КонтрЭволюция - Страница 73
О, еще интереснее, мотал на ус Софрончук, значит, ГУПС, Главное управление правительственной связи КГБ СССР, не на нашей стороне играет. Замечательная история!
– Все понял? – нетерпеливо спрашивал Ульянов. – Или еще раз все повторить… Как-то ты отупел, полковник, от этого своего бунта гормонов…
– Так точно, отупел, товарищ генерал!
– Ну давай, выполняй быстрей…
– Никак нет, товарищ генерал!
Голос Ульянова в трубке поперхнулся и на секунду замолчал. Потом спросил – на этот раз осторожно, почти ласково:
– Не понял… что значит – никак нет? Это к чему относилось?
– К приказу выполнять скорей, товарищ генерал!
– Ты что, и вправду сбрендил? Что ты несешь?
– Разрешите доложить, товарищ генерал?
– Да уж докладывай, и скорей, а то у нас времени совсем не остается… Если Смотряев раньше нас туда доберется… ух, мало не покажется… Так что там у тебя?
– Без Натальи Шониной выполнить ваш приказ не представляется возможным, товарищ генерал!
– Что?! Да ты! – Ульянов чуть не задохнулся от ярости. – Ты вообще хоть чуть-чуть соображаешь, что говоришь? Под трибунал пойдешь, полковник, я тебе обещаю!
– Есть идти под трибунал, товарищ генерал! Надеюсь, вместе с вами!
И Софрончук повесил трубку.
Аппарат тут же зазвонил снова.
– Твоя Наталья Шонина, – орал Ульянов, – уже в Кащенко, и ее там накачивают всякими нейролептиками и прочим. Мне сказали, совсем плоха, овощ, а не человек, и никаких шансов выздороветь. Понял? Зачем тебе овощ, Софрончук? Что ты с ним делать будешь? Тебе баба нужна для твоего кризиса среднего возраста, а не овощ. Обеспечим, если сам себе не сыщешь…
– Разрешите доложить, товарищ генерал? А не пойти ли вам нах?
И Софрончук снова повесил трубку, на этот раз даже шмякнул ее на рычаг со всей силы, так что аппарат даже затрещал от возмущения. Но тут же зазвонил опять.
– Я тоже умею ругаться матом! – орала трубка.
И действительно, секунд тридцать после этого трубка извергала голосом Ульянова поток изобретательно скомбинированной нецензурной брани.
Софрончук же решил быть терпеливым, выдержанным, цивилизованным. А потому молчал и ждал, пока начальник «девятки» успокоится. Думал про себя: пьет он много… вот нервы и отказывают. А ведь недавно еще был гигант, непроницаемый сфинкс. А что стало? Не выдерживает стресса… Вот что наша работа с людьми делает…
Наконец Ульянов замолчал. Посопел еще в трубку. Сказал:
– Ну и зачем тебе Наталья Шонина там, на Толстого? Мы ее можем куда-нибудь в другое место потом тебе привезти – на Казанский вокзал, например…
«Так я вам и поверил», – подумал Софрончук. Но вслух сказал:
– Как же вы не понимаете, товарищ генерал… Она может знать ключ к коду…
– Да ничего она знать не может. Говорю тебе: овощ она, о-вощ…
– Попытка – не пытка, товарищ генерал. Мы ничего не теряем, если она побудет у меня под рукой… И вообще, что это вы так по ее поводу… не все ли вам равно? Я же не прошу Фофанова мне предоставить…
– Еще не хватало! А вообще с тебя, нахал, станется… Но послушай, почти двадцать лет прошло… Что она может знать?
– Так в чем все же проблема? В том, что она – овощ, или что двадцать лет прошло?
Ульянов помолчал, видимо, что-то взвешивая. Сказал:
– Ладно. Побудь у аппарата еще одну минуту. Я тебе сейчас перезвоню.
И положил трубку.
Софрончук сидел и напряженно смотрел на аппарат. Долго, бесконечно долго – целых сорок пять секунд ждал он этого все в жизни решающего звонка…
Но вот – наконец! Софрончук схватил трубку…
– Значит, так. Повезло. Не успели ее еще ничем таким накачать. Очередь там, понимашь… Сейчас ее привезут на Толстого в моей машине. Но ты-то сам чего рассиживаешься? Дуй наконец туда!
– Есть дуть туда, товарищ генерал! – На этот раз Софрончук звучал действительно бодро. Он был счастлив выполнить приказ своего командира.
