Корабль призраков - Страница 19

Кажется, корнемюз.

– Ну, как? – пуская сладкую слюну, спросила Карпик.

– Превосходно.

– Я знала, что тебе понравится. Всегда нравится то, что достается запретным путем. – У Карпика была удивительно верная философия. – А теперь дай сюда руку.

– Зачем?

– Дай, не бойся.

Я выпростала руку из под одеяла. Карпик цепко ухватилась за нее и тотчас же достала золотую заколку для галстука. На ее конце посверкивал крупный бриллиант.

– Это что еще такое? – удивилась я.

– Это папочкина заколка.

– А зачем ты ее принесла?

– Сейчас ты все поймешь.

Обхватив мой указательный палец своими цепкими руками, она с силой надавила на него. Кончик пальца сразу покраснел, к нему прилила кровь. Карпик же молниеносным движением воткнула острый конец заколки прямо мне в руку. Это было так неожиданно, что я даже вскрикнула. Но Карпик не дала мне опомниться: то же самое она проделала и со своим указательным пальцем и выдавила на поверхность капельку крови.

– Теперь давай его сюда, – деловито сказала она.

– Кого?

– Свой палец. Мы смешаем нашу кровь, чтобы быть как будто сестры. Чтобы все делать вместе… Все и всегда. Это как клятва. Как будто клянешься на крови. Мы ведь решили все делать вместе, правда, Ева?

Самым удивительным было то, что и на этот раз я подчинилась и приставила свой палец к разгоряченной коже Карпика. Убедившись, что обряд совершен, Карпик прижалась ко мне и крепко поцеловала в щеку. Я слабо верила в реальность происходящего, только в самой глубине пальца постанывала боль, острая, как жало. Впрочем, очень скоро боль прошла, и ко мне вернулся мой собственный, иронический взгляд на мир.

– Надеюсь, все ритуалы закончены? Есть землю не придется? И помет корабельных крыс…

– Не придется. Тем более, что здесь нет никакой земли. Только вода. И крыс тоже нет. Макс говорит, что здесь сильные магнитные излучения. Раньше у них была кошка, так они ей сделали специальный ошейник из меди…

Опять этот таинственный Макс, никогда не виденный мною рефмеханик, сидящий где-то внизу, в столовой для матросов, в матросском кубрике, у холодильных камер… Гефест в своей кузнице, Аид в своем царстве мертвых… Когда только Карпик успела подружиться с ним? Когда только Карпик успела подружиться со мной? И не только подружиться, а еще и обменяться капелькой такой одинаковой крови…

– Слава богу, ни земли, ни крыс. Нужно отметить это событие.

– Ну вот. Теперь мы всегда должны доверять друг другу. И друг другу помогать.

Привязанность ко мне Карпика, так внезапно вспыхнувшая, ставила меня в тупик. Впрочем, ей всегда можно найти здравое объяснение: девочка тянется к взрослым, только и всего. Девочка потеряла мать в возрасте трех лет, только и всего…

– Ты согласна, Ева?

– Хорошо. Я согласна.

– А теперь давай думать об убийстве.

– Ты полагаешь, что можно думать об убийстве?

– Конечно. Сначала решим, кого мы будем подозревать.

– Я не знаю, кого тут можно подозревать.

– Подозреваются все! – провозгласила Карпик и рассмеялась.

– Все?

– Ну, кроме тебя, меня и папы. И еще – Мухи.

– Так не пойдет. Почему мы не можем подозревать Муху.

– Потому что он гомик. А гомики никого не убивают. Они слишком заняты собой и всего боятся.

– А вдруг старпом не ответил Мухе взаимностью, и Муха убил его из ревности? – теперь рассмеялась я.

– Нет. Муха мне нравится.

Это был убийственный аргумент.

– Хорошо. Оставим Муху в покое. А как насчет папочки? – Это был запрещенный прием, но я не могла отказать себе в удовольствии подразнить девчонку. Тем более, что в глубине души вовсе не была уверена в невиновности преуспевающего банкира Валерия Адамовича Сокольникова.

Моя реплика привела девочку в ярость – такую сильную, что из глаз у нее брызнули слезы.

– Как ты можешь так говорить?

– Ну, если уж мы приняли условия игры…

– Это не игра. – Слезы высохли так же внезапно, как и появились, и Карпик внутренне напряглась. – Это не игра.

Тут ты права, девочка. Труп, лежащий в одной из морозильных камер, – это не игра.

