Комедиантка - Страница 61

Изменить размер шрифта:

Янка очнулась от забытья; мимо нее прошел старик с удочкой в руках. Он посмотрел на Янку, сел недалеко от нее, у самой воды, не торопясь забросил удочку и стал ждать. У старика было приятное лицо, и Янке захотелось побеседовать с ним; она уже собиралась было что-то сказать, но он заговорил первым:

— Хотите переехать на ту сторону?

Янка вопросительно посмотрела на него.

— Что, непонятно? Я думал, вы собирались утопиться.

— Я даже не думала о смерти, — ответила Янка тихо.

— Хо-хо, такой подарок — немалая честь для реки.

Старик поправил удочки и умолк, сосредоточив внимание на рыбках, которые кружили возле приманки.

Наступила еше более глубокая тишина, и душа Янки погрузилась в состояние сладостного покоя, ее наполнило доброе чувство; величественный простор, вода, зелень — все это окрыляло ее, порождало чувство благодарности к природе и огромную радость, по сравнению с которой мелкие земные утехи были ничтожны. Янка будто выпрямилась, выросла и обрела прежнее спокойствие.

Старик взглянул на нее, и по его тонким губам пробежала загадочная улыбка.

Янка почувствовала на себе его взгляд и повернулась к незнакомцу. Они доброжелательно посмотрели друг на друга.

У Янки появилось непреодолимое желание излить перед ним душу. У этого человека было такое доброе лицо, такая мудрость светилась в его глазах, что Янка почувствовала к нему необыкновенную симпатию. Пододвинувшись поближе, она тихо сказала:

— Я не думала о смерти.

— Значит, вы искали утешения?

— Да. Хотела побыть наедине с природой и забыть…

— О чем?

— О жизни! — прошептала она глухо, и в глазах ее заблестели слезы.

— Дитя вы малое. Отчего же это могло случиться? От любви, от гордости, или нужда незваная?

— А если все вместе, разве этого мало, чтобы быть совсем, совсем несчастной?

— Даже все вместе — пустяки; я думаю, в жизни вообще нет ничего такого, что нормального, уважающего себя человека могло бы сделать несчастным. Кто вы? — спросил он после недолгого молчания… — То есть чем вы занимаетесь?

— Я из театра.

— Ага! Мир комедиантов! Подражания, которые потом принимают за действительность, химеры! Это портит человеческую душу. Самые большие актеры — это всего лишь механические игрушки, иногда заведенные мудрецами, иногда гениями, а чаще всего глупцами для потехи таких же глупцов. Актеры, художники, творцы! Все они слепое орудие натуры, которая через них проявляет себя и осуществляет цели, ей одной известные. Им кажется, что они — это что-то важное. Печальное заблуждение! Они лишь инструмент, который будет выброшен, как только перестанет быть полезным.

— Кто вы такой? — не выдержав, спросила Янка, задетая его словами.

— Старый человек, как видите, рыболов и очень люблю побалагурить. О да, я уже очень стар. Прихожу сюда каждый день летом, в хорошую погоду, на несколько часов и ловлю рыбу, если, конечно, клюет. На что вам знать, кто я? Мое имя вам ничего не скажет. Я лишь единица в общей массе, которая получила свой номер при появлении на свет и получит другой, когда уйдет со света. Я маленький человек, к тому же так случилось, что меня давно отнесли в разряд непутевых, — шутливо отрекомендовался старик.

— Я не собиралась вас обидеть.

— А я никогда не обижаюсь. Обиды, радости — это все для глупцов, — пояснил незнакомец. — Человек должен наблюдать и идти своей дорогой, — добавил он, снимая с крючка пескаря.

Янку немного озадачили и его серьезность и решительный тон, не допускающий возражений.

— Вы из Варшавского театра? — спросил старик, снова забрасывая удочку.

— Нет, я в труппе Цабинского, знаете, наверное.

— Не знаю, не слышал.

— Как, ничего не слышали о Цабинском и о «Тиволи», не читали? — удивленно спросила Янка, не понимая, как можно жить в Варшаве и не интересоваться театром.

— Я не хожу в театр и не читаю газет.

— Это невероятно!

— Сразу видно, что вам двадцать лет, иначе вы не восклицали бы с таким удивлением «невероятно!» и не приняли бы меня за варвара или умалишенного.

