». Бункер — это уединение?

Дэниз весело рассмеялась, еще дальше запрокинув голову. А отсмеявшись, сразу как — то погрустнела, погладила пальцами мне щеку и сказала:

— Все ты, малыш, помнишь: что нужно и чего не нужно.

— Разве не нужно запоминать все? У меня впервые возник такой вопрос. Все помнить — это же так интересно. Больше слов, больше сочетаний.

— Если бы было такое возможно… Как я хочу многое забыть. — Она помолчала и неожиданно, будто спохватившись, добавила: — Но только не тебя! Тебя я хочу помнить вечно.

— Вечно — это долго, — блеснул я своими познаниями.

— Это, малыш, навсегда.

— Я тоже буду тебя помнить навсегда.

И снова я чем — то рассмешил Дэниз. Мне не было весело, я еще не понимал, что такое веселье, но тоже засмеялся. И чем больше я смеялся, тем сильнее веселил Дэниз. В меня, будто входило какое — то новое чувство — будоражащее, бодрящее. Это уже не было простым подражанием, это было первое мое чувство, рвущееся изнутри.

— Надо же, — удивилась чему — то Дэниз, — я люблю тебя, малыш.

— Люблю, — повторил я, припоминая, что у меня было связано с этим словом: — Любить… Сержант мне при — казал, чтобы я не давал вам себя любить. Он говорил: — «Ты дурак дураком, а им это на руку».

— А мне плевать, что говорит сержант, — вдруг резко, оттолкнувшись от меня кулаками, зло проговорила Дэ — низ. — Этот евнух мог любить только вприглядку! Хотя… — она невесело усмехнулась и снова приблизилась ко мне, — не понять тебе многого. Я же в бункере проверяла тебя. И поняла, что ребенок ты еще. И знаешь, я ни — " сколько не стыдилась своей наготы, пусть и немного обидно было, что ты разглядывал меня как куклу. Но я уже тогда любила тебя. Большого, крепкого, но беспомощного… Зачем мне ребенок? Ведь у меня он уже есть. — Она уткнулась мне в грудь лицом.

Поступь Пэгги я услышал еще издали. И я не ожидал, что для Дэниз, появление ее подруги окажется столь потрясающим: она в испуге отшатнулась от меня, едва не кинувшись бежать.

— Милуется, — криво ухмыляясь, так, что кончик ее длинного носа съехал набок, сказала Пэгги. — И много ты от него поимела?.. Такой же бесполезный, как наш сержант.

Дэниз как — то съежилась, затравленно затаилась от взгляда Пэгги, и я впервые увидел слезы. Я не знал, что это за капельки стали сочиться из глаз Дэниз, но мне почему — то было не до расспросов. Мне хотелось ее защитить. Я оглянулся, но не увидел рядом никого, от кого нужно было защищать Дэниз. И я стоял, в растерянности глядя то на Дэниз, то на Пэгги, не знал, что мне делать со своим чувством.

— Что я вижу? — притворно удивилась Пэгги. — Доблестный армеец весь в слезах и соплях! Ну, иди, моя лапонька, я вытру твои слезки, — выпятив губы, изображая страдание, с издевкой, говорила она. И мне показалось, что я чувствую озлобленность Пэгги всем своим существом — внутри все съежилось, меня затрясло. Я понял, откуда исходило зло и от кого нужно было защищать Дэниз, но… все так же стоял столбом, теперь, не зная, как это сделать. — Иди же, иди ко мне, моя маленькая Мэгги…

Я подошел к Пэгги, заслонил собою Дэниз, думая, что так смогу защитить плачущую.

Пэгги резко отпихнула меня:

— Ты — то сгинь, придурок!..

— Не смей трогать его! — пронзительным голосом закричала Дэниз. — Не прикасайся к нему!

И я оторопел, услышав озлобленность и в этом голосе.

— О, о, о! — передразнила Пэгги.

— Это ты, гадина, заманила меня сюда! — Дэниз медленно надвигалась на Пэгги. — Только амазонки свободны!.. А я не хочу быть амазонкой, слышишь, ты, я хочу любить! Я хочу любить, — раздельно, по слогам, сказала она, снизу вверх глядя в лицо Пэгги. — И не смей называть меня этой собачьей кличкой!..

— Хватит истерики, идиотка, — прошипела Пэгги. — Никуда ты с острова не денешься. Или ты настолько разбогатела, чтобы позволить себе расторгнуть контракт?! Захотела вернуться в свои трущобы? Так вон, пожалуйста, корабль уже на подходе — катись. — Она повернулась и пошла к воротам.

Дэниз нервно оглянулась назад и вдруг побежала вслед за Пэгги.

И я увидел на воде что — то огромное, серое, щетинистое, никак не походившее на соусницу. Мне стало до того жутко от вида этого монстра, который вдобавок еще придвигался к острову, что ноги будто сами подхватили меня и понесли прочь.

Этот день стал для меня днем возрождения моих чувств.

Меня допрашивал какой — то грузноватый коротышка — жидковолосый, особенно на лбу и на затылке, с вислыми щеками и кислой миной. Он сидел, глубоко вдвинувшись в кресло, и глядел мне в живот. Сержант, тщательно выбритый, что, однако, его нисколько не украсило, а, наоборот, еще больше изуродовало, — у него словно морщин добавилось на изжеванном лице, челюсть выдвинулась вперед, и нижняя губа наползла на верхнюю, а мешки под глазами набрякли еще сильнее, делая выражение лица каким — то плаксивым и обиженным, — подобострастно тянулся перед коротышкой, уважительно величая его «сэр», через каждую дюжину слов. Даже когда он говорил вислощекому «майор», и тогда это звучало чуть ли не заискивающе. Подражая сержанту, тянулся перед креслом и я, хотя мне это было не очень удобно — приходилось упираться подбородком в грудь, чтобы видеть майора.

Майор сначала выслушал сбивчивый, обильно сдобренный междометиями доклад сержанта, приказал ему заткнуться и спросил:

— Кто ты?

— Солнечный Ветер.

Он поднял на меня немного удивленные глаза и усмехнулся одними губами.

— Как ты попал на остров?

— Не знаю. Меня нашли.

— У тебя есть имя?

— Мое имя — Солнечный Ветер.

— Индеец? — Я не понял этого вопроса и промолчал. — Где ты родился?

— На пляже, — повспоминав, ответил я. — На песке. Я открыл глаза и стал видеть.

Майор помолчал какое — то время, потом оглядел меня с башмаков и, глядя мне в лицо, потребовал:

— Отвечай, откуда на тебе форма военнослужащего Соединенных Штатов?!

Сержант как — то пояснил мне, что две буковки на отво — роте моей рубахи являются начальными слов. Я еще тогда не мог понять, как буквы могут означать целые слова.

— Я родился в ней, — вспомнил я слова Дэниз.

— Да ты вообще хоть что — нибудь помнишь?! — неожиданно прокричал майор, даже привстав в кресле, упершись руками в подлокотники.

Я вспомнил такое движение и стал рассказывать майору, что мне привиделось на берегу, пока я наблюдал за морем.