2
«Овощ или не овощ?» Софрончук глядел на Наталью Шонину и не знал, что и думать. С одной стороны, глаза безжизненные, хотя при этом по-прежнему изумительно красивые и загадочные, все с той же завораживающей бархатной глубиной… Но цвет переменился, они теперь гораздо более темные, карие, и главное – загадочности в них стало больше, чем хотелось бы. На грани безумия… или за гранью уже? И эта серебряная копна волос… По-своему красиво, даже эффектно. Но сексапильной ее теперь уже не назовешь… Жутковато даже рядом стоять, не то что…
С третьей стороны, человек пережил сильнейший шок, с любым могло бы в такой ситуации что-то вроде контузии случиться. Может быть, нужно немного терпения, немножко ласки, понимания… Надо просто выждать, дать человеку прийти в себя… Передохнуть. А они сразу – Кащенко… У них всегда так: чуть что, так Кащенко… А сам-то Петр Петрович, между прочим, революционеров в психушках прятал от царской власти, и ничего такого страшного им не колол, и электрошоков не делал… А теперь что?
Присланная Ульяновым команда расползлась по огромной квартире Фофанова и потрошила все подряд, не церемонясь. Но все равно было понятно, что полноценного обыска за такой короткий срок не сделаешь. Неважно: главное было – сейф, обнаруженный за какой-то картиной импрессионистского стиля в кабинете.
«Во как, да он декадент у нас, секретарь ЦК по идеологии… хоть и бывший», – подумал Софрончук.
– Это Константин Коровин, называется «У балкона». Копия, конечно, но отличного качества! Оригинал я в Третьяковке видел, – сказал молодой майор, возглавлявший ульяновскую команду.
Картину легко отодвинули в сторону, эксперт-«медвежатник» приставил к передней стенке прибор, похожий на докторский стетоскоп, и принялся вертеть кодовый диск. Слушал, слушал, пытался вычислить комбинацию цифр. В старых моделях, поговаривали, это делается запросто – всего за несколько минут. Но с таким хитрым устройством эксперт столкнулся впервые. «Не выйдет у него ничего», – понял Софрончук.
– А по-простому вскрыть автогеном или что там еще теперь используется в таких целях – нельзя, что ли? – спросил он.
– Нет, – покачал головой специалист. – Во-первых, стенка толстенная, чуть не полметра легированной стали, а во-вторых, что важнее, при попытке такого грубого вскрытия почти наверняка сработает взрывной механизм.
Наталью Софрончук усадил в одной из гостиных, в той, что поменьше. Налил ей чаю, но она сидела неподвижно, никак не реагируя на происходящее. У Софрончука сил не было на это смотреть, ему было почти физически больно. «Это, наверно, называется: сердце щемит», – думал он.
Время от времени он прибегал ее проведать, садился рядом, пытался с ней разговаривать, звал ее ласково по имени, но она не откликалась.
И он, закусив губу, убегал дальше – по сыскным делам.
Наконец, «медвежатник» сложил свой стетоскоп. Покачал головой огорченно. Нет, никак. Наука бессильна. «Сколько должно быть цифр?» – спросил Софрончук. «Шесть» – отвечал эксперт.
Софрончук пошел в гостиную к Наталье. И удивился, увидев, что там произошли изменения. Она стояла у книжного шкафа, ухватившись за его ручку, точно боялась упасть. Глаза ее теперь смотрели осмысленно, в них отражалась какая-то сильная эмоция – по крайней мере, так показалось Софрончуку.
– Наташа, что случилось?
Она медленно повернула к нему голову, посмотрела, как на незнакомца, в этом взгляде было удивление. Вопрос: а это еще кто такой? Потом она, кажется, как-то разрешила его для себя.
И вдруг заговорила. Каким-то, правда, придушенным, странным голосом, совсем не похожим на ее обычное звонкое контральто.
Софрончук обрадовался необычайно, ведь овощи не разговаривают! Кащенки были посрамлены. Правда, говорила она вещи совсем странные…
– Он умер, – сказала она.
– Кто, кто умер, Наташа?
– Гриша умер.
Она заплакала.
– Наташа, я очень рад, что тебе лучше, – сказал Софрончук и сам удивился тому, что вдруг перешел с ней на «ты». Но говорить «вы» он ей почему-то больше не мог. – Что касается Григория Ильича, то он в больнице, в ЦКБ. В КФН – это расшифровывается, как Клиника функциональных неврозов. Подлечат его там и выпустят.