Конец подкрался незаметно - Страница 6

…Что представляется скверным в нынешней русско-украинской истории? Что борьба за права русских подается в одном флаконе с ненавистью к свободе и изнанию главворов с Украины. Что национальное объединение приходит вместе с политическим глумлением. Что идет откровенная и непримиримая информационная война – где присутствие правды даже не подразумевается. Что безмерная по цинизму ложь стала нормой жизни. Что одновременно с борьбой за русский мир происходит ограбление русских в России правящим торгашеским сословием.

И в это вот время еще раз сказать крымчанам: «А вас вообще никто спрашивать не собирается, кому вы будете принадлежать» – это та размытая граница, где глупость переходит в подлость.

Тупость не украшает джентльмена.

Нельзя исправить одну подлость совершением другой подлости в обратном направлении. Типа замучишься дважды входить в одну и ту же текущую воду.

Поистине, что бы ни делал человек в России, а все равно его жалко.

Когда надо отвлечь общественное напряжение – вбрасывают вопрос о захоронении Ленина, агрессивности США, осквернении святынь и переименовании Сталинграда. Чтоб не посягали на 13 % подоходный налог для миллиардеров, не вопили о снижении нищенских расходов на медицину и образование, не рыдали по угоняемому за бугор национальному капиталу и не грезили сменяемостью власти. И мыслящая интеллигенция, со скорбным достоинством несущая груз умственного превосходства над народом – с резвостью сметливой собачки бросается вдогонку за брошенной палкой: скорей догнать, схватить, принести. Ай молодца.

Итак. История мифологична по своей сути. Фильтруя и структурируя огромный информационный массив истории, народ вычленяет из нее и осознает свою биографию в соответствии со своими потребностями в силе, славе и справедливости. Сильная и славная биография народа не только делает аморфную людскую массу единым социумом с едиными вехами на историческом пути – но и олицетворяет возможность дальнейшего исторического движения, гарантирует перспективу.

Коллективное бессознательное, если угодно, таково, что история (биография) народа может быть только позитивна: удовлетворять потребность в самоуважении и гордости. И социально-историческое пространство организовано таким образом, что в обязательном порядке наличествует уровень персонификации народных качеств.

В зале истории – своя строгая планировка, и на строго отведенных им местах стоят обязательные пьедесталы. Для первого поэта, для главного героя, для великого государя, великого полководца, великого реформатора, для спасителя отечества, для святого. Это и называется архетипами. Фигуры на пьедесталах могут заменяться – царь на Ленина и обратно, – но расклад фигур всегда останется тем же.

Когда Сталин уничтожил всех героев созданной Троцким Красной Армии, оставив Буденного, Ворошилова и глухо упоминаемого покойного Фрунзе – вдруг подняли на щит Чапаева, и вообще Щорса, и вообще начдива Пархоменко, известного лишь тем, что его походя разбил и вырезал Махно.

Убирая портрет героя – ты лишь меняешь лицо в рамке.

Историка интересует правда. Народ интересуют доблести и подвиги, собственная правота и высокое место в истории. Историк знает, что Ганнибал был кровожадный негодяй, зарезавший десятки тысяч верных союзников, когда они отказались уйти с ним, и желавший уничтожить свободный демократический Рим ради господства олигархического торгового Карфагена. Народ желает помнить – что Ганнибал был гениальный полководец, несгибаемый борец и безжалостный к себе солдат.

Доблести и пороки смешаны в великих в тех же пропорциях, что в сирых и малых – но масштаб личностей и деяний огромен, и масштаб раздувает их качества до исторических размеров.

Вот и до товарища Сталина добрались. Маленький, сухорукий, рябой, недоверчивый, коварный, мстительный, жестокий, властолюбивый. Уничтожил крепкого мужика раскулачиванием, казака – расказачиванием, выморил голодом миллионы на Украине и в Казахстане, а уж в войну людей не жалел и подавно; за то и Жукова ценил и поднял, что в жуковской жестокости был уверен: этот всех положит, но приказ заставит выполнять не рассуждая.

А после смерти – стоптанные сапоги, чиненая шинель, деньги на партвзносы в столе и казенная мебель на казенной даче. Заводы по стране, и танки в покорной ему половине Европы.

…Закатился великий Египет, и великая Ассирия, великий Рим и блистательная Порта. А вы что, канальи, собрались жить вечно? Вы еще подите монголам нотации почитайте – чего это они почитают главного героя своей истории Чингиз-хана? Святослав грабит окрестные народы – он герой, убили они наконец Святослава – какое горе. Зулусская мораль. Что характерно – историки здесь вместе с народом: патриоты, чай.

Пролившие моря крови Александр и Цезарь, Карл Великий и Наполеон – всегда будут вершинами истории своих народов, давно или недавно прошедших пик своей истории. Народ не интересует, что Петр сам рубил топором головы стрельцам. Народ интересует величие.

Пик российского величия остался позади. Ничто не вечно. И фигура, персонифицирующая пик этого величия, всегда выглядит гигантской. Ибо стоит на горе из людей больших и малых, сильных и слабых, важных и незначительных, из их свершений и делишек, великих побед и безмерных преступлений. Этот навоз истории каменеет со временем и превращается в гранит истории, и эта гранитная поднебесная пирамида и есть пьедестал великого государя. И за далью дел и времен он видится снизу совсем не таким, каким был вблизи: тень его падает на облака, и тень его дел покрывает державу и долго еще указывает будущее тем, кто способен его увидеть.

Короче, замучитесь вы Сталина из истории вычеркивать.

Так ведь и это к Сталинграду отношения не имеет! Как галифе к Галифе, наполеон к Наполеону, оливье к Оливье. Семантическое расподобление.

Не было никогда такого города – Волгоград. За ним нет истории и нет смысла. Это название-негатив, название-заместитель, название-суррогат, название-никакое, абы не Сталинград, так и Царицын был тогда не очень.

Сталинград – это стало главное слово войны. За словом Сталинград стоял главный смысл войны: мы все-таки превозмогли, мы сильнее, мы переломили хребет фашистскому зверю, в этом слове была радость силы и славы, уверенность в том, что теперь-то точно победим, дело идет к победе; в этом слове была гордость, и отмщение, и военное превосходство, и праздник победы.

Слово стало символом нашего превосходства и грядущей победы.

Сталинград – место этого слова. Дом этого слова. Его Родина. На этом берегу оно укоренено навсегда в родную почву.

Ах хорошо бы, чтоб этим кончились наконец наши пафосные фанфары о бесконечной войне, и мы нашли бы хоть чем-то гордиться в своем сегодняшнем мире. Стране завтра кранты, а они все исправляют характеристики покойникам.

До 1991 года сочетание «в Украине» не встречалось вообще. Сначала просто не было слова «Украина», за исключением нескольких употреблений в летописях, где этим словом обозначалась неопределенная территория юго-западных русских княжеств (Галицкое и др.). Слово прочно вошло в обиход с 1654 года, когда Богдан Хмельницкий привел Левобережье Днепра под руку русского царя, Алексея Михайловича Тишайшего, что Переяславская Рада и подтвердила.

Вот с тех пор по-русски и говорили «на Украине». И Тарас Шевченко, великий классик и родоначальник украинской классической литературы, тоже писал «на Украйне».

Но с распадом СССР и образованием независимого украинского государства там предписано было в официальном порядке говорить и писать «в Украине». Что характерно – украинские государственные лингвисты предписали это изменение и русскому языку.