Комната с видом - Страница 7

И она присоединилась к кузине.

Обычно, если день проходил сумбурно, Люси возвращала себе ощущение прочности мира, садясь за фортепьяно. Играя, она переставала быть почтительной или надменной, бунтаркой или рабыней. Царство музыки совсем не походило на окружающий ее мир. Оно принимало тех, кого, из- за их дурного воспитания, недостатка интеллекта или культуры, отвергало общество. Даже самый заурядный человек, начав играть, легко, без усилий, взмывает вверх и парит в эмпиреях, а мы, оставшиеся на земле, дивимся: как же мы не замечали его раньше? Ведь мы могли бы восхищаться им и даже любить — если бы он научился передавать свое видение словами, а свой духовный опыт воплощать в поступки. Но вряд ли это получится — даже наверняка не получится, или будет получаться крайне редко... Люси, во всяком случае, это никогда не удавалось.

Она не была блестящей пианисткой, ее пассажи не рассыпались жемчугом, и в ее арсенале было ничуть не больше точных аккордов, чем у других исполнительниц ее возраста и социального положения. Ее игра не отличалась страстностью, под пальцами не рождались трагические звуки, чтобы потом, летним вечером, улететь в открытое окно. Конечно, там было чувство — что-то среднее между любовью, ненавистью и ревностью — и весь положенный набор красок. Она не чуждалась и трагизма, но при этом всегда сражалась на стороне Победы. Чего и над чем — это трудно объяснить в обычных терминах. Никто не осмелится отрицать, что иные сонаты Бетховена трагичны, но каждый исполнитель сам решает, должны ли они оставлять у слушателя чувство безысходности или триумфа. Люси предпочитала триумф.

Однажды после обеда пошел сильный дождь, и это позволило мисс Ханичерч заняться тем, что ей действительно нравилось. Она расчехлила маленькое пианино. Немногочисленные постояльцы из тех, что слонялись поблизости, стали хвалить ее игру, но не дождавшись ее реакции, разбрелись по своим комнатам — кто вздремнуть, кто делать записи в дневниках. Оставшиеся все время что-то или кого-то искали: мистер Эмерсон — сына, мисс Лавиш — свой портсигар, а мисс Бартлетт — мисс Лавиш, Люси ни на кого не обращала внимания. Как всякий настоящий музыкант, она наслаждалась прикосновениями к клавишам. В ответ они, точно живые, ласкали ее пальцы, и это, а не одни только звуки, отвечало ее заветным желаниям.

Сидя тихонько у окна и стараясь не выдать своего присутствия, мистер Биб размышлял о противоречивости характера мисс Ханичерч. Впервые он подметил это в Тонбридж Уэллсе, на одном из благотворительных концертов, когда высшие развлекают низших. Зал был полон, публика — исполнена уважения. Дамы и господа из прихожан под руководством викария пели, читали стихи или смешили публику, имитируя звук пробки, вылетающей из бутылки с шампанским.

Одним из пунктов программы значилось: «Мисс Ханичерч. Фортепьяно. Бетховен». Мистер Биб попробовал угадать, что их ждет — «Аделаида» или марш «На руинах Афин», — и вдруг услышал первые такты Опуса III. Он напряженно прослушал вступление, зная, что вплоть до ускорения темпа невозможно судить о замысле пианиста. Когда загремела первая тема, он понял, что происходит нечто странное. В аккордах, предвещающих заключительную часть, он распознал удары победного гонга. Он был рад, что она сыграла только первую часть, потому что иначе мог не обратить внимания на сложные переливы тактов размера девять шестнадцатых. Публика почтительно захлопала в ладоши, и мистер Биб первый — это было самое меньшее, что он мог сделать.

— Кто эта девушка? — спросил он викария.

— Родственница одной из моих прихожанок. По-моему, выбор произведения был неудачным. Обычно Бетховен так прямо взывает к нашим чувствам, что сложная игра представляется неким извращением.

— Представьте меня.

— Она будет рада. Им обеим понравилась ваша проповедь.

— Проповедь? — удивился мистер Биб. — Чего ради она потащилась слушать мою проповедь?