— Но вы производите такое впечатление, я никогда бы не подумала, что…

— Что я не интересуюсь театром, да? И не читаю газет, так ведь? — докончил он за нее.

— Я не могу даже понять почему?

— Да потому, что меня это не касается, — ответил он просто.

— Вас не касается то, что происходит на свете, как люди живут, что делают и что думают?

— Нет. Вам кажется это, должно быть, чудовищным, а между тем все так просто. Разве наши Матеки, Бартеки и Ягны занимаются театром или мировыми проблемами? Нет, правда?

— Но это мужики, это совсем другое.

— Это то же самое, только для них не существует ни вашей славы, ни вашего величия, им безразлично, были Ньютон и Шекспир или нет. Им и без того хорошо, даже очень хорошо.

Янка молчала; все это казалось ей парадоксальным, даже неправдоподобным.

— Что я могу узнать из ваших газет и театров? Что люди любят, ненавидят, сживают друг друга со свету, что, как и прежде, господствуют зло и насилие, что весь мир и вся жизнь — это огромная мельница, на которой перемалываются человеческие мозги и совесть? Лучше уж совсем ничего не знать.

— Но разве можно так эгоистично от всего отрешаться?

— В этом-то вся премудрость. Ничего не желать для себя, ни о чем не заботиться и быть равнодушным — к этому следует стремиться.

— Неужели можно жить и быть совершенно безучастным?

— Да, но приходит это с жизненным опытом и по здравом размышлении. Не надо забывать, что малейшая радость, минутное удовольствие обходятся нам гораздо дороже, чем они того стоят. Нормальный человек не заплатит тысячу рублей за грушу, скажем прямо, он понимает, что это было бы безрассудством, к тому же он знает цену и этой тысяче и груше, зато из жизненного своего капитала он готов тратить тысячи на такие пустяки, как любовные истории, которые длятся не более, чем надо времени для вызревания двухкопеечной груши. А все потому, что человек забыл, как дорого стоит его жизненная энергия. Его прихоть действует на него так же магически, как на быка красный платок тореадора, человек ослеплен, введен в заблуждение и расплачивается за это частью своей жизни. Большинство людей угасает не в минуту естественной кончины, подобно лампе, в которой нет керосина, а гибнет от банкротства, израсходовав силы на глупости, что в тысячу раз ничтожнее, чем один день бытия.

— Не хотела бы я такой холодной, расчетливой жизни, без порывов, любви и мечтаний.

— Мир не канул бы в вечность, если б люди не любили.

— Лучше уж себя убить, чем жить и засыхать, подобно дереву.

— Самоубийство — это вопль страдающего животного, это бунт атома против общих правил, это крик больной души и потому веками может отзываться в пространстве. Нужно сгореть спокойно и без остатка — вот в чем счастье.

— В этом счастье? — спросила Янка, почувствовав, как от слов старика ее пронизывает холод.

— Да, счастье — это покой. Не признавать ничего, убивать в себе желания, стремления, самообольщение и прихоти, зажать душу в кулак, подчинить ее рассудку и не размениваться на мелочи.

— Кто же захочет жить в таком ярме? Какая душа выдержит?

— Душа — это сознание.

— Ничего, кроме каменного равнодушия и покоя! Ничего и никогда! Нет уж, я предпочитаю обычную жизнь.

— Есть еще одно средство от страданий. Оно в единении наших сердец с природой.

— Оставим эту тему, природа меня и без того слишком волнует.

Некоторое время они молчали.

Старик смотрел на воду и бормотал что-то себе под нос, а Янка размышляла.

— Все это глупости! — начал он снова. — Смотрите и любуйтесь хотя бы рекою, этого хватит надолго. Присматривайтесь к звездам, птицам, наблюдайте за деревьями, прислушивайтесь к вихрям, вдыхайте в себя запахи, впитывайте краски — везде найдете небывалые, бессмертные чудеса, испытаете невыразимое наслаждение. Это заменит вам жизнь среди людей. Только не смотрите ни на что глазами простолюдина, а то самое звонкое пение птиц покажется вам кудахтаньем, самые прекрасные леса — топливом, в животных вы увидите только мясо, в лугах — сено, ибо вместо чувств появится тогда расчет.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com