Копье милосердия - Страница 11

Га-Ноцри открыл глаза и посмотрел на Гая Кассия. В его глазах было столько муки, что центуриону стало не по себе. Центурион не считал себя чересчур чувствительным человеком, скорее наоборот, — воинская служба не располагает к сентиментам. Гай Кассий Лонгин временами был не просто жестким, а жестоким; даже с подчиненными. Его не только уважали, но и побаивались. А уж кровь и вовсе вызывала в нем не больше эмоций, чем обычная вода.

И тем не менее на сей раз взгляд распятого проповедника неожиданно пробил толстую кожу центуриона, вызвав в его огрубевшей душе странное чувство, отдаленно напоминавшее обычную человеческую жалость. В этот момент копье, которое он держал в руке, тихо завибрировало. Так случалось всегда, когда Гай Кассий бросался в атаку. Когда это проявилось в первый раз, он испугался и хотел даже избавиться от копья. Но оно было таким красивым и прочным, так удобно лежало в руке, так молниеносно и точно разило врагов, что Гай Кассий не нашел в себе силы продать подарок отца.

Конечно же, об этом свойстве копья он не рассказал никому — боялся насмешек. Но с той поры начал относиться к нему как к живому, одушевленному существу; даже иногда разговаривал с копьем, когда его никто не видел и не слышал. А уж ухаживал за ним с неменьшим рвением, чем воин сирийской алы за своим арабским скакуном.

Решение пришло внезапно, словно его кто-то нашептал центуриону на ухо. По истечении определенного времени, если казненный был еще жив, ему сначала перебивали молотом ноги, а потом умертвляли. Га-Ноцри тоже предстояла такая жестокая процедура. «ОН БОЛЬШЕ НЕ ДОЛЖЕН СТРАДАТЬ!» — раздался в голове Гая Кассия Лонгина чей-то незнакомый властный голос. И центурион, оглянувшись на своих подчиненных, которые не знали, чем заняться от скуки, и которым все было безразлично, недрогнувшей рукой уколол копьем, буквально рвавшимся из рук, прямо в сердце Иешуа Га-Ноцри.

Раздался тихий стон, а за ним что-то, похожее на вздох облегчения. Из раны хлынула кровь, обагрившая наконечник копья, но текла она недолго. И сразу же на Голгофу обрушился сильный порыв ветра и раздался грозовой раскат, да такой сильный, что дрогнула земля. Гай Кассий посмотрел на небо и мысленно пожалел, что не взял свой воинский плащ, — на Ершалаим надвигалась черная грозовая туча, которую кромсали кривые лезвия молний…

В казарме было шумно. Промокшие до нитки легионеры — гроза застала их на пути к казармам, раздевшись почти донага, сушили свое облачение и предавались возлияниям, благо Каифа расщедрился на целую амфору доброго виноградного вина. Гай Кассий Лонгин, испив две чаши, уединился и занялся своим любимым копьем. Он с рвением протирал куском холстины наконечник копья, стараясь вернуть ему прежний блеск.

Однако или светильник, возле которого примостился центурион, давал мало света (в казарме было темновато), или его снова начали подводить глаза (в последнее время Гай Кассий стал совсем плохо видеть; он начал бояться, что совсем ослепнет и тогда ему придется оставить воинскую службу, а это было бы плохо — должность центуриона позволяла скопить немного денег), но наконечник, ранее сверкавший как живое серебро, потемнел, стал похожим на обсидиановое стекло. На его поверхности остались лишь тонкие светлые линии замысловатого рисунка, подтверждавшие, что наконечник сработан из стали «дамаск».

Глаза центуриона заплывали, предметы начали двоиться, и раздраженный Гай Кассий начал протирать их куском холстины с пятнами крови казненного Иешуа Га-Ноцри, которым ухаживал за наконечником копья. Когда он закончил это занятие и поморгал несколько раз веками, то почувствовал, как сильный жар ударил ему в голову — он видел, как в молодые годы!!!

Не веря своим первоначальным ощущениям, Гай Кассий Лонгин выбежал из казармы и посмотрел на Ершалаим. Гроза давно ушла, грязные потоки дождевой воды схлынули, и на чисто отмытый город уже начал опускаться тихий вечер. Центурион видел освещенные закатным солнцем дома так ясно, словно они были нарисованы красками на тончайшем пергаменте, находившемся на расстоянии вытянутой руки. Гай Кассий различал и голубей, сидевших на карнизах домов.

