Кому улыбается океан - Страница 9

— Где он, где? — суетился новичок, держа аппарат наготове.

— Неужели не видишь? — удивлялся Пантелеич. — Во-он сидит на столбе, в очках такой, газету читает. «Советский спорт».

Этот случай доставил нам такое удовольствие, что мы даже простили Славе его обман: оказывается, тропик Рака «Канопус» прошел в четыре утра.

Внимание команды немедленно переключилось на Гришу Арвеладзе. Едва успел он, позевывая, выйти из своей каюты, как его окружила толпа.

— Соку виноградного чего-то захотелось, — сообщил Грише один матрос.

— А я бы не отказался от стаканчика сухого вина, — поделился своим желанием другой.

— Мало ли чего ты хочешь! — Гриша ухмыльнулся. — Я тоже, может, хочу шашлык с кахетинским вино, а еще больше обнять молодая жена. Эх!

Упитанное Гришино лицо засветилось от воспоминаний, но начпрода быстро вернули к действительности.

— Значит, тропик перешли, а сок не выдаешь? Хорошо, пойдем и доложим старпому, что Арвеладзе нарушает законодательство.

— Как перешли? Дорогой, почему раньше молчал? Тогда совсем другое дело.

И Гриша побежал к штурману узнавать, действительно ли «Канопус» находится в тропиках, ибо только с этого момента, и ни одним часом раньше, каждый член экипажа имеет право на триста граммов сока или двести граммов сухого вина в сутки — на выбор. В этом вопросе Гриша был законченным бюрократом. Недели три спустя, когда мы подошли к Пакистану, он все время вертелся около штурманской рубки, потому что траулер балансировал на широте тропика, как циркач на канате. И стоило «Канопусу» хотя бы на одну милю отойти к северу от тропика, как Гриша торжественно прекращал выдачу сока.

— Нельзя, дорогой, не положено, — дружелюбно пояснял он возмущенным любителям сока. — Закон такой имэется. Пей газированная вода, очень полезный напиток, палчики оближешь!

Но в то утро мы получили на пять дней вперед по три бутылки отличного виноградного сока и тут же заложили их в холодильники. Они тоже имелись в каждой каюте: отвинчивалась крышка калорифера, или кондишена, как было принято его называть, и на холодные трубы укладывались бутылки. Законность этой операции была весьма сомнительна, но зато в самые знойные дни, когда температура в тени достигала сорока, а на солнце пятидесяти шести градусов, мы пили охлажденный, необыкновенно приятный сок.

В свободное время играли в шахматы и забивали козла. Домино у рыбаков — любимая игра, и проходит она на редкость темпераментно и азартно; проигравшие, независимо от ранга, идут «на мыло», провожаемые беспощадными насмешками. Через полчаса «козлы» берут реванш, а недавние победители влезают в их шкуры. У нас были настоящие гроссмейстеры домино: Борис Павлович, начальник радиостанции Саша Ачкинази, Пантелеич и боцман Трусов. У них, особенно у старпома, в запасе был богатый арсенал звуковых и визуальных сигналов партнеру, и, когда они разоблачались, начиналась веселая склока. Домино любили все, кроме, пожалуй, Володи Иванова, который говорил: «Умная игра — вторая после перетягивания каната». Поначалу и я относился к «козлу» скептически, но потом втянулся и одержал немало славных побед. Меня даже Борис Павлович и Пантелеич наперебой приглашали к себе в партнеры — когда под рукой не было никого другого.

По Красному морю мы шли более четырех суток, проклиная дикую жару и отвратительную сырость. Несмотря на то, что калориферы не выключались, а иллюминаторы были задраены наглухо, к утру все простыни, подушки, одежда были совершенно сырыми. Впрочем, чего еще ожидать от моря, окруженного кольцом самых жарких на земле пустынь? Аравийская и Нубийская пустыни, Саудовская Аравия сами изнывают от зноя и охотно делятся излишками жары с расположенным между ними морем.

Как и все суда в Красном море, «Канопус» был вынужден пройти между Сциллой и Харибдой. Да, Одиссей был именно здесь, и прошу всех гомероведов отныне ссылаться на данную публикацию. Сциллой и Харибдой Гомер образно называл проход Абу-Али, расположенный между островами Абу-Али и островом Зукар, берега которого покрыты белым песком и посему могут быть легко приняты за воду. Проход Абу-Али очень узкий и коварный; не так давно это на своей шкуре испытал один итальянский транспорт. Снять его с камней до сих пор не удалось, но если вы хотите попробовать свои силы, сообщаю координаты: 14 градусов 01 минута северной широты, 42 градуса 50 минут восточной долготы. Будьте особенно осторожны во время прилива.

К Баб-эль-Мандебскому проливу Красное море резко сужается — наверное, в интересах путешественников, которые могут сразу видеть берега Эфиопии, Сомали, Йемена и Адена. Пожалуй, второго такого места на земном шаре нет.

Несколько слов о Баб-эль-Мандебском проливе. В буквальном переводе это звучит так: «Ворота скорби». Ученый мир расколот на две конкурирующие группы: одна доказывает, что «Воротами скорби» пролив назван из-за гибели в нем многочисленных судов: другая же группа считает такое объяснение антинаучным и выдвигает свое, полагая, что оно единственно правильное. Когда по ту сторону пролива умирал богатый араб, его тело стремились захоронить в Мекке. Покойник, погребенный в священной земле пророка Магомета, получал посмертный пропуск к прекрасным гуриям и прочим радостям мусульманского рая. Но родственникам разрешалось сопровождать тело только до пролива, далее же покойник следовал в обществе специально назначенных лиц. Поэтому пролив, где родственники, прощаясь, рыдали, и назван «Воротами скорби».

Лично я предлагаю третье объяснение и готов с суровым достоинством выслушать крики, которые поднимут по этому поводу мои оппоненты. Сколько бы специальных статей, докладов и книг ни опровергало мою точку зрения, я останусь неколебим. Дело в том, что в Баб-эль-Мандебский пролив я случайно уронил свою зажигалку, только что заправленную бензином и с двумя совершенно новыми кремнями. Это событие было для меня крайне прискорбным. Отсюда и «Ворота скорби».

Таково истинно научное наименование Баб-эль-Мандебского пролива.

Как-то я читал в одном журнале статью. В ней писалось, что в океане очень много рыбы, просто чудовищно много. Автору не хватало слов, чтобы выразить свой восторг по этому поводу. Он приводил цифры, умножал их на свои догадки и делил на душу населения. На каждого приходилось что-то около миллиона тонн теоретической рыбы, и я решил, что на первое время мне хватит. Правда, уже тогда в мозгу мелькнула смутная догадка, что теоретическая рыба тем отличается от добытого удачливым московским рыболовом ерша размером с мундштук, что из нее не сваришь ухи. Но я, разумеется, не решился противопоставить это безграмотное предположение могучей эрудиции ученого экономиста.

Здесь, на «Канопусе», я понял, что ученый был прав. Рыбы в океане очень много. И если ее сгонять хворостиной к тралу, на котором висят транспаранты «Добро пожаловать», и если рыба примет это любезное приглашение, и если она окажется не медузой или скатом, и если трал счастливо минует многочисленные ловушки, заботливо подготовленные океаном на дне, тогда все в порядке.

«Канопус» нетерпеливо пересекал Красное море, подгоняемый оптимистическими радиограммами собратьев-траулеров, которые уже давно паслись в Аравийском море. Капитаны сообщали, что уловы по сорок—пятьдесят тонн в сутки, что рыба сама лезет в трал, скандаля, давясь и расталкивая друг друга локтями, — картина, которую может представить каждый побывавший в Центральном доме кино во время бесплатного просмотра. За спиной — две недели томительного перехода. Рыба! Все мысли только о рыбе! Она начало, середина и конец любого разговора, она хлеб насущный и возвышенная мечта рыбака, который на полгода покинул любимый город и любимую жену — а у рыбака жена обязательно любимая, иначе в море нельзя, — чтобы вернуться с честью. А это значит, что должна быть рыба. Сорок тонн на каждую из восьмидесяти душ населения «Канопуса». Причем не теоретических, а осязаемых на ощупь, радующих не воображение, а желудок.