Конь в пальто - Страница 69

— Я слышу.

«Почему митинг оппозиции был таким массовым? — У нас есть данные, что он оплачивался из-за рубежа. Нашим противникам выгодно ослабить Россию, дестабилизировать внутриполитическую ситуацию».

— Мы с Сашкой только что закончили доклад по позднему сталинизму, — говорю я. — Стилистика приближается.

— Ну и что ты предлагаешь? — спрашивает он.

Я пожимаю плечами. Предлагаю вместо ответа голубцов. Что я еще могу предложить?

— С тобой невозможно серьезно разговаривать.

Ударим голубцом по вызовам современности.

Туман

Она все-таки убежала от меня.

Мы ездили укрывать цветы и заколачивать на зиму окна. Сашка мне был нужен как рабсила, а Машку было не с кем оставить. Она ныла, что не хочет на дачу, там скучно, холодно и никого нет из подружек.

В сером воздухе дрожал туман, мягко укрывая соломенно-желтый, бурый, серый, едва зеленоватый пейзаж. Одна черноплодка гордо алела последними листиками. По участкам длинной фатой стелился дым, под ветром парусил белый укрывной материал, мягкий и невесомый. Пахло сыростью и прелью, грибами, древесной трухой, костром и землей. На яблоне болталось гнилое яблоко.

— Я все сделал, чего еще помочь? — хозяйски пробасил Саша, откладывая молоток.

— Мам, у нас есть что-нибудь поесть? — заныла Машка.

Воздух глушил даже нытье, оно получалось уютное и неназойливое. Машка съела бутерброд, запила чаем из термоса и развеселилась. Мы закрыли все двери и ворота на сто замков и пошли к станции среди заборов, дымов, туманов и елок — свободные от сумок, еды, лопат, дачной ноши… Мы оставили там даже пустой термос. Мы шли и вяло рассуждали, в какой институт Сашке идти на курсы, а какой взять вторым вариантом, и сдавать ли централизованное тестирование.

— Мама, смотри, я лечу! — закричала Машка, раскинула руки и понеслась с быстрым легким топотом по сырой, но не раскисшей еще земле.

И пропала в тумане.

Мы метались, как сказочный медведь с завязанными глазами за мышкой с колокольчиком. Мышка откуда-то издали звенела дурацким смехом, не выходила на отчаянные призывы и убегала все дальше, в сторону деревни, а не в сторону станции, и мы порысили за ней — умчит и потеряется, нашли: споткнулась, упала, плачет, — утешили, рванули на станцию — электричка уже идет.

— Что делать будем? — спросил Сашка.

— Побежим.

Побежали. Дружно, стремительно, под уклон, безнадежно понимая, что электричка закрывает двери, шипит и уезжает. Не останавливаясь — остановишься тут — вылетели на перрон. И понеслись дальше. Над перроном, над пустым станционным зданием, деревьями, дымами, рельсами, заплывшими слезным покрывалом.

— А ты что, тоже умеешь? — спросила Машка.

— Ну нет, ты одна такая во всем мире, — проворчал Сашка.

Я описала длинную петлю и спросила:

— Куда?

— Куда хочешь, — сказали дети. — Тут не видно ничего. Где кончается туман?

Туда и направились.

— У тебя ставочки нет? — привычно спрашивает Тамарка.

— Нет, — так же привычно отвечаю я. — Сами вот только что рекламный отдел в два раза сократили. А что, у вас уже кризис?

— Уже, — печально говорит Тамарка. — Прикинь, я только-только кредит на машину взяла. Блин, я прям напилась сегодня с горя.

— Чего напилась?

— А на работе у нас отходняк был. Все. С понедельника не работаем.

— Плохо.

— Ну я не сильно пьяная, ты же слышишь. Как твои? — спрашивает она.

— Нормально мои, — отвечаю. — Машке вон очки на днях прописали, минус два.

— А Сашка? Поступил он у тебя?

— Поступил. Учится.

— На бюджете?

— На платном. Тоже мало радости с этим кризисом.

— Слушай, ну какая подлость. Вот только-только понадеялись, что хоть какая-то стабильность. Знаешь, что пишут? Что журналисты — одна из десяти самых ненужных профессий в кризис.

— А то ты раньше не знала.

— А Бекешин твой где?

— В Грузии вроде. Не знаю. Я не отслеживаю. Всю войну в Осетии был. Потом в Москву приезжал. Не знаю, вроде в Грузию собирался.

— А он что про кризис говорит?

— А что он мне из Грузии может сказать?

— Нет, ну вообще? До Грузии?

— Вообще — говорит, давай третьего ребенка рожать, общественно-политические условия опять предрасполагают.

— Ясно. Слушай, ну что за жизнь, а? То война, то кризис, то холера, то революция. Ну почему мы не можем пожить спокойно, по-человечески?

— А тебе кажется, это человеческая была жизнь?

— Ну это какой уже кризис по счету, третий? Или четвертый? Вот зачем нам это все?

— Не знаю. Чтобы не бояться, наверное.- А я все равно боюсь. Но у тебя, видишь, кредита нет. Тебе хорошо.

— Да. Мне хорошо.

— Не издевайся надо мной.

— Я не издеваюсь. Ты ведь сама понимаешь, что спокойно, по-человечески никогда не будет?

— Ну понимаю, и что? Что тут хорошего?

— Только одно: что это не главное.

— Ну? А главное что?

— Ты как спросишь, Полякова, — заржала я.

— А, ну да, — хихикнула она. — Типа основной вопрос философии, да? Ну ты имей меня в виду, если что.

— Конечно. А ты меня.