Концерт для Крысолова (СИ) - Страница 76

Бальдур сразу поинтересовался у хозяев, нет ли у них пишущей машинки. Машинка мастеру токарного дела Хуберу была ни к чему.

— Как жаль, — сказал Бальдур, — у меня как раз родился сюжет для нового романа… Ну ничего, я привык работать в любых условиях… Купи бумаги, Отто.

Отто покорно раздобыл писчей бумаги и плюхнул ее на стол перед Бальдуром.

— Давай, пиши… писатель.

— Ну вот, как всегда! — вещал Бальдур, — Вечно ты не веришь в то, что мне пришел хороший сюжет!

— А про что вы пишете, герр Фальк? — почтительно спросила фрау Хубер.

— В основном детективы. Отличный жанр — помимо стремительно развивающейся фабулы, в них можно вместить и психологизм…

— О, — сказала фрау Хубер, — я люблю детективы. Но, кажется, ваших не читала.

— Я писал под псевдонимом, — скромно заявил Бальдур.

— Под каким же?

— Пусть это останется моим маленьким секретом, милейшая сударыня.

После чего тетушка была уж совершенно уверена, что перед ней один из ее любимых писателей.

Дабы предаться творческому процессу, автор удалился в свою комнату. Там сидел и гнусно хихикал Отто.

— Первое дело — это название, — Бальдур, казалось, говорил на полном серьезе, — А у хорошего детектива название обязательно должно начинаться со слова «тайна» или «секрет».

Он размашисто написал сверху первого листа слово «Тайна».

Отто откровенно рассмеялся, поняв, что «хороший детектив» будет пародией.

— Тайна старого замка или там рыжего чемодана — это как-то не захватывает, и потом, напоминает Эдгара По. Почему-то. Итак, должна быть чья-то тайна. Какого-то мужчины. А лучше женщины — это куда оригинальнее. Отто, назови мне какое-нибудь дурацкое женское имя.

— Анна-Августа Штюбен-Кессерлинг.

— Идиот. Нормальный детектив должен иметь американский привкус. Не из-за преступника, а из-за полицейского. А у нас в Германии всегда была такая тупая полиция, что на успешное расследование надеяться не приходится. Не про Гиммлера ж мне писать.

— Не порть мне с утра настроение… Ну, Бальдур, по американской части у нас ты, вообще-то. Я не знаю, какие там дурацкие женские имена.

— Не знаешь — назови свое любимое.

— Ну… Майра.

— Тип-топ. А теперь любую фамилию, но дурацкую.

— Лоу.

— Что в ней дурацкого? Обычная фамилия.

— Тогда Лой.

— Это что за ужас?! Что это значит?

— Понятия не имею, но звучит глупо.

— Точно. Нечто среднее между «Лоу» и «Лей», вот откуда ты это взял, наверное. Тип-топ названьице получилось: «Тайна Майры Лой».

— И в чем ее тайна?

— А я знаю? В процессе поймем. Но уже ясно, что она будет спивающейся учительницей музыки.

— Почему??

— Потому что Лоу, Фредерик — это такой музыкант. А почему спивающейся, можно не объяснять?

Работа в столь бурном темпе уже к вечеру принесла достойные плоды: смущенной и крайне польщенной фрау Хубер была зачитана первая глава детективного шедевра. Глава леденила кровь во всех смыслах этого слова. Во всяком случае, в ней, по законам жанра, фигурировал труп — точней, одна его голова, кою и обнаружил под крышкой рояля настройщик. Разумеется, рояль принадлежал учительнице музыки госпоже Лой, с которой этот самый настройщик порой предавался любви — разумеется, на крышке этого самого рояля, отчего тот расстраивался снова, и у настройщика появлялся достойный предлог прийти завтра.

По стилистике это представляло из себя коктейль из не в добрый час помянутого Эдгара По, порнографической газеты «Штюрмер» и журнала «Панч». Кончалась глава многообещающей фразой «Ее странно бледные ноги показались ему подозрительными».

Но более всего радовало то, что фрау Хубер с волнением спросила:

— Что же будет дальше?..

Утром следующего дня Рихард Фальк заметил фрау Хубер:

— Загнали б вы кур в курятник, если не хотите, чтоб они умерли мученической смертью…

Американцы входили в Швац. Стучались в каждый дом. И небольшой, аккуратный белый домик с ухоженным садом встретил их очень мило — в садовой калитке появился какой-то улыбающийся мозгляк с растрепанной шевелюрой, в клетчатой рубашке (точь-в-точь преподаватель колледжа на отдыхе) и на чистейшем американском английском сообщил:

— Нет тут никаких нацистов, что вы, и оружия у нас тоже нет…

Отто только подивился — Бальдур настолько вошел в роль писателя, не имеющего никакого отношения к войне, что в одно мгновение рослый, с отличной выправкой офицер «Великой Германии» преобразился в сутуловатого, тощего интеллигента, взгляд которого был близоруким даже в очках.

Дом даже не обыскали.

Авангард части расквартировался здесь, остальные были пока еще в Инсбруке.

Рихард, Отто и фрау Хубер тихонько слушали радио. Вещали по большей части англичане.

А радио в те дни слушали все — и многие женщины после прослушивания коротких сводок — зависело от ситуации — или плакали открыто, или изо всех сил скрывали слезы.

«Бывший имперский наместник Вены и бывший имперский руководитель молодежи Бальдур фон Ширах мертв…»

Хенни, подумал Бальдур, если ты слышишь это — вдруг тебе приходится скрывать слезы? Ты сможешь. Только не верь. Не верь. Не верь.

Он повторял это как молитву.

Фрау Хубер горестно вздохнула.

— Теперь будут убивать всех, — сказала она, — всех, кто попался на их пути. И чем им мешал этот гауляйтер…

— А вам он не мешал? — осведомился Бальдур.

— Нам?! Бог с Вами, герр Фальк, вон у соседки дочка живет в Вене с мужем — так те говорят, что за такого гауляйтера молиться надо… Тихо, спокойно, никаких тебе выстрелов, никаких судов…

— Тихо, — сказал Отто.

И они услышали, что Геринг, Лей, Риббентроп, Функ, Заукель, Кальтенбруннер, Шпеер, Кейтель, Йодль, Дёниц, Редер арестованы и вскоре предстанут перед международным судом.

Ночью Отто стиснул ладонями свою любимую мордаху и прошептал:

— Тебя больше не ищут, Рихард Фальк… слышишь?

И щеки под пальцами Отто стали мокрыми.

Это было, как вспоминал потом Отто, вечером 4 июня… что б он ни отдал за то, чтоб Рихард Фальк увлекся творческим процессом настолько, чтоб не слушать чертово радио…

«Все бывшие руководители молодежной организации Гитлерюгенд, по причине отсутствия высших руководителей организации, будут арестованы и преданы суду, так как Гитлерюгенд объявляется преступной организацией…»

В одном предложении три «организации», подумал Отто. А через некоторое время они услышали о гибели Артура Аксмана.

Бальдур поднялся и ушел в их с Отто комнату.

— Извините, — сказал Отто фрау Хубер и тоже вышел.

Бальдур лежал на кровати, вытянувшись и положив руки по швам.

Это был его способ нервничать. Если все остальные сжимались в комок, защищая уязвимые места, словно их поведение диктовал древний инстинкт самосохранения, то Бальдур, наоборот, словно бы подставлял физиономию, грудь, брюшко под удары судьбы, ложась на спину и замирая с закрытыми глазами. Так делают, знал Отто, маленькие щенки — опрокидываются на спинку, подставляя пузо и даже иногда пуская струйку… и, как правило, даже злые-презлые псы не трогают их.

На щенка Бальдур не походил — впрочем, на взрослого зверя тоже.

Отто сел рядом и коснулся его щеки, пытаясь вернуть его в человеческое состояние. Тот от прикосновения только свернулся — на этот раз как гусеница — и некоторое время лежал так, а потом вдруг разом очеловечился. Сел. И произнес:

— Отто, вставь чистый лист.

К этому времени они нашли — за бесценок — старенькую пишущую машинку, и в данный момент из нее торчала уже десятая глава «Тайны Майры Лой».

Отто быстро выполнил приказ и положил растопыренные пальцы левой руки на клавиши — он одной рукой умел печатать быстрей, чем Бальдур двумя, потому что тот плохо видел.

— Слушаю, Рихард…

— К чертям Рихарда… поехали. Дата. «Сегодня я, Бальдур Бенедикт фон Ширах, добровольно сдаюсь оккупационным властям, дабы иметь возможность предстать перед международным судом…»