Познакомившись с мисс Ханичерч, он понял, в чем дело. Встав с табурета, она стала обыкновенной девушкой с темными волосами и очень хорошеньким, бледным, еще не до конца сформировавшимся личиком. Ей нравилось ходить на концерты, она любила гостить у кузины, обожала кофе-гляссе и меренги. Естественно, ей понравилась и его проповедь. Но перед отъездом из Тонбридж Уэллса он сказал викарию то, что теперь повторил в пансионе Бертолини, когда она захлопнула крышку фортепьяно и с мечтательным выражением лица направилась к нему.

— Если ваша жизнь, мисс Ханичерч, когда-нибудь станет похожей на вашу игру, это будет весьма интересно и для нас, и для вас самой.

Люси тотчас спустилась с небес.

— Надо же, кто-то сказал то же самое моей маме, а она выразила надежду, что моя жизнь не превратится в дуэт.

— Миссис Ханичерч не любит музыку?

— Она ничего не имеет против музыки. Но не любит, когда люди слишком увлекаются чем бы то ни было. Мама считает, что я глупа и ничего не понимаю. Однажды я сказала, что собственная игра нравится мне больше, чем чья-либо еще. Это оказалось вне ее разумения. Конечно, я не хочу сказать, что моя игра гениальна. Я имела в виду...

— Конечно, — пробормотал он, удивляясь, зачем она оправдывается.

— Музыка. — начала она какую-то общую фразу и вдруг запнулась, засмотревшись в окно, на насквозь промокшую Италию. Юг утратил все свое очарование, а представители самого гармоничного народа в мире съежились и превратились в жалкие комочки. Улица и река стали грязновато-желтыми, мост — грязновато-серым, а горы — грязновато-лиловыми. Где-то там, в складках темноты, прятались мисс Бартлетт и мисс Лавиш, которые выбрали именно этот день для посещения Торре дель-Галло.

— Так что же музыка? — напомнил мистер Биб.

— Бедняжка Шарлотта промокнет до нитки, — проговорила Люси.

Как это похоже на мисс Бартлетт — вернуться продрогшей, усталой,

голодной и кроткой аки ангел, в мятой юбке, с потрепанным «Бедекером» и першением в горле. В прошлый раз, когда все вокруг пело и воздух вливался в горло как вино, ее было не вытащить из гостиной — нет-нет, она — старая женщина и никудышная компания для молодой, здоровой девушки.

— Это мисс Лавиш сбила вашу кузину с толку. Должно быть, она ищет в проливном дожде настоящую Италию.

— Мисс Лавиш такая оригиналка, — пробормотала Люси. Это была примечательная ремарка, высшее достижение пансиона Бертолини в области определений. Мисс Лавиш — оригиналка.

У мистера Биба оставались сомнения, но их можно было отнести на счет узости мышления священника. По этой или по какой-либо иной причине он предпочел промолчать.

— Это правда, — с благоговейными нотками в голосе спросила Люси, — что мисс Лавиш пишет роман?

— Да, ходят такие слухи.

— О чем же?

— О современной Италии. Я бы посоветовал вам обратиться к мисс Кэтрин Алан, она скорее найдет подходящие слова.

— Пусть лучше мисс Лавиш сама мне расскажет. У нас неплохие отношения. Но все равно она не должна была отбирать у меня путеводитель, когда мы ходили в Санта-Кроче. Шарлотта ужасно рассердилась, встретив меня одну. Я тоже обиделась на мисс Лавиш.

— Ну, они-то уже помирились.

Эта скоропалительная дружба между столь разными женщинами, как мисс Бартлетт и мисс Лавиш, возбуждала его любопытство. Они стали неразлучны, а Люси — сбоку припека. Мистер Биб еще мог понять мисс Лавиш, но странное поведение мисс Бартлетт ставило его в тупик. Всю свою жизнь он изучал старых дев, они были его коньком, и профессия предоставляла ему неограниченные возможности для изучения.

Люси уже в третий раз сказала, что мисс Бартлетт промокнет до нитки. Уровень воды в Арно постепенно поднимался, стирая на дороге следы колес и угрожая наводнением. Но на юго-западе уже появилась желтоватая дымка, суля перемены к лучшему, — а может, и к худшему. Люси открыла окно, посмотреть, что там на улице, и в гостиную ворвался холодный воздух. Показавшаяся в дверях мисс Кэтрин Алан жалобно вскрикнула: