Комон, стьюпид! или Африканское сафари для дуры - Страница 13
Он бы мне говорил: «Выглядишь сегодня чудесно», я бы, не смущаясь, отвечала: «Спасибо». Или: «Что-то мне сегодня, подружка, не нравится, как ты выглядишь. Давай я тебе помассирую плечи» — и делал бы мне легкий массаж…
Он бы слушал со мной Колю Баскова. Он бы не курил в моем присутствии, а когда я просила бы его помочь мне приготовить ужин, он бы говорил: «Ну конечно, сядь, отдохни, я все сделаю сам», бежал на кухню и жарил рыбку в божественном соусе. Я совсем не против, чтоб он был итальянцем. Тогда бы мы с ним часами упражнялись в итальянском, он бы пел мне голосом Тото Кутуньо «Donna, donna mia» и вместо рыбы готовил спагетти с сыром.
— Все это враки! Так что там с ним не так? — я попыталась сменить тему.
— Он — еврей! — решила угадать Анька.
— И не еврей, и не гей. Он нормальный мужик, только он… большой ребенок. Рассеянный с улицы Бассейной. Про него столько анекдотов ходит! — ответила Инга и закатила глаза.
— Расскажи хоть один, — попросила я.
— Один раз он проверял уровень масла в своей старенькой машинке и забыл закрыть капот. Так и поехал на работу.
— Ну и что тут такого? — удивилась Анька. — Я даже не знаю, где этот капот открывается и закрывается.
— Нет, ты не поняла. Он его полностью открыл, понимаешь? Поднял к лобовому стеклу и так и поехал.
— Как же он дорогу видел?
— Он смотрел в щель между капотом и корпусом и только минул через пять понял, что ему не очень удобно ехать. Остановился, вышел из машины и лишь тогда увидел, что капот открыт.
— Ну, это не смертельно, — вынесла свой приговор Анька.
— А если бы тебе пришлось выбирать, кого из этих троих ты бы выбрала? — спросила я у Инги.
— Альберта, конечно.
— Из-за командировок? — поинтересовалась выбором я.
— В большей части да.
— Все понятно. И когда мы их увидим?
— Послезавтра. В понедельник.
Вечером мы с Анькой сидели, опустив ноги в бассейн, и болтали о кандидатах.
— Значит так, — сказала Анька, — давай сразу договоримся, что к Альберту я даже не подхожу. Вообще. Потому что я точно знаю, что если я подойду, меня сразу на него стошнит.
— Ага, и притянет, как к магниту.
— Тоже вполне вероятно.
— А может, это твоя судьба?
— Что «это»?
— Имя Альберт. Скажу честно, меня от самого имени уже коробит.
— Ладно, тебе и от Эдуарда было плохо. Целых три года.
— И два месяца…
— Все, хватит хандрить. У нас послезавтра очень ответственный день. Пойду поработаю немного. Я за роман уже неделю не садилась. Может, хоть что-нибудь напишу… Вдруг меня посетит вдохновение?
Мы разошлись по своим комнатам.
Я подумала, что надо бы позвонить родителям, рассказать, что я неплохо устроилась, что у меня очень хороший и заботливый брат (кто бы сомневался); но потом решила отложить этот звонок до завтра, потому что если мама начнет говорить, она не остановится до утра.
Я очень люблю свою маму, но она часами может рассказывать по телефону о том, как соседка тетя Люся подвернула ногу, к ней приехала «скорая помощь», и медсестра, которая делала перевязку, рассказала, какие пряники она умеет печь, и дала ей шикарнейший рецепт. Я давно привыкла, что у нас в семье очень развит культ еды. И живут мои родители от праздника до праздника, вернее, от одного праздничного стола до другого. День космонавтики, День энергетика, Первомай и День седьмого ноября автоматически считаются праздничными, не говоря уже про Новый год, Рождество, дни рождения всех наших родственников. Сейчас еще прибавились День всех влюбленных и День матери.
Накануне каждого мероприятия, недели за три, всегда составляется список блюд, который занимает как минимум две страницы. Это все обсуждается по телефону с сестрой мамы, с женой папиного брата, естественно, с соседкой тетей Люсей и со всеми мамиными сотрудницами. Потом этот список дорабатывается, к нему прибавляется еще как минимум страница мелким убористым почерком, а то, не дай бог, получится, что «за столом нечего было есть».
После этих воспоминаний очень захотелось кушать, но я взяла себя в руки и удержалась от похода на кухню.
ПАЛЬЧИКИ ОБЛИЖЕШЬ!
Я — повар.
Не простой повар, который стоит на кухне и, читая поваренную книгу, варит борщ, а самый настоящий, с большой буквы. Я готовлю не просто вкусно. Я — мастер своего дела!
Своего мужа я поймала на простой украинский борщ.
Трех порций было достаточно: очень скоро он уже стоял за моей дверью с букетом роз, свадебным колечком и вопросом «Что сегодня на обед?».
Наша семейная жизнь текла, как кисель: не спеша, гладко, не булькая. Утрам я кормила его пирожками с капустой; чтобы он пообедал на работе, давала ему с собой суп в литровой банке; а на ужин он ел гуляш из говядины.
Первый раз я почуяла что-то неладное, когда он оставил свой обед дома. Литровая банка с грибным супом сиротливо стояла на столе. Я позвонила мужу на работу и в трубке услышала: «Лапушка, я стал такой рассеянный! Да, я забыл свой обед на столе». На вопрос «Что же ты ел?» он ответил, что перекусил в столовке.
То же самое повторилось через неделю. Он опять нашел какое-то глупое оправдание, но когда я третий раз увидела на столе литровую банку с его любимым гороховым супом, я поняла, что надо принимать экстренные меры.
Не медля ни минуты, я надела свой самый красивый фартук и поехала к нему на работу.
Он сидел за столом, напротив него сидела какая-то костлявая копченая селедка, видимо секретарша. На столе, как на разделочной доске, сверкали улики: два бокала, вино и конфеты. На глаз, как опытный повар, я сразу прикинула, что их отношения еще не шагнули далеко в лес, а находятся только на опушке. Может, побаиваются охотников, а может, просто растягивают удовольствие. Второй вариант был хуже, чем первый, но тоже не смертельный.
Как только я вошла в кабинет, селедка схватила какую-то папку со стола и со словами «Андрей Михайлович, эту смету мы обсудим с вами позже» направилась к выходу. На ее пути появилась моя широкая грудь. Секретарша попробовала махнуть хвостом сначала влево, потом вправо, но когда я произнесла «Стоять», она опустила голову и из рыбьих глаз полились слезы.
Взяв ее за кофточку двумя пальцами, как грязную тряпку из раковины с немытой посудой, я подвела ее к мужу.
Муж, как хамелеон, на глазах менял окраску. Сначала он побледнел, как сыворотка для оладий, потом его кинуло в жар, и он стал красный, как свекольник, потом позеленел, как рассольник, и нервно сглотнул.
— Что, гурманище, не наелся еще? — спросила я.
Он попытался что-то сказать, но, кроме «Женечка», «лапушка» и «а мы тут проект готовим», я ничего не поняла.
— Тебе захотелось новой соляночки попробовать? Пробуй! Лимончика только не забудь добавить, а то рожа у тебя слишком счастливая. И давай сделаем так. Я даю тебе месяц. Распробуй ее, добавь соли и перчика по вкусу. Я тебя не тороплю. Но если, когда я вернусь через месяц, ты все еще будешь увлечен этой селедкой, — тут я ткнула девице в живот указательным пальцем, сделала страшную гримасу и подняла руки над головой, — пеняй на себя! Пеняй на себя, Андрюша!!! — я помахала перед его носом кулаком и пошла к выходу. Потом опять обернулась и добавила: — И чтоб к моему приезду она здесь не работала!
Закрыв за собой дверь, я услышала, как он крикнул:
— Вера, вы уволены, пишите заявление сейчас же!
Чемодан я собрала за десять минут. Деньги, которые мы копили на поездку в Америку, я положила в свой кошелек. «Ты свое уже отгондурасил, Андрюша», — написала я на разделочной доске и поехала в аэропорт.
Отдохнула я на славу. Загорела, похудела на пять кило!
Но самое главное!
Если бы вы знали, какую солянку готовят на Кипре!
Пальчики оближешь!
День шестнадцатый