Комсомолец (СИ) - Страница 1

— Санёк, вставай!

Я приподнял тяжёлые веки, сквозь влажную пелену увидел лицо склонившегося надо мной человека.

— Эээ… давай, давай, — повторил мужчина. — Просыпайся. Нам через сорок минут выходить. В автобусе будешь досыпать. Пашка пошёл ставить чайник. Умывайся, да будем чаёвничать.

Я протёр глаза. Попытался сообразить, что за парень меня разбудил. Выглядел тот лет на двадцать (плюс минус год… скорее плюс) — примерно, как мой младший сын. Черноволосый, короткостриженый, гладко выбритый (я поморщился, уловив резкий неприятный запах дешёвого одеколона), с чуть раскосыми карими глазами и то ли большой родинкой, то ли родимым пятном над верхней губой.

«Сосед по палате?» — промелькнула в голове догадка. Мне показалось, что нахожусь в больнице: уж очень казёнными выглядели потолок и стены комнаты, где я проснулся. На мысли о больничной палате наводило и металлическое изножье моей кровати. А вот скрип кроватных пружин показался подозрительным: свежи были воспоминания о том, что пружин на кроватях в стационаре не было.

Я повернул голову, готовый в любое мгновение вновь ощутить боль в груди. Оббежал взглядом тесную комнатушку. В подтверждение больничной версии увидел ещё две кровати (аккуратно заправленные), по старенькой тумбочке рядом с каждой, пару столов, нелепые шторы на окне. Но стойку с капельницей заменял громоздкий платяной шкаф (в больничной палате он смотрелся неуместно).

— Проснулся? — сказал парень. — Молодец. Давай, Санёк, двигай умываться.

Я свесил с кровати ноги, поправил на плече лямку. Только теперь заметил, что одет странно: обнаружил на себе растянутую и давно не белую майку-алкоголичку (такую же, что и на разбудившем меня пареньке) и просторные красные семейные трусы (не боксеры — обычные семейники, какие я не носил со школьных времён). Опустил глаза, обнаружил у своих ног тапочки — старые, потрёпанные и местами протёртые, со стоптанными задниками, не уверен, что домашние.

Парень оставил меня в покое. Подошёл к соседней кровати, выдвинул из-под неё сумку — принялся вынимать и складывать на стол газетные свёртки. В комнате запахло едой. Как в плацкартном вагоне. Я сглотнул слюну, погладил заурчавший живот. Поискал взглядом свою одежду. Ни отутюженных брюк, ни джинсов, ни даже спортивок поблизости не нашёл. Увидел на ближайшей тумбе небрежно брошенные вещи — в том числе и штаны неприятного коричневого цвета.

— Эээ… давай, Санёк, — вновь обратился ко мне черноволосый. — Опоздаем из-за тебя!

Я указал рукой на тумбочку.

— Это… моя одежда?

— Ну не моя же, — ответил парень. — Просыпайся! Горазд же ты дрыхнуть. Сразу видно: в армии не служил. В следующий раз разбужу тебя, как только услышу будильник.

Он извлёк из свёртка кирпич хлеба, принялся нарезать его большим ножом.

Я натянул мешковатые штаны — детского размера на вид, но легко бы вместившие в себя двоих таких, как я. Набросил на плечи подтяжки (никогда не носил их раньше). Сдёрнул с металлического изголовья полотенце, повесил его на шею. Подивился странной высоте мебели: я словно смотрел на неё, стоя на коленях (столешницы обычно едва доставали мне до бедра — эти же едва не дотягивались до поясницы). Заглянул в тумбу — нашёл там зубную щётку (явно бэушную) и тюбик с зубной пастой «Поморин».

Повертел щётку в руках. Точно не моя. Я бы такую убогую никогда не купил. Наверное, досталась мне в наследство от того, кто пользовался тумбой раньше. Чистить ею зубы точно не буду. Спрошу у персонала больницы, может, найдут мне хотя бы одноразовую. Я повертел головой, но мусорной корзины не нашёл. Решил, что выброшу щётку в коридоре. Вставил ноги в тапочки (сын такие приволок, или тоже часть наследства от другого больного?). Шаркая ногами, направился к двери. Но вдруг замер. Потому что увидел в зеркале своё отражение.

Своё?

Молоденький парнишка, что смотрел на меня из зеркала, тоже держал в руке зубную щётку. Так же, как и я, щеголял в дурацком наряде: растянутой майке и похожих на шаровары штанах с подтяжками. Вот только был лет на сорок меня младше, гораздо ниже ростом и… вообще на меня не похож. Я помахал рукой. Белобрысый паренёк в зеркале повторил мой жест, будто действительно был моим отражением. Я сдвинул нижний край зеркала в сторону, с удивлением обнаружил позади него стену.

— Санёк, чего ты там себя разглядываешь? — сказал нарезавший хлеб черноволосый. — Поторопись! Опоздаем ведь!

Я только сейчас вычленил из его слов главное: «Санёк».

Продолжал разглядывать смутно знакомого парня в зеркале. «Какой, нахрен, Санёк?» — промелькнула в голове мысль. И без того немаленькие глаза белобрысого паренька открылись ещё шире. Он в упор смотрел на меня — я пялился на него. Прикоснулся к подбородку (мы оба сделали схожие жесты), не почувствовал и намёка на бороду. А ведь помнил, как недавно подравнивал её в барбершопе. Меня побрили? Прижал ладонь к макушке (мы оба прижали) — нашёл там жиденькие волосы. Вместо привычной гладкой лысины.

Я тут же взглянул на свои руки. Увидел не знакомые широкие ладони (мои друзья обзывали из «лопатами»), а нечто скромное, детское, с длинными и тонкими узловатыми пальцами. Но это уже не в отражении! Я смотрел на своё тело, не в зеркало. «На своё? Разве?» Согнул руки в локтях, не услышал привычных щелчков в суставах. Захотел ударить себя по щекам — чтобы проснуться и прогнать этот сон, в котором мои накачанные в тренажёрном зале руки превратились в две тонкие безволосые чужие верёвки.

Прижал к груди ладонь — по привычке, а не потому что почувствовал сердечную боль. Отражение проделало то же самое. Не передразнивало меня: оно и было моим отражением. Во всяком случае — в этом сне. Ведь я точно сплю. Медикаментозный сон? Не помню ничего похожего после прошлых инфарктов. Или позабыл? Раньше меня в искусственную кому не вводили. Похоже, в этот раз мои дела действительно плохи, как и предсказывал тот молодой доктор, раз вижу (и ощущаю!) себя в чужом теле.

«Сон», — это слово мне показалось хорошим объяснением всем увиденным странностям. Я сплю и вижу себя в странной больничной палате (или не в больнице?), рядом с незнакомым человеком (возможно и знал его раньше, но теперь не помнил) и не в родном теле престарелого великана, а в тщедушном тельце юнца. Вот и объяснение тому, что мебель в комнате казалась мне высокой. Ещё бы! Я-то привык смотреть на неё с двухметровой высоты — сейчас же во мне было от силы метр семьдесят (ну, может на пару сантиметров побольше).

— Эээ… Санёк! Да что ты там возишься?! Нашего сержанта на тебя нет. Он запросто бы научил просыпаться вовремя и быстро.

— Санёк, — пробормотал я.

Напоследок снова пробежался глазами по комнате. Три кровати, три тумбы, два стола, два стула, шкаф, зеркало, бордовые шторы, окно с грязными стёклами. Совсем не похоже на больничную палату. Если только она не из странного сна. Взгляд задержался на чемодане, что виднелся под моей кроватью. Старый, потёртый, коричневый с металлическими углами. Я видел похожие чемоданы в кино (в тех же фильмах про войну), привлек меня не его ретро вид — наклеенная на него пожелтевшая бумага с короткой надписью «Александр Усик».

«Александр Усик, — мысленно повторил я. — Санёк».

«Не больница», — подумал я, шагнув за порог комнаты. Вдохнул запах хлорки, поморгал, привыкая к скудному освещению. Посмотрел по сторонам. В удивлении вскинул брови (чужие — светлые, едва заметные). Коридор больницы во сне мог быть любым. Как и больничные палаты. Вот только этот коридор я узнал, пусть он и отличался в мелочах от тех его ипостасей, что мне доводилось видеть раньше.

Находился он точно не в больничном корпусе — в корпусе студенческого общежития. Тут не могло быть сомнений. Уж очень хорошо я помнил это место. Эту лестницу, эту вечно запертую дверь, что вела в проход к соседнему корпусу. В бытность моего студенчества эти стены украшали похабные надписи, а линолеум пола пестрел многочисленными подпалинами — следами от брошенных на него окурков.