Конец карьеры - Страница 10

Привезенная через час овчарка брала след только от веток, на которых лежал человек в свитере, и до ручья. Затем она начинала крутиться, скулить и виновато ложилась у ног проводника. Он обошел оба берега вверх и вниз на несколько километров, но безрезультатно. След не был обнаружен.

Хотя Зонов и не отдыхал последнюю ночь, но, чуть забывшись неглубоким сном, он часа через два проснулся. Не шевелясь, прислушивался к ночной тайге и снова заснул. Проснулся глубокой ночью.

Темень была так густа, что хоть открывай глаза или не открывай — одинаково. Он очень осторожно сдвинулся с подстилки на траву, и ни одна веточка не хрустнула под ним. Вскинув рюкзак на спину, пополз в сторону журчавшего ручья. Он и сам бы не смог объяснить, почему ушел с того места. На всякий случай, как учили его, следовало запутать след. А на опыт Сабина в этом деле положиться можно. Метров пятьдесят до ручья он полз добрых полчаса. Вымок в росе до нитки. Потом осторожно спустился в ручей и, нащупывая дно ногой, двинулся вверх по течению. Ручей был неглубок, лишь иногда выше колен. Прошел километра два с половиной и вышел на берег. Снял мокрую одежду, связал ее плотным свертком, вывернул в ручье крупный камень, запрятал сверток под него. Вокруг наложил еще камней.

Все это он проделал наощупь.

Затем достал из рюкзака другую одежду, надел ее. На протяжении добрых полкилометра обрабатывал след «Анольфом». Наступал рассвет. За поредевшими деревьями виднелась светлая лента дороги. Зонов остановился в гуще орешника. В корнях вырыл углубление, спрятал туда пакеты, рацию, оставив себе только пистолет и рацию ближней связи. Засыпал сверху землей, замаскировал листвой и старой травой. Опять обработал след до дороги и направился в сторону станции, видневшейся километрах в двух за лесом. На вокзале появился как раз к приходу поезда. Вместе с толпой приехавших вышел в город и затерялся на его улицах.

На человеке, который поднимался перед Зубенко по склону сопки, была форма морского офицера. И он узнал лейтенанта Рязанцева… На сопке тот остановился и посмотрел назад. Николаю ничего не оставалось делать, как свернуть к своему дому. Так вот, видимо, кто фотографировал корабль, да и не только корабль, убил девушку. Прав подполковник — это звенья одной цепи.

Во дворе хозяин дома Никанорович приветливо улыбался, поджидая Николая.

— Здравствуй, сынок. Здравствуй, — ответил Никанорович на приветствие Зубенко. — Как жилось-былось? Мы вот решили возвернуться. Стеснять не будем. Живите. А нам, старикам, веселее.

Николай остановился на крыльце. Отсюда была видна сопка и камни, но человека там уже не было. Он или спустился ниже или прошел дальше к кустам орешника, который поднимался по противоположному склону почти до вершины сопки. Услышав разговор, из дома выглянула Марфа Тимофеевна и поздоровалась, как показалось Николаю, как-то заискивающе, обрадованно. Зубенко некогда было обращать на это внимание, его мысли были поглощены человеком, который поднимался перед ним.

Словоохотливый Никанорович, найдя внимательного слушателя, говорил обо всем, перескакивая с одного на другое, как это умеют делать старики. Он рассказал и про огород, который они с Марфой Тимофеевной осмотрели, и про последние события в мире, и про свою дочь в городе. Николай, занятый своими мыслями, только поддакивал и кивал головой, делая вид, что внимательно слушает. Старик, обратив внимание, что постоялец приспособил под турник трубу, которая лежала в подполье, переключился на нее.

— А и правильно приспособил. Что ей без делу валяться? Притащил на всякий случай…

— Кого?

— Да трубу!

— А-а…

Никанорович с восхищением рассматривал крепко сбитую фигуру квартиранта.

