Копье милосердия - Страница 14
«Хорошо-то как! — думал Трифон. — Морозец небольшой, небо чисто, прозрачно, знать, день будет солнечным. Хорошо… И дела — как торговые, так и домашние — идут не худо. Старший сын Матвей ужо пристроен, дочерей скоро выдам замуж… с Божьей помощью, а при нас останутся двое младшеньких сынков — наша надёжа и опора в старости. Но прежде чем отойду от дел, надо бы посетить Царьград и святые места… Грехов будто и немного, но кто ж на этой земле безгрешен? Прошение на выдачу проезжей грамоты я уже послал в княжеский приказ, да только долго ждать придется, судя по всему. Не хотелось бы, но надо кое-кому хорошую мзду дать… это понятно — не подмажешь, не поедешь. Эх, Русь! Денег не жалко, лишь бы они на пользу государства пошли. А так пропадут мои рублики у дьяка в мошне; если не пропьет и не пустит по ветру бестолку, так в сундук спрячет или в землю зароет. Чтобы служивые не нашли, когда проворуется и к нему придут с обыском…».
Размышления купца прервал сильный стук в ворота. Он вздрогнул и побледнел. Так нахально могли стучать только государевы слуги. А их появление в праздник, когда весь православный люд отдыхает и веселится, ничего хорошего Трифону не сулило.
— Эй, хозяин, отворяй ворота! — раздался с улицы молодой, сильный голос. — Принимай гостей!
— Спит, поди, — отозвался другой.
— А мы его сейчас плеточкой со свинцовыми наконечниками разбудим, — сказал первый; за воротами дружно рассмеялись. — Эй, кто там, открывай, волчья сыть! — громыхнул он уже басом.
Трифон превозмог минутную слабость и с достоинством спросил в ответ:
— Кто шумит в столь ранний час? Уж не хитники ли какие?
Трифон погрешил против истины — он не боялся хитников. В те далекие времена купцы, ко всему прочему, были еще и добрыми воинами. Купец в равной мере владел и веслом и мечом; он был настолько же опытен в торге, как и в ратном деле. Трифону не раз приходилось сражаться с разбойниками; Бог не обидел его ни силой, ни статью, ни военной сноровкой.
Громкий уверенный голос купца словно отрезвил забубенных всадников (они были на лошадях, Трифон слышал, как животные пофыркивали), и ему ответили уже гораздо тише и более уважительно:
— Государево дело к купцу Трифону Коробейникову.
— Погодите, закрою псов…
Сторожевые псы, огромные лохматые зверюги, которые легко могли загрызть матерого волка, заходясь в злобном лае, бросались на ворота. Из людской выскочил кто-то из дворовых и посадил псов на цепь. Тем временем конюх открыл полотнища, и во двор въехали три всадника. Трифон присмотрелся к ним и похолодел. Это были кромешники — самые доверенные и самые жестокие служивые из окружения царя.
Разогнав опричнину, Иоанн Васильевич создал тайный орден кромешников, членов которого считали исчадиями ада. Действовали они в основном скрытно, но их можно было узнать по черной полумонашеской одежде и бляхе в виде оскаленной волчьей пасти, которая висела на груди; обычно кромешники прятали ее под платье.
Однако на этот раз бляху выставили напоказ. Она висела на широкой груди кудрявого русого молодца — его черный кафтан безо всяких украшений и с оловянными пуговицами был расстегнут. Похоже, этой троице и мороз — не мороз, и зима в забаву; скорее всего они гуляли всю ночь и приехали к Трифону изрядно хмельными.
Трифон поклонился всадникам и сказал:
— По здорову будете. Не желаете ли испить чашу доброго вина в честь святого праздника Рождества Христова и откушать, чем Бог послал?
— Недосуг нам, купец, — на удивление сдержанно ответил русоголовый кромешник. — Собирайся, великий князь зовет. Мы обождем здесь.
Коробейников молча кивнул и поторопился в свою горницу, чтобы одеться достойно. Он узнал кромешника (собственно говоря, кромешник тоже узнал купца, так как они прежде встречались, и не раз); это был Григорий Елчанинов, один из самых доверенных людей государя. Послав к купцу Елчанинова, царь тем самым продемонстрировал важность поручения. Но вот в чем заключалась его суть — это вопрос отнюдь не праздный.
«Или обвинят в государственной измене и пошлют на дыбу, — с тоскливым предчувствием думал купец, с лихорадочной скоростью натягивая на себя дорогое платье, — или наградят. Награды я пока не заслужил… но ведь и в измене не замечен! Правда, наш великий князь может и невинного бросить в темницу или казнить… — Тут Трифон невольно оглянулся, словно кто мог подслушать его мысли. — Выбрось дурное из головы! — рассердился купец. — Чему быть, того не миновать».
Трифон Коробейников шел (вернее, не шел, а его вели едва не под руки двое рынд*, которым Елчанинов сдал купца на лестнице перед входом) по кремлевским палатам, и диву давался. Простые лавки возле стен, липовые крашеные столы, деревянная утварь и посуда… А под ногами вытертые коврики, которые Трифон постыдился бы постелить даже в людской. И это в святой праздник!
Купец помнил Кремль совсем другим. В 1570 году Коробейников и еще несколько известных купцов были приглашены на пир по случаю взятия Новгорода. Когда гости проходили по комнатам и переходам царского дворца, то им показалось, что они попали в царство волшебных сказок. Прекрасные и диковинные изделия Запада и Востока, расшитые шелка, драгоценные камни-самоцветы, серебряные бочки, ендовы и братины — работы суздальских, новгородских, тверских, ростовских мастеров; соболя, золотые пояса, яхонтовые ожерелья, жемчужины, добываемые на северных реках, — все это великолепие поразило видавших виды купцов до глубины души.
Но особенно впечатлил их царский трон. Он был сделан из чистого золота, вышиною в три локтя, под балдахином из четырех щитов, крестообразно составленных, с круглым шаром, на котором стоял орел. От щитов по двум колоннам, поддерживавших балдахин, свисали кисти из жемчуга и драгоценных камней, в числе которых был топаз величиной больше волошского ореха. Колонны стояли на двух лежавшх серебряных львах величиною с волка. На двух золотых подсвечниках стояли грифы, касаясь колонн. К трону вели три ступени, покрытые золотой парчой, возле которых стояли рынды.
Каждый рында был одет в ферязь* белого цвета из атласа с горностаевой опушкой и петлицами из серебряных шнуров. Из-под ферязи виднелся белый стоячий воротник-козырь, шитый жемчугом. На ногах у рынд красовались белые сафьяновые сапоги очень дорогой выделки, на головах — белые песцовые шапки, а поверх — две золотые цепи, перекрещивавшиеся на груди. В руках рынды держали небольшие топорики. При виде этих юных молодцев Трифон впервые пожалел, что он незнатного происхождения и что его сын, тоже не обделенный ни красотой, ни статью, никогда не сможет вот так стоять возле царского трона.
На пиру Коробейников старался как можно незаметней приглядеться к грозному великому князю, о котором немало разных слухов бродило по Москве. Иоанн Васильевич сидел отдельно, в атласном облачении, в золотой на горностаях мантии, унизанной жемчугами, в пурпурных сафьяновых сапогах. В руке он держал серебряный кубок, украшенный чеканными изображениями разных трав и зорко вглядывался в лица пировавших.
Когда его взгляд останавливался на Трифоне, купец чувствовал сильнейшее сердцебиение, а рука, в которой он держал трапезный нож, начинала предательски дрожать. Царь был крепок телом, румян, весел, а его глаза сверкали, как два дивных самоцвета…
Воспоминания купца прервал любимчик царя, Богдан Бельский. Он встретил рынд у двери царской опочивальни и одним движением густых черных бровей отослал их прочь. Бельский был угрюм и на удивление неряшливо одет. Трифону уже приходилось общаться с наперсником великого князя, у них даже сложились вполне доверительные отношения — Бельский умел расположить к своей персоне не только государя, но и людей подлого звания. Общительный и улыбчивый, он казался наивным простаком, но это было далеко не так.
Будучи незнатным дворянином, Бельский, благодаря родству с Малютой Скуратовым, в 1571 году стал рындой. Вскоре приобрел расположение царя и стал ближайшим к нему лицом, телохранителем; он и спал с государем в одной комнате. Царь не создал любимцу высокого официального положения; даже за Ливонский поход 1577 года, когда Бельский своими действиями заставил сдаться одну из важнейших крепостей — Вольмар, он получил всего лишь португальский золотой и золотую цепь. В 1578 году Бельский стал оружничим и выше не поднялся.