Копи Царя Соломона. Сценарий романа - Страница 1

Сплошной ярко-синий фон. Несколько секунд он слепит зрителя, после чего яркость становится все более и более размытой. Мы видим – поначалу скорее намек на это – тоненькую белую трещинку на фоне. Она становится все шире и шире. Потом снова тоненькой. Камера отъезжает, и мы, наконец, видим, что это синее небо, в котором нет ни одного облака. Именно поэтому так хорошо видна паутинка, висящая в небе. Возле паутинки появляется белый росчерк. Это самолет. Камера берет общий план, и мы видим, что самолет садится на полосу Кишиневского аэропорта. О том, что это за аэропорт, мы можем судить по надписи «Кишиневский аэропорт» и молдавской повозке типа «каруца», которая стоит возле ограды аэропорта. Лошадь задумчиво смотрит в землю, не обращая ни малейшего внимания на самолет. Тот, подпрыгнув, приземляется и несется по полосе, постепенно тормозит, и мы слышим аплодисменты. Салон самолета, аплодируют пассажиры. Это наполовину еврейские выходцы из Бессарабии, наполовину – молдаване, которые вышвырнули еврейских выходцев из этой Бессарабии в Израиль в конце 80—х, а сейчас ездят к ним, в Израиль, нелегально работать. В результате этих сложных взаимоотношений лица у всех в салоне, независимо от национальной принадлежности, сконфуженные. Всем довольно неловко, и аплодируют они не только удачной посадке, но и тому, что досадливое соседство закончилось. За окнами мелькает трава у взлетно-посадочных полос, самолет чуть подпрыгивает. Все аплодируют, словно участники советского Съезда 1937 года – решению расстрелять участников Съезда года 1936—го.

Голос говорит:

– Ст Тлвв Кшв свршл псдк врпрт кшн спс зтчтвысн темпрзаборт пл двть спс.

– А? – говорит старенький дедушка, который сидит у окна.

– Самолет Тель-Авив совершил посадку в аэропорту Кишинева, – говорит ему соседка.

– Спасибо что вы с нами, температура за бортом плюс двадцать, спасибо, – говорит она.

– Экая ты… внимательная, – говорит дедушка.

– И молоденькая, – говорит он.

– Моя внучка тебе в мамы годится! – говорит он, причмокивая.

Смотрит на соседку ласково. Это типичный дедушка Кишинева 70—х – добряк, ветеран ВОВ с кучей наград, учитель математики или физики… Наверняка давал частные уроки, чтобы накопить денег на репатриацию. Таких еще иногда судили за предложения несовершеннолетним ученицам совершить, как пишут в протоколе, действия развратного характера. Обычно полный срок они не отсиживали, потому что их освобождения как диссидентов требовали США и Рейган. Видимо, что-то такое есть в ауре старичка, и соседка верит в энергетическое поле, поэтому она говорит:

– А вы случайно математику не преподавали?

Старик вместо ответа поджимает губы, отодвигается от соседки и глядит в окно до самой остановки самолета. Соседка глядит на него недоуменно, но потом отвлекается на обычные действия по прилету: одернуть кофту, выключить мобильный телефон, приподняться, чтобы открыть полку наверху, взяться за чемодан, отпустить чемодан, посмотреть в начало салона, в конец… Дедушка смотрит в окно, он помолодел лет на 20, выглядит собранным, как человек, готовый к неприятностям. Мы понимаем, что уж математику-то он точно преподавал…

