Коммод. Шаг в бездну - Страница 7

Тесно.

Теперь alia tempora – времена переменились. «Философа» нет, сынок решил вести дело по-своему – что ж, обычное дело для тех, кого боги награждают властью. Сильные в претории, безусловно, начнут завтра давить на молодого цезаря. Интересно, зачем Пертинакс и Помпеян прислали гонца, зачем настаивают на безотлагательной встрече? Каков их расчет? Может, надеются, что молодого принцепса оскорбит подобная дерзость со стороны варваров, он наговорит послам дерзостей, после чего последует приказ о выступлении? Может, тут и таится закавыка?

Сам Переннис, как всякий командир среднего звена, довольствовался исключительно слухами о решениях и интригах в ставке императора, или, иначе говоря, в претории. Конечно, он испытывал острый интерес, когда же наконец войско двинется в поход? Постоянное затягивание начала кампании уже начинало действовать на нервы, однако и подставлять голову под стрелы врага тоже не очень-то хотелось. При жизни Марка не было в войске человека, который испытывал бы сомнения в том, что план выхода к Океану, безусловно, на благо Риму. Однако смерть прежнего принцепса откликнулась в войске некоторым смятением и неопределенностью. Опытные вояки – старшие центурионы, повоевавшие трибуны и командиры вспомогательных отрядов – в беседах между собой соглашались с тем, что трудностей в этом походе будет неисчислимо, а добычи – чуть. Чем можно поживиться у диких племен? Разве что продовольствием, шкурами, живой добычей? Эти трофеи казались слишком скудным вознаграждением для тех, кому предстояло рисковать жизнью и проливать кровь. При Марке подобных сомнений не возникало. В армии жило твердое убеждение: дело солдата – отличиться в бою, и награда не заставит себя ждать. В армии твердо верили, что Марк, как было ранее, возглавит поход. Оперативное командование доверит опытным военачальникам, а сам возьмет на себя общий надзор, займется снабжением войска, обустройством власти на новых землях. Никто не будет забыт, каждый достойный получит награду. Кто мог сказать, как оно будет с новым принцепсом? Сохранится ли прежний героический настрой или возобладают иные, более практичные соображения?

Перед входом в парадный зал, где ожидали послы, Переннис остановился, перевел дух. Как бы угадать, чего именно желает принцепс, тогда никакой Пертинакс или Помпеян ему, Переннису, не указ. Хватит сидеть в грязи, сутками мокнуть и мерзнуть в палатке, то и дело вступать в бой, не зная, выйдешь ли из него живым и невредимым. Нужен ли вообще этот поход? За весь день Коммод ни разу не вспомнил о том, что идет война, что со дня на день армии предстоит переправа через Данувий. Сообщение гонца о том, что «легионы полностью готовы и рвутся в бой», молодой цезарь встретил с олимпийским равнодушием. Радовался умеренно. Куда больший восторг вызывали у цезаря глазки Кокцеи.

Неужели Коммод не желает воевать? Тогда чего же он желает?

Если он угадал (а Переннис сразу уверился, что угадал), участие в кампании сопряжено с неоправданным риском. В случае любой, даже самой незначительной, неудачи сразу начнут искать виноватых, и как раз командиры среднего звена – наиболее удобные жертвы. Сильно заныла шея – видно, почувствовала близость топора палача. Стоит ли величие Рима, безопасность государства, о которой так много говорили при Марке, его, Тигидия Перенниса, загубленной жизни? Вопрос был далеко не праздный.

Префект вошел в зал. На вопрос, когда же послы увидят императора, ответил: изложите свое дело мне, после чего великий и победоносный цезарь решит, когда с вами встретиться.

Трое послов попытались протестовать, однако Переннису хватило ума вести себя сдержанно. Он без грубостей осадил их напоминанием, что римские легионы, римские части стоят на их землях, а не германцы осаждают Виндобону, так что давайте обойдемся без обид и истерик. Давайте по делу. Послы заявили о желании установить с Римом прочный и долговечный мир.

– На каких условиях? – спросил Переннис.

