Комбыгхатор - Страница 17

Легла было спать, да опять беда – разбудила. Ахти мне – и проснулся! И вскочил мой Ушанчик! (Приснилось, наверно, что-то.) Не давал мне спать до шести утра, а потом он опять уснул, ну, а я побежала доить корову. Слава Богу, что сегодня воскресенье, а то белья накопилось – на детский дом и еще одного беспризорника.

4 июня. Погода чудесная. Поют соловьи. Занималась в теплице огурцами, перцем и помидорами. Приходил папа. Прогнал меня отдыхать и все грядки прополол сам.

Ржи папу не понимает. Ржи говорит, что копаться на огороде – это «чисто дамское дело». Но я-то хорошо знаю, почему он выражается столь галантно. Всему виной его картофелекопалка. Она же сажалка. Она же косилка. Она же комбайн для уборки полегших хлебов. Она же болотоход для собирания клюквы. Потому что на воздушной подушке. (По мнению папы, такую газовую турбину впору ставить на истребитель вертикального взлета.) На мой огород этот аппарат залетает только через мой труп, а поэтому Ржи уже год не желает знать, в какой стороне от дома у него находится огород.

Спасибо и на этом.

В прошлом году лето было очень сырое, и Ушан подрядился летать над мокрыми сенокосами и просушивать скошенное сено в валках. Доныне все наволоки по берегам реки Полюсны напоминают такыр, а чтобы расплатиться за лес и 2-ую Восточную улицу, Ржи даже продал права на издание своего романа «Спасение автобусов», который начал писать незадолго до нашей свадьбы. Правда, я тоже ему помогла – продала даже бабушкин подарок на свадьбу, старинную швейную машинку. А какая хороша была вещь! На чугунной станице, с дубовым столом, с ножным приводом и подогревом для ног. Но последнее – это уже Ржи постарался, но пока не было подогрева, машинка работала исключительно. Проданная, она стояла в доме поэта Коровьебродского, обложена кирпичом и накрыта мраморной полкой – единственный во всем Селенске камин, который не требовал дров. Зимой, говорят, младший сын Коровьебродского делал на моей швейной машинке шашлык. И хотя я бабушкину реликвию в прошлом месяце выкупила назад, шить на ней все равно уже больше нельзя: нитки постоянно перегорают. Ушан перетащил ее к себе в кабинет и сказал, что будет жечь рукописи.

11 июня. Снова с утра идет мелкий, нудный, липнущий к лицу дождь. Так в августе липнет к лицу летающая в воздухе паутина. Но то будет в августе. А сейчас в лесу сыро, хвоя серебрится водой, с листьев капает непрерывно, но деревья еще хранят тепло жарких дней. Земляники я уже набралась: сварила и закатала шесть банок. А черники в этом году совершенный неурожай, ходишь от ягодки к ягодке, еле добрала бельевую корзину до верха. Все равно в бору было хорошо, надышалась воздухом так, что теперь аж тошнит…

Ржи лежит на диване и не говорит. Ну и хорошо. А вот не ест – это плохо. Как биолог я хорошо знаю, что Ржи – гетеротроф и не умеет синтезировать необходимые ему вещества из воздуха и воды. Пищу обязан он получать извне, в этом и заключается все его женатое существо. Правда, иногда я уверена, что Ржи вообще никакое не существо, а одна сплошная идея. Идея того, как нельзя, невозможно и вообще катастрофа. Однажды папа сказал: «Существование твоего мужа, хоть я его люблю, есть для нас вопрос выживания».

Уж скорее бы Ржи снова садился писать!

13 июня. Утром прошла большая гроза. Картошку побило градом, огород залило водой. Ветер достигал 13—15 м/сек, выпало приблизительно 8—9 мм осадков.

Ржи пришел с озера, на котором испытывал свою новую надувную подводную лодку. К счастью, все обошлось. Молния ударила в перископ, но, поскольку лодка резиновая, Ржи оказался жив и на девяносто процентов здоров. Остальные десять процентов унесло нервное потрясение.

