Консолидация - Страница 4

Призрак прямо здесь, в стенограммах, сквозит по тексту с момента ее возвращения. Вещи, проглядывающие в пробелах, отбивая у Контроля желание произнести ее слова вслух из страха, что он не совсем понял подспудные чувства и скрытые аллюзии. Обособленное описание чертополоха… Упоминание о маяке. Предложение или два, описывающие характер света на болотах Зоны Икс. Ничто из этого не должно было задеть его за живое, однако же Контроль ощущал ее где-то тут, заглядывающей ему через плечо, в то время как беседы с другими членами экспедиции подобных чувств не вызвали.

Биолог утверждала, что помнит не больше остальных.

Контроль признал это за ложь – или то, что станет ложью, если удастся вытянуть ее на разговор. Хочет ли он разговорить ее? Осторожничает ли она из-за чего-то, случившегося в Зоне Икс, или просто по складу характера? И тут над столом директора промелькнула тень. Он уже бывал здесь – или где-то около, уже принимал решения подобного рода, и это едва не пришило его – во всяком случае, прошило его насквозь. Но выбора у него не было.

Около 700 слов по ее возвращении. В точности как у двух других. Но, в отличие от них, это примерно сопоставимо с ее лаконичностью перед отправлением. И в наличии странные особенности, отсутствующие у других. В то время как антрополог могла бы сказать: «Местность была пустынна и первозданна», биолог сказала: «Повсюду был ярко-розовый чертополох, даже когда пресная вода сменилась соленой… Свет на заре был низким пламенем, блистанием».

Это в сочетании с диковинностью заброшенной стоянки привело Контроля к мнению, что биолог на самом деле может помнить больше других. Что она может осознавать происходящее лучше других, но почему-то это скрывает. Сам он именно с такой ситуацией еще не сталкивался, но помнил, как коллега допрашивал террориста, получившего ранение в голову, и проводил дознание в больнице, все мешкая и мешкая в надежде, что память к тому вернется. Память вернулась. Но только о фактах, а не о праведных порывах, побудивших его к действию, и тогда он растерялся, став легкой добычей для дознавателей.

С заместительницей директора он этой гипотезой не поделился, потому что если окажется не прав, она воспользуется этим, чтобы подкрепить свое негативное мнение о нем, да вдобавок чтобы оставить ее в подвешенном состоянии как можно дольше. «Никогда ничего не делай по одной-единственной причине», – не раз говаривал ему дедушка, и по меньшей мере это Контроль принял близко к сердцу.

Пока их не сбрили, волосы у биолога были длинные, темно-каштановые. Темные густые брови, зеленые глаза, тонкий, чуть искривленный нос (сломанный при падении на камни) и широкие скулы, выдающие азиатскую наследственность по линии матери. Обветренные, потрескавшиеся губы, удивительно полные для столь сурово насупленных бровей. Ее глаза показались Контролю подозрительными, он даже специально проверил, не были ли они до экспедиции другого цвета.

Даже сидя она ухитрялась источать ощущение физической силы, с мощными мышцами, гребнем выступающими вдоль линии плеча к шее. Пока что все анализы на рак дали отрицательный результат, в отличие от предыдущей экспедиции. Контроль не помнил, что об этом сказано в ее личном деле, но полагал, что она ростом почти с него. Ее держали в южном крыле здания уже две недели, где ей было нечем заняться, кроме еды и упражнений.

Прежде чем отправиться в экспедицию, биолог прошла интенсивный курс выживания и обращения с оружием в заведении Центра, предназначенном для этой цели. Ее знакомили с теми полуправдами, которые руководство Южного предела считало полезными, опираясь на критерии, пока представляющиеся Контролю заумными, а то и вовсе туманными. Ее подвергали психологической обработке, чтобы сделать более восприимчивой к гипнотическому воздействию. Психолог-директриса могла навязать ей сколько угодно гипнотических сигналов – слов, в определенных комбинациях запускающих заданный эффект. Когда дверь уже закрывалась за Контролем, в голове вдруг промелькнуло: а не имела ли директриса отношения к помрачению ее воспоминаний, уже находясь с ней в Зоне Икс?