— А ты, видать, здорово на энтой штуке упражняешь. Силы не занимать, поди… А я и в молодости не мастак был насчет силы. Хвастать не буду. Да и в ту пору некогда было. С зари до зари на работе. Не до спорту. Умаешь спину за день-деньской, доберешься до хаты — и набок. Утречком, чуть свет, снова вставай. Так вот и крутились. Уж после революции жизнь налаживаться стала. Сойдемся в воскресенье верховские против низовских, стенка на стенку, носы друг дружке пораскрасим — вся и физкультура. А и у нас были мужики — кочергу узлом вязали. Кузнец Митрофан силен был, но старшой сын пообогнал его. У барыни однажды быки подрались. Породистые были, черти. Один другого помял сильно. Так энтот сын Митрофана его на себе в усадьбу припер. Версты две топал. А в том бугае пудов двадцать пять было.

— Это что, четыреста с лишним килограммов?

— Так выходит. Ушел он потом из деревни. Циркачить стал.

Николай заинтересовался разговором, продолжая следить, не появится ли снова Рязанцев. Он спросил старика:

— А где вы жили, Петр Никанорович?

— В Белоруссии. Войну там перемучились, а после войны сюда вот подались к старшому сыну. Да его перевели еще дальше на Север, а мы тут прижились, попривыкли. Да и домом обзавелись, не бросишь. В прошлом годе и меньшого проводили служить. Одна дочь осталась в городе.

— Старый, что там тары-бары развел? — подала голос Марфа Тимофеевна из дома. — Человеку, может, отдохнуть надо. Иди-ка, подмоги.

Никанорович поспешно ушел в дом. Внизу, под сопкой, прошла машина. По улицам растекались люди. Отсюда, сверху, их беготня казалась бестолковой, бесцельной. Когда стало смеркаться и корабли в бухте зажгли разноцветные огоньки, Зубенко пошел к камням. Впервые Рязанцева он увидел, кажется, в тот день, когда дежурный знакомил его с офицерами штаба. Вспомнив разговоры с ребятами, он спросил у Ершова про лейтенанта. Ершов ответил:

— Хороший, душевный человек. Замечательный товарищ… Только вот эта нелепая история с его невестой: бросилась со скалы и убилась. Не слышали?

— Слышал. Так это тот самый Рязанцев?

— Да, он. Неприятная все же история. Парень очень переживает, а тут еще эти разговоры. Официально дело прекратили из-за отсутствия улик, а злые языки продолжают болтать.

— Может быть, доля правды в этом все же есть?

Ершов нахмурился.

— Не думаю. Не такой он человек — весь, как на ладони. Прозрачный, как вода на мели. И любовь их вся на виду была. Не скрывались они, не прятались. Многие офицеры были в числе приглашенных на свадьбу…

— Откуда он сам?

— Кажется, тамбовский. Понимаешь, помочь ему ничем невозможно. Кроме как дружеским участием.

Зубенко тогда проникся уважением и состраданием к симпатичному черноволосому лейтенанту.

— В городе у него родственников или знакомых нет? — спросил Николай.

— Нет. Тяжело ему сейчас, ищет уединения, часто уходит на ту злополучную скалу. Стал сторониться товарищей.

Вспомнив этот разговор, Николай посмотрел в сторону площадки, где погибла девушка. Вчера подполковник Снегирев сообщил ему, что в органы милиции переслали анонимное письмо на лейтенанта Рязанцева. В нем просили обратить внимание на офицера, сообщая, что он морально разложившийся тип, из-за которого обесчещенная девушка бросилась со скалы. Возможно, письмо писала равнодушная к чужой беде рука, а может быть здесь чей-то злой умысел.

С камней, где сидел Николай, было хорошо смотреть на ночное море в лунных бликах, на огоньки судов и кораблей. Снизу тянуло ветерком, и он приятно охлаждал разгоряченное лицо. Вдруг Николай почувствовал, что в его затылок кто-то смотрит. Смотрит пристально, не спуская глаз и не двигаясь, — шороха шагов Николай не слышал. Он весь напрягся, готовый броситься в сторону. Человек за спиной не двигался. Зубенко встал с камня и резко обернулся. Да, метрах в десяти от него стоял человек в морской форме. В лунном свете тускло поблескивали погоны. Он стоял молча, держа одну руку в кармане, и смотрел то ли на Зубенко, то ли поверх него на море. Потом шагнул вниз. Не спуская с неге взгляда, Николай сжал в кармане рукоятку пистолета. Офицер остановился в нескольких шагах и тихо спросил: