Конь в малине - Страница 8

К счастью, Паутовы жили не по соседству с баком. И даже не в этом дворе.

Я миновал еще одну арку – более узкую и низкую, чем первая (под ней бы Энистен в темноте и вовсе снес себе голову) – и оказался в новом колодце. Тут было веселее, вдоль стен на клумбах даже росли кусты. Кажется, шиповник… Все свободное от шиповника место был занято легковыми машинами. И как они тут только припарковываются! Я сразу зауважал местных водителей. Крутиться на подобном пятачке – это вам не по хайвэю раскатывать!

Впрочем, радовался я рано. Лифта дом не имел, и пришлось тащиться на четвертый этаж по темной лестнице, которую не убирали, наверное, со времен Авраама Линкольна. Видимо, владельцы автомашин жили в других парадных. А может быть, загаженная лестница была для них нормой.

Нужная дверь выглядела достаточно прилично – похоже, ее не только красили, но время от времени даже мыли. Для обитателей такой лестницы это был самый настоящий подвиг.

Я нажал кнопку звонка. Через полминуты донесся тот самый, глубокий, как Марианская впадина, женский голос:

– Кто там?

– Здравствуйте! Я вам звонил. У меня презент для Альбины.

– Это вы, Володя?

– Да, – сказал я, чувствуя себя по крайней мере идиотом: как можно разговаривать с человеком сквозь запертую дверь! Впрочем, у них тут, наверное, ситуация, как у нас в Чикаго сто лет назад, и все всех боятся…

Защелкали замки, зазвенели дверные цепочки. На меня почему-то дохнуло средневековым подземельем, каким его обычно изображают в голливудских мистических картинах. И я бы не удивился, если бы вдруг сверху, щелкая по ступенькам костями, ко мне на свидание спустился скелет в ржавом шлеме и со ржавым же мечом.

Между тем, за дверью справились наконец со своими многочисленными запорами, и я слегка остолбенел: на меня смотрели знакомые зеленые глазища, те самые, с электронного портрета. И волосы тоже были огненно-рыжие. Вот только личико… Личико, надо сказать, подкачало – передо мной стояла Альбина Паутова, но лет на тридцать старше.

И я вдруг понял, что имела в виду толстуха Лариса Ерошевич, произнеся слово «ненормальная».

– Заходите, Володя! – Зеленые глаза пронзили меня насквозь, со всеми моими потрохами, но, видимо, в потрохах этих не нашлось ничего опасного, потому что Паутова-старшая улыбнулась. – Заходите, пожалуйста! Что же вы встали столбом?

– Вы очень похожи на свою дочь! – опомнился я. – Вернее, ваша дочь очень похожа на вас.

Мне вдруг показалось, что долго тут находиться не стоит: раскусит она меня, как два пальца обоссать, раскусит. Вновь явились мысли о мрачных подземельях, о сушеных жабах, о крови черного петуха, будто передо мной стояла ведьма…

Я протянул ей коробку конфет:

– Это для Альбины… э-э… не помню уж, как ее по батюшке…

– Васильевна.

В адресной службе действительно значилось «Васильевна», но через год отчество медсестры должен забыть даже самый благодарный отец.

– Может быть, чайку?

Мне чертовски захотелось зайти в комнаты: там, наверное, ждали нас черные драпировки, свечи, разливающие вокруг себя тусклое неверное сияние, и колода карт таро… Но интуиция подсказала мне: стоп, иначе как два пальца… А интуиции своей я привык верить не меньше, чем боссу.

– Спасибо, но я спешу. Вы забыли, у нашего сына сегодня день рождения. Он ждет меня с подарками. Спасибо вам за вашу дочь. Они с доктором Марголиным жену с того света вытащили. И ребенка сберегли.

Зеленые глаза засияли, но пронзительности в них не убавилось.

– Пожалуйста, молодой человек. Я обязательно передам Альбиночке ваши добрые слова.

Я церемонно поклонился. И позорно бежал с поля боя.

Впрочем, со стороны это выглядело как спокойная походка уверенного в себе человека, только что с честью исполнившего свой моральный долг.

Покинув темную лестницу, я мельком оглядел двор. Второго выхода из него не наблюдалось. Значит, улицы Рубинштейна мамаше в любых своих вояжах не миновать. Разве лишь в квартире есть запасной ход на какую-нибудь еще более темную лестницу. Или Паутова-старшая умеет летать на метле.

Через полтора часа я уже удивлялся, почему дом Паутовых произвел на меня такое странное впечатление. А еще через час забыл и саму старую ведьму. Ибо рядом со мной сидела ведьма молодая, белокурая и кареглазая, и я изо всех сил распускал перед нею хвост. И если на улице Рубинштейна разыгравшееся воображение забросило меня во мрак средневековых подземелий (хорошо хоть оно не лишило меня памяти, и по дороге домой я послал Инге эсэмэску), то сейчас, в ресторане, оно тянуло меня совсем в другом направлении. Мы уже были с Ингой tete-a-tete, и уже выпито было две бутылки зелена вина калабрийского разлива, и нам стало куда как хорошо, и я принялся стаскивать с нее это фиолетовое, с блестками платье, а потом бюстгальтер и трусики (хотя ни того ни другого, похоже, под платьем не было и в помине), и мы уже в двадцать первый раз поцеловались, прежде чем я распластал ее на белоснежной простыне. А потом был двадцать второй поцелуй, упоительно долгий и завершившийся главным…

– Приятного аппетита! – сказал официант, ставя на стол салат с крабами, и мне срочно пришлось унять юношеские фантазии.

– Ты сегодня не в себе, дорогой! – Инга отобрала у меня солонку, которую я, сам того не замечая, крутил в руках.

Я самоотверженно справился с юношескими фантазиями и сразу стал «в себе». Для начала выдал бессмертный текст про Вовочкин пальчик, который уже не пальчик, Марья Ивановна…

– Растешь, – сказала Инга. – Правда, этот анекдот мальчишки мне рассказывали еще в детском саду.

– Видно, меня так загипнотизировали, – парировал я. – Вашему гипнотизеру, наверное, лет восемьдесят… А ты была столь соблазнительна уже в детском саду?

Инга пожала плечами, хмыкнула и выложила мне текст про Мальвину, где та советует папе Карло, что бы он, если хочет стать дедушкой, поменял у Буратино местами нос и это самое.

Я добросовестно отсмеялся, и мы принялись поедать салат с крабами.

– День был удачный? – спросила Инга.

– Вполне, – сказал я. – Но до конца дела еще далеко.

Она вернулась к общению с салатом, хотя было видно, что любопытство одолевает ее куда больше, чем меня – юношеские фантазии.

Я оценил такую удивительную сдержанность, но в нашей с боссом паре приоритет выдавать посторонним розыскную информацию принадлежит вовсе не мне. И не развяжут мой язык ни карие блестящие глаза, ни распущенные по плечам волосы…

– А ты чем занималась у твоего Пал Ваныча?

– Охмуряла очередного клиента. Пыталась всучить томограф, который ему не нужен.

– И как?

– Успешно. Выгодная сделка заключена. Фирма получит немалую прибыль, а я – премию.

– Рад за тебя, дорогая! А нельзя ли, чтобы из этой прибыли кое-что перепало мне? Завтра придется заниматься слежкой и не мешало бы иметь одежду другого толка.

Инга отложила вилку и достала из сумочки несколько бумажек. Протянула мне:

– Не забудь взять в магазинах чеки для отчета. Отдашь при следующей встрече. А сегодняшний ужин оплачу я. Надо же на что-то тратить премию.

В Нью-Йорке бы подобное предложение ни в жизнь не прошло, но тут я вынужден был согласиться. Лишь сказал, чтобы сохранить лицо:

– Оказывается, я забыл дома кредитную карточку. Сочтемся, когда заглянешь в Штаты.

– Сочтемся… Не пора ли нам выпить?

– Пора.

И мы выпили.

Потом я выдал свежий американский текст про Монику и Билла, а она ответила историей про Петьку, Анку и Василия Ивановича. Поскольку это трио было старше нашей пары на три четверти века, я уважительно коснулся коленом Ингиного бедра. Бедро было горячее и упругое. У меня тут же появилось свое горячее и упругое, но время для таких аргументов еще не наступило.

Мы выпили еще, и я признался, что местные вина не так уж и плохи. А женщины – и вообще мечта!..

– Ты успел узнать многих женщин? За день?

– Успел. Правда, не столь близко, как мне хотелось бы узнать одну из них.