Контроль сидел за столом напротив биолога, осознавая, что Грейс как минимум наблюдает за ними сквозь одностороннее зеркало. Эксперты уже допросили биолога, но Контроль тоже был своего рода экспертом, и ему был необходим прямой контакт. Есть в фактуре допроса лицом к лицу нечто эдакое, чего лишены стенограммы и видеозаписи.

Пол под ногами был грязным, чуть ли не липким. Люминесцентные светильники над головой мигали через нерегулярные интервалы, а столы и стулья будто притащили из школьного кафетерия. Контроль обонял резкий металлический запах низкокачественного чистящего средства, нечто вроде забродившего меда. Уверенности в Южном пределе эта комната не вселяла. Будь она задумана как помещение для отчетов после возвращения с заданий – или хотя бы напоминающая таковое, – ей бы следовало быть покомфортнее, чем комната, раз и навсегда предназначенная для допросов, предполагающих возможное сопротивление.

Теперь, сидя напротив Контроля, биолог производила впечатление, из-за которого он не горел желанием смотреть ей в глаза. Впрочем, ему всегда было не по себе перед допросами, всегда казалось, будто тот яркий сполох в небе застыл в движении и сошел на землю, чтобы встать у него за спиной матерью во плоти и наблюдать за ним. Истина, стоящая за этим, такова: мать действительно время от времени проверяла его. Могла наложить руку на записи, так что это вовсе не паранойя и не праздное ощущение. Это часть его возможной реальности.

Порой даже полезно сыграть на собственной нервозности, позволяющей визави расслабиться. Так что он покашлял, неуверенно отхлебнул воды из принесенного с собой стакана, повертел в руках папку, которую положил на стол между ней и собой, а заодно и пульт от телевизора, находящегося у него за спиной. Чтобы законсервировать условия, при которых ее обнаружили, и вообще позаботиться, чтобы она не приобрела искусственных воспоминаний, заместительница директора приказала не давать биологу никаких сведений из ее личного дела. Контроль счел такую меру жестокой, но согласился с Грейс. Ему хотелось, чтобы папка между ними выглядела потенциальной наградой во время какой-нибудь из более поздних встреч, хотя еще и сам не знал, даст ли ее этой женщине.

Представившись своим настоящим именем, Контроль уведомил ее, что их «беседа» записывается, и попросил назвать свое имя для протокола.

– Зовите меня Кукушкой, – откликнулась она. Не промелькнул ли в ее бесстрастном голосе непокорный вызов?

Контроль поднял глаза на нее – и, тотчас испытав замешательство, снова отвел их. Она что, оказывает на него какое-то гипнотическое воздействие? Эту мысль, пришедшую в голову первым делом, он быстро отмел.

– Кукушкой?

– Или вообще никак.

Он кивнул, понимая, когда надо спустить на тормозах: исследование термина до поры обождет. Ему смутно помнилось нечто эдакое из личного дела. Быть может.

– Кукушка, – произнес он, будто дегустируя. Слово оставило на языке привкус мела и неестественности. – Вы не помните об экспедиции ничего?

– Я же говорила другим. Это были первозданные пустоши, – в ее голосе вроде бы промелькнула нотка иронии, хотя наверняка не скажешь.

– Насколько вы хорошо знали лингвистку во время обучения? – осведомился он.

– Не очень. Слишком велеречива. Не закрывала рта. Она… – голос биолога оборвался, и Контроль сдержал ликование. Этого вопроса она не ожидала. Вовсе.

– Так что же она? – подсказал он. Предыдущий дознаватель прибегал к стандартной методике: наладить контакт, представить факты, развивать взаимоотношения дальше. С практически нулевым результатом.

– Не помню.

– А я думаю, помните. – И если ты это помнишь, то…

– Нет.

Он демонстративно открыл папку и сверился с имеющимися стенограммами, нарочито выставляя на обозрение краешки сколотых скрепками страниц, содержащих важнейшие сведения о ней.