5 августа. Кажется, нервное потрясение начинается у меня. Роман «Уезд» он сократил до повести и уже отдал в журнал. Еле дождалась, когда он уйдет, перерыла весь его кабинет, но нашла лишь вариант предисловия к роману. Но для меня это большая удача. Все свои предисловия он обычно уничтожает перед тем, как относить рукопись. И теперь понимаю почему. Неужели я у него не первая женщина?

6 августа. Все тихо.

11 августа. Все хорошо. Все спокойно.

12 августа. Дождь. Ржи начинает о чем-то думать и косится на меня взглядом.

13 августа. С утра было солнце. Ржи рассматривает меня внимательно. По спине моей бегают лесные рыжие муравьи.

14 августа. В обед было солнечное затмение. Вечером Ржи заявил, что он думает обо мне. На это я дико вздрогнула, выпрямилась и мгновенно отвела плечи назад.

Это нервное, условный рефлекс. Когда Ржи обо мне думал в последний раз, он думал, что я совершенно излишне сутулюсь, таская тяжелые сумки из магазина. Неделю он ходил и переживал, а потом как всегда гениально решил проблему. Он даже не поленился пойти получить патент, но в патентном бюро потребовали клинических испытаний. Я долго сопротивлялась, хотя и сказала, что его идея меня восхищает. Его гениальный способ избавления от сутулости заключался в приклеивании к внутренней стороне замочка бюстгальтера простой канцелярской кнопки.

Я продержалась два с половиной дня. Коэффициент моей стройности в эти дни доходил до 140 процентов. Пообещав, что такой и останусь, я умолила его прекратить испытания, а про себя поклялась, что больше никогда в жизни не брошу в лицо Ушану эту обидную для него фразу: «Ты никогда обо мне не думаешь!»

15 августа. Снова солнце. Все только и говорят, что о вчерашнем солнечном затмении. Ржи продолжает смотреть на меня внимательно, я вижу: ходит – переживает. Сердце мое бьется с перерывами, в теле – слабость. Да, я знаю, что живот уже округляется, и мне страшно, что Ржи озаботился этим фактом. Но я знаю, что скажу судьям. Граждане судьи! Посмотрите на меня сами. Вы же видите, в каком я нахожусь положении. Разведите нас хотя бы на эти пять месяцев.

И они разведут.

Дорогие читатели!

Автор писал предисловия ко всем своим книгам, но в последний момент всегда отказываюсь от них. Это стало чем-то вроде традиции. Не будет ничего удивительного, если данное предисловие вновь окажется не предназначенным никому. Однако это не значит, что я пишу его для себя, продолжая своего рода дневник, как делают некоторые писатели, когда еще не уверены, что пришло время публиковать настоящие мемуары. И, конечно же, это не такого рода дневник, автором которого считается легендарный Зык Бухов, недавно едва ли не официально объявленный новым Гесиодом.

Нет, я пишу настоящие предисловия, сам себя утешая тем, что если они не предназначены никому, то, возможно, и адресованы Никому. Впрочем, вы, дорогие читатели, сами знаете этого никому.

Он тот, к кому вы приходите с исповедью своего сердца, когда сами прекрасно видите, что выстраданная вами исповедь, в сущности, никому не нужна.

Он тот, кому верят, когда говорят, что уже никому не верят.

Он тот, кому доверяют тайну, когда говорят, что уже никому не могут довериться.

Наконец, он тот, тот единственный, который всегда может оставаться – хотя он может навсегда и остаться единственным! – зато самым верным вашим читателем.

Здесь нет никакой позы, но задумайтесь, не потому ли так происходит, что этот ваш Никому всегда стоит в только дательном падеже, тогда как меж ним и писателем (этот тип расположился, конечно, в творительном) и находится тот самый главный падеж, как нельзя более подходящий для исповеди?

В этом романе я не собираюсь утомлять вас описаниями того, как человечество, когда-то улетевшее с нашей планеты, начинает возвращаться на Землю. Но как исторический фантаст, я вынужден лишний раз оговориться, что описываемый здесь мир вымышлен от начала до конца, и любые совпадениями с реалиями нашего бытия могут быть только и исключительно случайными.

Иных говорок у меня нет. Эта история из моей юности.