Конь бледный - Страница 10

Тот как раз пробрался к их столику, благословил честную компанию и славную трапезу, затем по-хозяйски умостился за стол. Не чинясь, сам себе налил коньячку, придвинул тарелку с салом, купленным Степаном на столичном Бессарабском рынке, и миску с соленьями. Хлопнул стакашку и тут же закусил. Сперва хрустящим огурчиком, потом ароматным розовым сальцем.

— Хорошее сало, — похвалил. — Да и коньяк недурён.

И уставился на журналиста, бесцеремонно буравя его своими водянистыми глазами с пляшущими в глубине озорными искорками-бесенятами.

— А, э… — спохватился Стылый. — Это, отче, мой дружбан из Киева. Степан Чадов. Он журналист. В газете работает. Этой, как бишь её? «Бульвар»? Нет, вру, «Авеню», вот… точно «Авеню»!

Батюшка кивнул.

— Слыхал я о Плясуне, как же. Да и газетёнку оную иногда читать приходится.

— Между первой и второй перерывчик небольшой, — скороговоркой молвил сталкер. — Вы как насчёт второй, батюшка?

— А ты не считай, чадо, а то обижусь. Лучше так: по единой.

— Ну, так по единой?

— Наливай.

Приняли, закусили.

— А не грешно ль, святой отец, в пост-то? — ехидно прищурился Степан. — Не помню, какой ныне: Петров или Успенский?

— Успенский, — не смущаясь, подтвердил слуга Господень, продолжая за обе щёки уплетать сало. — А что делать? Не стану есть — вы обидитесь. Разглагольствовать о высоких религиозных ценностях — прекрасно, но это нарушение закона братской любви. Ведь есть вещи, которые выше поста. Это отношение к ближнему. И вообще не то грех, что в рот, а то, что изо рта.

— А Бог как на это смотрит?

— А что Бог? Я его не боюсь, просто мне перед ним стыдно бывает.

«Тоже вариант, — подумал Чадов. — А батюшка, видно, большой оригинал. И философ к тому же».

— Вот ты, например, — ткнул пальцем в грудь журналиста отец Иоанн, — в Господа сам не веришь, а иных о нём вопрошаешь. Так ведь? Нет веры в сердце твоём?

— Истинной — нет, — согласился молодой человек.

— То-то. А ведь Всевышний постоянно говорит с нами, но мы не слышим его, поскольку наша голова наполнена бесконечным потоком обрывчатых и порою весьма бестолковых мыслеформ.

— А вы сами, если не секрет, как пришли к вере?

Опрокидин на пару минут задумался. Воспользовавшись паузой, Стылый быстренько наполнил стаканы.

— Видишь ли, — грея в руке коньяк, веско изрёк священник, — в один прекрасный момент я реально осознал — чтобы сделать что-то серьёзное в своей жизни, нужна основа. Фундамент, причём идеологически-философский. Когда-то Альберт Швейцер сказал: «Физика в пике своём даёт математику, математика в пике своём даёт философию, философия в пике своём даёт религию». И вот я начал поиски… Пришёл в церковь, стал церковным служкой. Читал много. Именно тогда понял — современные люди не совсем понимают, что есть ортодоксия. Думают — нечто бородатое, хмурое, запуганное… Это не так.

— Да уж вижу, — подтвердил Чадов, кивая на висящий на груди батюшки стальной солдатский жетон, на котором церковнославянской вязью было выгравировано: «Священник Иоанн Опрокидин». — А крест-то где?

— Под облачением, — ухмыльнулся святой отец. — Чего зря выпячивать? Все и так знают, кто я да что… Верно глаголю, сыне?

Стылый закивал, по-собачьи преданно глядя на духовное лицо. Степан даже позавидовал такому обожанию. На него вот так никто не смотрит.

Заметил на руках отца Иоанна татуировки. На одной половина рисунка была выжжена — сплошной шрам.

— У меня тут голая женщина была наколота, — уловил его недоумение Опрокидин. — А когда я в церковь пришёл, решил её вывести. Святые отцы по этому поводу шутили: «Уж лучше бы ты, Иван, женщину оставил. А так членовредительство получается». У меня и на теле ещё имеются. Дракон огнедышащий…

— Зверь апокалипсиса, — пошутил журналист и перешёл к волнующему его вопросу. — А что вы думаете о призраке? Неужто и впрямь сама Смерть объявилась?

И вновь задумался отец Иоанн.

— Про то один Господь ведает, — молвил сухо. — Разуму людскому сие недоступно.

— А не хотите узнать?

— Нет, — сказал как отрезал батюшка. — И вам, чада мои, не советую!

— Кстати, отче, — хихикнул Стылый. — Тут недавно прошёл слушок, что и вы встретились с этим Сивым Мерином, да и сгинули.

— Не дождётесь! — сунул кукиш под нос сталкеру Опрокидин.

«Да что же это тут, мать-перемать, творится?!» — мысленно воскликнул столичный гость.

— Привет, Плясун…

На плечи Степана легли узкие женские ладони, а щеки коснулись горячие губы.

— Здоров, Танюш! — осклабился Стылый. — Присаживайся к нам…

И осёкся, испуганно глянув на священника. Не против ли тот такой компании? Но батюшка не выказал недовольства. Напротив, как истинный джентльмен, он встал и пододвинул даме стул.

— Спасибо, отче.

— Не за что, голубка, — ласково ответил отец Иоанн. — Отдохни чуток, умаялась, чай. Чадо, предложи даме выпить.

— Конечно, конечно, — засуетился сталкер.

Хотел было налить певице тоже в стакан, но гранчак показался ему не подходящим для женщины сосудом. Поэтому он смотался к бару и вернулся с тонким и пузатым коньячным бокалом, куда и налил ароматную жидкость. Смущаясь, положил на стол плитку шоколада.

— Вот…

Но артистка не обращала внимания ни на его неловкие ухаживания, ни на пристально разглядывающего её святого отца. Для неё сейчас существовал лишь один человек на Земле, которого она жадно рассматривала. И этим человеком был Степан Чадов.

Сколько же это они не виделись? Месяцев восемь или даже больше. С его последнего приезда в Зону. И вот ведь гордячка. Ни разу не позвонила. Впрочем, и он сам не удосужился набрать знакомый номер.

— Я соскучилась, — сказала Татьяна своим неподражаемым низким, с хрипотцой голосом, от которого у Степана всегда, ещё со школьных лет, по телу бегали мурашки…

Помните ли вы свою первую любовь?

Сначала то непонятное и необъяснимое раздражение, которое вдруг стало возникать при виде соседской девчонки, несколько лет ходившей с вами в один класс и не замечавшейся из-за «серьёзных мужских проблем», поминутно возникавших и нуждающихся в срочном решении. Чего она постоянно вертится перед глазами, кривляка? И невдомёк, что это не она крутится, а вы то и дело ищете её взглядом, пытаетесь обратить на себя внимание, вызвать улыбку.

Потом вы обнаруживаете, что, оказывается, девчонка эта самая красивая в вашем классе. Да что там в классе, во всей школе нет ей равных.

Тощие косички, за которые вы ещё совсем недавно дёргали на переменках, а затем убегали, сопровождаемые возмущёнными воплями и летящим в спину учебником, вдруг превратились в тугие канаты. Которые в распущенном виде превращаются в густую иссиня-чёрную копну, благоухающую какими-то немыслимыми и таинственными ароматами. Маленькие глазки, поблескивавшие из-за очков и всё время источавшие солёную влагу, стали двумя озерами, куда хочется нырнуть и долго-долго не выбираться на поверхность. Нос, после того, как с него волшебным образом исчезла неуклюжая пластмассовая оправа, перестал быть похожим на совиный клюв. На щеках появились две милые ямочки (или они и были, но как-то не замечались?). А уж о том, что находилось чуть пониже шейной впадинки, и говорить нечего. Едва взгляд натыкался на бугрившийся двумя вершинами школьный передник, как мигом начинало першить в горле, а сердце выбивало такой бешеный ритм, что куда там за ним угнаться самому искусному ударнику из самой знаменитой рок-группы.

И муки ревности при виде того, как ОНА разговаривает с другими парнями. Почему это им адресована такая улыбка? Что она означает? Что сегодняшний их поход в кино на «взрослый» вечерний сеанс отменяется? И не будет тёплой маленькой ладони в твоей руке, сладких и мягких, словно халва, губ, тихого ласкового шёпота, прогулки-провожания до дома в свете полной луны.

А мальчишеские потасовки? Те самые «рыцарские турниры», где главным и самым желанным призом становились смоченный под краном девичий платок, заботливо вытирающий кровь из твоего разбитого носа, да укоризненные слова, утверждающие, что ты самый глупый и притом ещё и слепой парень на свете, раз мог подумать, что ей кто-то, кроме тебя, нужен.