Конгревова ракета - Страница 18

В «Тысяче душ» и «Обломове» полярные герои. Калинович всеми неправдами лезет на верх социальной лестницы, Обломов не может подняться с кровати; Калинович, покиснув после окончания университета без места в Белокаменной несколько лет, едет на службу в глухую провинцию, Обломов же, приехав в Петербург для великих дел, мечтает о глухой и милой провинции; Калинович – автор опубликованной повести, а Обломов не может составить письма домовому хозяину. Ольга у Гончарова тянет Обломова наверх, к деятельности, брак с Настенькой же сулит Калиновичу размеренную уездную жизнь, опасность стать «всегда довольным», как ее папаша; Калиновича увольняют с преданием суду в тот момент, когда он в шаге от того, чтобы навести в губернии законный порядок, а Обломов бежит в домик Пшеницыной, когда кажется, что его вот-вот «оживят»…

И завершение жизни у обоих героев хоть и внешне схожее – тихие годы рядом с любящей женщиной, – на самом деле совсем разное. Калинович, «сломанный нравственно, больной физически… решился на новый брак единственно потому только, что ни на что более не надеялся и ничего уж более не ожидал от жизни», а Обломов в домике Пшеницыной обретает семейное счастье и покой (не без эпизодических житейских проблем). Наконец, Калинович и Настенька завершают свои дни, похоже, бездетными, а у Ильи Ильича рождается сын Андрюша.

Обломова опекает и не раз спасает Штольц, у Калиновича есть ангел-хранитель и змей-искуситель в одном лице – князь Иван. Князь Иван очень нехороший тип, но и Штольца никак нельзя назвать симпатичным.

И еще одна любопытная параллель – Захар в романе Гончарова и Гаврилыч по прозвищу Тёрка из «Тысячи душ». Вот уж родные братья! Тёрка старший, а Захар, подушевней, помягче, младший…

Важно взглянуть, кто нам рассказывает историю жизни Обломова. Это не автор-бог и повелитель своих персонажей. И даже не тот прячущийся, но внимательный повествователь, как в «Тысяче душ». В последних строках «Обломова» мы узнаём, что рассказал об Илье Ильиче (и о себе заодно) Штольц. Но! Но не нам, а «литератору, полному, с апатическим лицом, задумчивыми, как будто сонными глазами». Эта цепочка гениальна. Гончаров разом дважды дает понять читателю, что рассказ субъективен, что истины в нем нет – Штольц оценивает Обломова со своей колокольни, а литератор – со своей… Интересно, когда Гончарову пришла такая идея – до чтения «Тысячи душ» или после?..

И в заключение – о сатире.

Классифицировать писателей по жанрам дело занятное, но вредное. Вот когда-то, в начале творческой жизни, занесли в разряд сатириков Зощенко, и как бы он ни пытался позже писать серьезно и о серьезном, его продолжали воспринимать как автора, который смешит и покалывает… В сатирики занесен Салтыков-Щедрин, и до его главных произведений – публицистики – мало кто добирается, а добравшись, чаще всего, разочаровывается: ну, это как-то скучно уже, не то…

Сатириком считается даже Гоголь. А Достоевского, Толстого, Гончарова прочно отнесли к «серьезным». Психологический реализм и тому подобное… Но эти да и другие писатели позапрошлого века использовали приемы сатиры, сатирическую окраску повествования при любом удобном случае. Не стал исключением и роман Писемского. Особенно это проявилось в сцене празднования именин князя Ивана, где дворянство на несколько минут соприкасается с народом. Потрясающе. Прочитайте.

Да и целиком роман достоин чтения. На вид только он устрашающе толст и напоминает кирпич, а под обложкой кипит настоящая, сложная, опасная, страстная жизнь, действуют пусть не тысячи, но десятки и десятки интересных и оригинальных душ, созданных Писемским.

…По воспоминаниям современников, Алексей Феофилактович периодами крепко пил. Знакомые пытались уговаривать, чтоб не злоупотреблял. Писатель отвечал: «Понимаешь ты, я без этого не засну! Не могу я спать без этого. Они – вот те, о ком я вам читал, не дают мне спать. Стоят вокруг меня и предо мной всю ночь и смотрят на меня, – и живут, и не дают мне заснуть! И не могу я без этого – понимаешь?» Знакомясь с книгами Писемского, веришь, что это была не отмазка алкоголика, а правда – человеческая рассада, некрепкая, без длинных стеблей и корней, стояла вокруг него и не давала заснуть. Читателей она тоже не оставляет равнодушными, не забывается, не выходит из головы. Это касается не только персонажей «Тысячи душ», но и «Тюфяка», «Ипохондрика», «Питерщика», «Горькой судьбины», «Взбаламученного моря», «В водовороте», «Мещан», «Батьки», «Финансового гения»… Целый мир, который не следует прятать во втором ряду своего книжного шкафа.

Появление книги известного литературного критика, оригинального прозаика Павла Басинского «Лев Толстой. Бегство из рая» меня, признаюсь, не обрадовало. Нет, книга получилась замечательная – давно я не читал с таким увлечением, давно не узнавал столько нового и важного. Но… Как бы это сформулировать… Уход из Ясной Поляны Льва Толстого и события вокруг этого – беспроигрышная тема. Есть в такого рода литературе несколько беспроигрышных тем. Например, последний год жизни Достоевского, последний год жизни Чехова. Умирающий Гоголь – сорокалетний призрак минувшей пушкинской эпохи…

Исследователь, обладающий писательским даром, наверняка напишет на любую из этих тем отличную книгу, и обязательно будут открытия, и есть пространство для размышлений, ассоциаций, параллелей. И мало кто отважится обрушиться с критикой на мысли автора, – ведь смерть и Достоевского, и Чехова, Гоголя, Толстого – это не просто смерть больших писателей, а некий символ, грань, перелом в общественной жизни, который совпадал с переломом истории России.

Умер Гоголь, и вскоре началась Крымская война, спровоцировавшая наступление нового этапа в жизни России (многие уверены, что после смерти Николая I, ускоренной поражением в Крымской войне, стала гибнуть и Россия); умер Достоевский, а через месяц убили Александра II, и началась гражданская война, которая через неполные сорок лет превратилась в небывалую в мировой истории братоубийственную бойню; «задохнулся» Чехов, и спустя несколько месяцев лопнула кровью Первая русская революция; убежал из дому Толстой, умер на глухой станции, и русское общество осиротело, потеряло последние ориентиры, покатилось в тартарары…

Множество противоречивых документов, свидетельств сохранила история о тех временах, об этих титанах, и кто бы ни взялся писать на эти темы, окажется по-своему прав.

Честно говоря, я был уверен, что, написав «Бегство из рая», Павел Басинский не то чтобы бросит толстовскую тему (нет, к Толстому он статьями возвращается постоянно), но не станет тратить время и силы на новую большую книгу. Но – ошибся. Недавно появилась новая – «Святой против Льва».

Тема на сей раз нельзя сказать, что абсолютно неисследованная, но – опасная: отношения Иоанна Кронштадтского и Льва Толстого. Скорее даже, не отношения друг к другу, а к православной церкви.

В девяностые – начале нулевых это был один из предметов спора у кое-как начитанной, пробующей размышлять молодежи (имею в виду здесь не только молодежь по возрасту, но и по духовному развитию). И обязательно спор очень быстро перерастал в ссору, чуть до драк не доходило. А может, и доходило… Позже эта молодежь повзрослела, и спорить о таких предметах стало как-то глупо, что ли, а может, бессмысленно. Ясно, что каждый останется при своем. Так зачем ругаться?

Павел Басинский написал книгу деликатно, или – точнее – осторожно, не дав по-настоящему полно высказаться ни отцу Иоанну, ни Льву Толстому, не выразив свое, авторское, мнение. Но тем не менее книга получилась не просто познавательной, а острой, может быть, и взрывоопасной.

В среде нашей, скажем так, интеллигенции много взрывоопасных проблем, по которым она не найдет общего языка, не станет единым организмом. И Церковь – одна из них. Иоанн Кронштадтский и Толстой находились на разных полюсах отношения к Церкви, но в чем-то эти полюса, как водится, смыкались. По-моему, эти точки смыкания и попытался найти Павел Басинский.