Соседка встает, и мы можем рассмотреть ее получше. Это красивая молодая девушка лет 20, не больше. У нее черные волосы, она одета небрежно, и выглядит вызывающе безвкусно на фоне молдаванок в ярко-малиновых ботфортах, чулках в сеточку и топиках. На девушке брюки, причем даже не облегающие, кеды, волосы собраны в хвост. Нет макияжа. У нее небольшая, но красивая и высокая грудь, и, благодаря двум расстегнутым пуговицам, мы это видим. Девушка очень, невероятно, похожа на голливудскую киноактрису Натали Портмен. Сходство подчеркивается тем, что мы знакомимся с этой актрисой, – как и широкий зритель с Портмен, – в эпизоде с намеком на педофилию. Девушка берет чемодан с верхней полки и медленно выходит из салона за очередью из гастарбайтеров и израильтян. Дедушка сердито глядит ей вслед – почему-то на задницу, – и бурчит что-то. Стюардесса мягко трогает за локоть, и дед возвращается в легенду старичка-добрячка. Пускает слюни, умильно улыбается, позволяет понести свой чемодан… Смена кадра. Наша девушка стоит в автобусе, который везет пассажиров к терминалу. Двери распахиваются и автобус мгновенно становится пустым: толпа стремится занять очередь на паспортный контроль поскорее. Единственная, кто не спешит – наша «Натали Портмен». Она выходит из автобуса последней, и смотрит в небо. Оно бесконечно синее…

Ретроспектива.

Снова синий фон. Камера отъезжает и мы видим, что это синий костюм пациента больницы. Судя по тому, что в коридорах снуют показанные на заднем плане афроамериканцы, мы понимаем, что дело происходит не в Молдавии. Молдавский пациент еще не достиг того уровня толерантности, который позволяет довериться чернокожему. Впрочем, не только молдавский.

– Суки чернозадые… – говорит мужчина, глядя в коридор.

– Наташка… обещай, – говорит он.

– Обещай, что не пойдешь замуж за негра, – говорит он.

– Папа, не волнуйся, – говорит девушка и гладит мужчину по руке.

– Дай слово, – говорит мужчина.

– Даю слово, – говорит девушка.

Крупным планом – скрещенные за спиной пальцы, как делают, когда произносят необязательную клятву. Мужчина успокоенно кивает. Он задыхается.

– Гребанные молдаване с их гребанным Жоком! – говорит он.

– Милый, – просит женщина, похожая на нашу Наталью.

– Тебе вредно волноваться, да и курить надо было меньше, – говорит она.

– Курил бы нормальные сигареты с фильтром, все было бы окей, – говорит мужчина (примечание – он именно произносит «окей» именно как слово, как эмигрант первой волны, который уверен, что это первое слово из его английского).

– Гребанный «Жок»! – говорит он и кашляет.

Мама и дочь переглядываются. Мать поправляет мужчине подушку. Он хрипит:

– Сонька, газету принеси, у уродов этих черножопых попроси…

Женщина, терпеливо улыбнувшись, встает и выходит. Мужчина рывком бросается к дочери, хватает ее за руку, заставляет наклониться, говорит, брызгая слюной (она разлетается, мы видим это крупным планом).

– Наташка, слушай, кино это твое фигня, – говорит он.

– Показы потрфолио шмофолио, – говорит он.

– Хватит фигней страдать, – сурово говорит он.

– Ну ты только представь себе, кишиневская еврейка и звезда Голливуда, – говорит он.

– Да это же мля обхохочешься, – говорит он.

– Наталья Авнерова Хершлаг, обладательница «Оскара» и исполнительница главной роли в… в… блядь, в «Звездных войнах»! – вспоминает он последний фильм, о котором хоть что-то слышал.

– Аха-аха, – хохочет он, пока смех не переходит в содрогания тела, какие бывают при рвоте.

Отплевавшись в утку, поднесенную дочкой, мужчины вытирает рот – синий рукав халата темнеет от слюны и, кажется, – крови, и продолжает.

– Мы с мамой терпели эти твои закидоны, потому что ты наша доча, – говорит он, и мы видим в его ласковой улыбке что-то неуловимо похожее на улыбку ветерана из самолета.

– Но теперь я умираю, и ты должна заботиться о маме и сестрах, – говорит она.

– Вырастить их нормальными девочками, которые уважают Тору, учатся в университете, – говорит он.