Один из посланцев, огромного роста германский князь из маркоманов, или иначе конунг по имени Теобард, с длинными, свисающими до самой груди усами, хитро ответил, что прежде пусть уважаемый префект сам объявит им условия, на которых молодой цезарь готов установить мир. Переннис сразу вспотел – об условиях Коммод ему ни слова не сказал. В качестве префекта он в общих чертах был осведомлен, чего добивался прежний император от северных соседей. Речь шла о создании до самого Океана клиентских территорий, которые взяли бы на себя обеспечение Северной армии продовольствием и другими припасами, а также служили бы надежной защитой против северных и восточных пришлых племен. Исходя из такого понимания целей войны, Переннис предложил возвратить всех перебежчиков и пленных, которых германцы захватили с началом второй войны, ежегодно платить условленный налог хлебом. Далее, квады, буры и маркоманы должны немедленно выделить в войско государя по тринадцать тысяч человек. Также ежегодно отправлять в римскую армию оговоренное количество воинов. Вот еще условие – проводить, как того требовал прежний император, племенные собрания не когда им вздумается, но раз в месяц и под присмотром римских центурионов. Кроме того, они не должны заключать мир с соседями: бурами, языгами и вандалами и буде те двинутся с места, воевать с ними.

Присутствовавший при встрече знатный квад, назвавшийся Сегимером, – это было известное римлянам имя, он был влиятелен и богат, – посетовал, что в его племени уже не найти тринадцати тысяч бойцов. Переннис почувствовал облегчение – выходит, послы готовы были услышать именно то, что он озвучил. Это означало, что они всерьез намерены вести переговоры и это посольство не ловкий трюк, имеющий цель оттянуть вторжение, а реальное политическое решение, к которому пришла германская знать. Даже их жалобы на тяжесть предъявленных условий, их угрозы прервать переговоры не смогли поколебать уверенности Перенниса в том, что он точно оценивает ситуацию. Он обещал довести их соображения до сведения императора. Затем откланялся – более не мог терять время на болтовню и пропустить что-то важное, что должно было произойти в триклинии. Переговоры переговорами, но именно в столовой теперь решалась его судьба, только там можно найти спасение. Вспомнился суровый, долговязый, стареющий главнокомандующий – одного того, что он, жалкий префект, встретился с послами, вполне достаточно, чтобы Пертинакс сгноил его в карцере.

Шел, ведомый тем же карликом, как назло, едва перебиравшим короткими кривыми ножками, и прикидывал, каким образом сформулировать то, что хочет услышать принцепс? Скоро он миновал небольшой садик и вошел в переднюю комнату, откуда коридор вел в столовую. Оттуда доносились веселые голоса.

Принцепс встретил префекта приветственным возгласом, приказал налить ему штрафную. Переннис, заметив взгляд раба, молча вопрошающего, насколько разбавлять вино водой, поднял руку и торжественно возвестил:

– В честь великого августа, за его здоровье первый ритон приму неразбавленным.

Он принял из рук раба рог, оканчивающийся волчьей головой, и возвестил:

– Ave, Caesar, imperator, явившийся на пир приветствует тебя!

Коммод захохотал, радуясь удачному каламбуру, пригласил префекта занять место в триклинии. Переннис, испытавший головокружительный подъем духа, изобразил смущение, словно выбирая место. В этот момент в столовую вошел Клеандр и объявил:

– Дичь! Утки и гусь по-римски. С яблоками!..

– Ну-ка, ну-ка, – обрадовался император. – Пора отведать изысканное блюдо. Располагайся, где пожелаешь, Переннис. Или ты являешься приверженцем Плутарха, который лично распределял места для гостей, и ждешь, когда я укажу тебе твое место?

– Да, великий…

– Луций, Луций!.. – перебил его император.

Префект едва сдержал озноб, пробежавший у него по спине. Он сделал паузу, чтобы унять расходившееся сердце, и продолжил с прежней обстоятельностью:

– Твоя проницательность, Луций, вынуждает меня присоединиться к мнению тех, кто полагает, что лучше прислушаться к мудрому, чем спорить с глупцом. Я согласен с Плутархом, что сварливых, спорщиков и вспыльчивых гостей следует рассаживать порознь, помещая между ними кого-нибудь из уравновешенных, чтобы устранить возможные раздоры. Согласен и с тем, что стоит сводить вместе преданных гимнастике или охоте, ибо природное сходство иногда, правда, порождает войну, как у петухов, но иногда и сближает, как у галок. Льнут друг к другу имеющие склонность к вину и любовным связям, и не только те, кто «уязвлен любовью к мальчикам», но и те, кого уязвляют женщины и девушки. Одинаково воспламененные, они, словно раскаленные бруски железа, легче приходят к единению.