Да что голуби! Центурион разглядел даже достоинство серебряных и золотых монет, составлявших ожерелье, украшавшее высокую грудь красивой девушки, которая шла в сопровождении матроны по площади.

Нет, это был не сон и не наваждение. Он излечился!!! И Гай Кассий Лонгин понял, КТО был тот лекарь, который вернул ему зрение. Это открытие сразило его, будто удар молнии, и открыло ему ИСТИНУ. Центурион упал на колени, с благоговением прижав к губам холстину с пятнами крови Иешуа Га-Ноцри, и, обратив свой острый взор на видневшуюся макушку Лысой горы, прошептал: «Святой, святой… Воистину Сын Божий!».

Зима 1582 года в Москве выдалась на удивление солнечной. Морозец, конечно, щипал за щеки и заползал за ворот зипуна, но от этой малой неприятности легко было избавиться при помощи доброй чаши горячего сбитня*. Стоит лишь зайти на Варварку* — и десятки сбитенщиков, квасников, саечников, пирожников, гречевников, блинников и харчевников любого напоят и накормят до отвала.

Наступило Рождество Христово. Обычно для празднования Рождества московские купцы собирались семьями. Семья, чей дом выбирали для празднования Рождества, должна была быть богатой и гостеприимной. Быть «избранным» для московского купца считалось большой честью. В этом году подфартило купцу Трифону Коробейникову. Он имел две соединенные полные лавки* в Китай-городе на бойком месте (такое расположение дорогого стоило), три шалаша и десяток торговых «скамей».

Купцы у Трифона собирались знатные. Один Василий Позняков чего стоил! В 1558 году вместе с архидиаконом новгородской Софийской церкви Геннадием, Дорофеем Смольнянином, Кузьмой Салтановым и своим сыном он был послан царем Иоанном Васильевичем в Александрию, Иерусалим, Царьград и на Синай. Трифон сильно завидовал Василию; он многое отдал бы за возможность поклониться святым местам.

А еще оказали честь Трифону купцы Степан Твердиков и Федот Погорелов. В 1568 году государь послал их в Англию, к королеве Елизавете, чтобы установить торговые отношения с европейскими странами. Степан и Федот поручение исполнили успешно, о чем свидетельствовало письмо королевы Елизаветы к Иоанну Васильевичу, где она писала, что из дружбы к царю дозволит русским купцам свободно поправлять свои торговые дела в Англии.

Поспел к Рождеству и Юрий Грек, которого Трифон очень привечал. Купец еще был молод, но у него умерла при первых родах жена, поэтому Коробейниковы питали небезосновательную надежду, что Юрий предложит руку и сердце их старшей дочери. Грек недавно привел обоз из Астрахани, где завязал деловые отношения с персидскими купцами. Юрий имел склонность к иноземным языками и знал их даже больше, чем Трифон, — семь, в том числе турецкий и арабский.

Но главной фигурой среди честного общества, конечно же, являлся «гость»* Иван Михайлович Мишенин, убеленный сединами, но еще крепкий жилистый старик. Он прибыл отмечать Рождество не только с детьми, но и с внуками. (Остальные приглашенные купцы — кроме еще одного уважаемого «гостя», Василия Познякова, были представителями «гостиной» и «суконной» сотен.) Мишенин побывал даже в Китае, чем очень гордился, и уж неизвестно в какой раз повторял свои бесконечные сказки о стране шелка и огнедышащих драконов.

Задолго до праздника жена Трифона нанесла визиты всем родным, близким и купцам, приглашая молодых и старых мужчин и женщин. Каждого будущего гостя, согласно традиции, она называла по имени и обращалась к нему с почтительной речью; эти слова передавались из поколения в поколение. На следующий день те же дома посетила бабка-позыватка: она уже приглашала молодых девушек — «красных девиц».

Первый праздничный вечер в доме Трифона Коробейникова посвящался, согласно старинному обычаю, приему красных девиц. В дом гостеприимных хозяев каждую девушку сопровождал длинный санный поезд. В первых санях обычно располагались мать и дочь, а в ногах у барышни сидела любимая компаньонка — бедная девушка низшего сословия. Вторые сани предназначались для горничных; они везли ларцы с драгоценностями, всяческие сладости, пирожки и подарки для прислуги хозяев. За ними ехали друзья, родственники и слуги.