– Сдаюсь. Это была не самая лучшая шутка сезона. Что ты собираешься делать?

– Мы пойдем в машинное отделение… Осмотрим все на месте.

– Когда?

– Прямо сейчас. Если у тебя нет никаких других планов.

– У меня нет никаких других планов.

Это была чистая правда. У меня не было никаких планов. Никаких планов относительно совершенного преступления. Никаких планов относительно его расследования. Забыть как страшный сон, забыть, вот чего я страстно желала, – только и всего… Но теперь все изменилось. Вдвоем можно попытаться распутать чертово убийство. И хотя бы приблизиться к истине. К тому же Карпик умна, парадоксальна, наблюдательна. И я всегда сумею защитить ее… Господи, сделай так, чтобы убийцей не оказался ее отец. Тебе ведь ничего не стоит это сделать, Господи…

…Самым поразительным оказалось то, что всего лишь за два дня плавания на «Эскалибуре» Карпик досконально изучила его географию. Для меня, с раннего детства страдающей топографическим идиотизмом, было совершеннейшей неожиданностью, как уверенно Карпик ориентируется в хитросплетениях узких коридоров, как быстро она находит нужные повороты, как легко карабкается по устрашающего вида, почти вертикальным трапам. Пожалуй, эти трапы – ее стихия, они скрадывают хромоту, они дают ей ощущение полноценности и радости движения… Со мной дело обстояло гораздо сложнее: несколько раз я поскользнулась на крутых ступенях, а однажды чуть бездарно не свалилась вниз – меня спасли только поручни. К тому же я все время забывала о высоких порогах дверей – комингсах – и благополучно спотыкалась уже на ровной поверхности.

…Нижняя палуба разительно отличалась от палуб пассажирских: здесь не было ковров и стены не были обшиты деревом. Зато дверь в машинное отделение была открыта. Мы добрались до нее, так никого и не встретив по пути.

– Пришли, – сказала Карпик. – Помоги мне открыть, дверь очень тяжелая…

Вдвоем мы справились с металлическими заклинками и сразу же оказались в царстве грохочущих механизмов. Шум стоял такой сильный, что Карпик даже прикрыла уши. Немного привыкнув к грохоту, мы двинулись вглубь отделения. Карпик замечательно ориентировалась и здесь.

…Мы без труда нашли место падения старпома. И даже добросовестно исследовали его. И пока Карпик с упоением ползала на коленях, рассматривая пол на предмет возможных улик, старательно затертая, но все-таки не смытая до конца кровь старпома совершенно не смущала ее. Я же предавалась совершенно другим мыслям. Прошлой ночью, в наполненном людьми машинном отделении, я даже не сообразила, что главной уликой может являться само падение. Вернее, не падение даже, а траектория, которую описало тело падающего старпома. И то расстояние от трапов, на котором оно лежало.

Слишком далеко.

Для того чтобы упасть так, как упал Митько, необходимо было для начала разогнаться, оттолкнуться от пола и постараться прыгнуть как можно дальше. И если принять версию Антона и Альберта Венедиктовича о том, что старпом оступился, то становится непонятным, почему тело лежало так далеко от трапов и от стены машинного отделения.

А положение трупа свидетельствует об одном из двух: либо Митько действительно с силой оттолкнулся от площадки, и тогда это сильно смахивает на самоубийство. Либо…

Либо Митько просто выбросили.

Странно, что никого не смутил этот факт. Странно, что его вообще оставили без внимания. Может быть, Карпик права, и все эти далеко неглупые, респектабельные господа бегут от криминала, как черт от ладана? И не хотят замечать очевидных вещей. И это играет на руку убийце – возможно, самому респектабельному из всех респектабельных господ.

– Посмотри, что я нашла, Ева! – Торжествующий голос Карпика вывел меня из задумчивости. – Это то, что нам нужно. Иди сюда.

Я подошла к девочке и опустилась на корточки рядом с ней. Карпик указала мне на пуговицу, валяющуюся на полу, возле маховика, который соединял один из двигателей с генератором. Нельзя сказать, что сообщение об этой находке как-то особенно взволновало меня: я начала рассматривать ее только для того, чтобы подыграть щенячьему энтузиазму Карпика. Но тут мне пришлось согласиться с Карпиком: пуговица действительно представляла собой довольно необычное зрелище. Во всяком случае, ничего подобного я раньше не видела. Она была сделана из монеты – довольно массивной и немного сточенной и довольно крупной: чуть больше двух сантиметров в диаметре.