Комбинации против Хода Истории[сборник повестей] - Страница 12

«Лапоть» заорал неожиданно зычно:

— Православные, покличьте начальство! — он обращался к зрителям, что скапливались за оградой в палисаднике. К расстрелам привыкали, публика уже не валила — собиралась неспешно.

— У меня сын в Народной Армии, сын свою кровь льёт! — мужичонка бросил кошёлку наземь, крестясь, упал на колени: — А эти меня убивают…

Ромеев подмигнул Быбину, Шикунову, рявкнул на барышню и мужика:

— Тихо, вы! С вами разберёмся. Но этого… — рванулся к парнишке, — мы сей момент… шпиона!

— Ничем не виновный я! Сжа–альтесь!

— Говоришь, крестик на гайтане… а?! Мать наказала отцу передать… а?! А чего ж сама, когда его провожала, не навесила ему гайтан?

— Отец в прошлом годе ушёл от нас, — плача кричал мальчишка, — мать хворая лежит…

— Год, как ушёл, а откуда ж ты знаешь, в какой он полк поступил?

— От людей! Мы про него всё зна–ам…

— На слезу бьёшь! — рычал Ромеев. — Мать хворая лежит, отец вас бросил…

она его всё одно жалеет, гайтан передаёт… Определённо — на слезу! Под этим видом выманиваешь о войсках, шпионишь. — Потащил визжащего к стенке.

— Дяденька, не на–адо! А-аай, не на–адо!!

— Умр–р–ри-и! — Володя прицелился из нагана.

— Стой, скажу! дай сказать… — мальчишка протянул руки, — вон она, — показал на барышню, — Антонина Алексевна: её слушаюсь! А этот — вишь, оделся! А то был в пинжаке, в сапогах…

Ромеев опустил револьвер, левую руку положил «мальцу» на голову.

— Не ври мне только. Где встречаетесь?

— На Шихобаловской, в прачечной у китайца. Линьтя — его зовут. Дразнят: дядя Лентяй. А велено его звать: Леонтьев. Она — главнее. Меж собой её зовут: товарищ Антон. А этот — он недавно прибыл. Его зовут Староста.

Быбин и Шикунов, переглянувшись, потрясённо молчали, держа винтовки так, точно вот–вот на них нападут. Они доверяли Ромееву, но что задержали троих не зря — в это верили не до конца.

И вдруг — эти слова «шкета»…

— Ложь! Мерзкая ложь! — остервенело кричала барышня: в голосе звенела сталь.

«Лапоть» завывал:

— Оговорил, беда–аа…

Лушин пихнул его прикладом в живот, левой рукой толкнул так, что мужичонка, отлетев, упал набок.

Ромеев спросил мальчишку:

— Разведку собранную они как отсылают? Не с голубями?

— С голубями! Пацан, постарше меня, с отцом занимаются. Отца по–чудному зовут — Алебастрыч. На Садовой, у Земской больницы живут.

— Срочно надо в контрразведку, — с затаённым — от ошеломления — дыханием, со странно–умилённым видом выговорил Шикунов. — Это целое подполье работает…

Задержанных повели. Женщина, охрипнув, со слезами ненависти выкрикивала:

— Вы неминуемо заплатите! За меня есть кому вступиться…

Как только вошли в кабинет Панкеева, барышня бросилась к нему, заламывая руки:

— Господин офицер! Мой отец — председатель земской управы!.. в Новоузинске… расстрелян красными! Мы с мамой спаслись в Самару, я ищу моего жениха — прапорщика Черноярова, он в Народной Армии с первого дня…

Привлекательная внешность незнакомки, её слова о папе, её слезы заставили Панкеева предупредительно вскочить, усадить мадмуазель в кресло. Он налил ей из графина воды, стал со строгостью слушать Ромеева, Быбина, Шикунова… Он понимал — разведчики могут изощрённо маскироваться, и, тем не менее, то, что эта барышня — большевицкая разведчица, в первые минуты представлялось неправдоподобным.

Да и вообще невероятно: человек, пусть в прошлом и даровитый агент сыска, едва оказался на станции, как тут же сразу поймал трёх лазутчиков.

Вероятнее было, что сметливый, ловкий тип на этот раз прибегнул к трюку, чтобы отличиться и застраховать себя от мести эсеров: вбил солдатампентюхам, что эти трое — шпионы.

Панкеев неприязненно бросил Володе:

— Нам о вас уже всё известно! Человек вы, кажется, неглупый. Но, — засмеялся издевательски, — не там ищете дурее себя. Не там!

— Господин поручик, не об нём разговор! — вмешался Быбин. — Вы этих проверьте.

Барышня, обежав огромный письменный стол, за которым сидел офицер, пригнулась за его спиной, будто на неё вот–вот набросятся и растерзают, — зарыдала, захлёбываясь:

— Я ни в чём не виновна! Мне к… генералу! Я обращусь… Папа расстрелян красной сволочью…

Напирал на поручика и «лапоть», выкладывая из кошёлки на стол каравай хлеба, шмат жёлтого сала, глаженые портянки:

— Извольте проверьте! Сын у меня доброволец! Сыну привёз… со всей душой против красных, а меня виноватят…

— Ладно! — раздражённо остановил Панкеев.

Шикунов, доброжелательно улыбаясь, негромко, но настойчиво высказал:

— Пареньку бы сделать допрос.

Мальчишка, бледный, заплаканный, стоял напротив стола, впивался взглядом в лица барышни, Ромеева, офицера.

— Напугали тебя? — спросил Панкеев.

— Мало что не убили, — вставил мужик.

Панкеев с начальственной благосклонностью уведомил подростка:

— Бояться не надо. Если ни в чём не замешан, тебя не накажут.

— Конечно, не замешан, господин офицер! — вскричала барышня, глядя в глаза пареньку.

Поручик счёл необходимым прикрикнуть:

— Пра–ашу не вмешиваться! — и обратился к мальчишке: — Повтори всё, что ты давеча рассказал.

Тот протянул серебряный крестик и образок на плетёном шнурке.

— Мать наказала гайтан отцу передать… Сказывали, отец в Сызранском полку…

— О знакомстве с этими двумя людьми повтори! — потребовал офицер. — Что ты рассказывал о месте встречи, о китайце?

Мальчишка заревел:

— У-уу! Не убивайте… со страху вра–ал…

Кто–то из солдат фыркнул:

— Ну–ну…

— Со страху так не врут! С именами, с кличками: и всё — в один момент! — заявил в упрямой убеждённости Быбин. — Не–ет. Вы его без них допросите. И агентов с ним пошлите к китайцу, к голубятникам.

— Учить меня не надо! — перебил Панкеев, понимая с обидой, что не мог бы

придумать ничего умнее предложенного солдатом.

Опять кричала барышня: о расстрелянном красными отце, о том, что пожалуется генералу. «Лапоть» упорно толковал о сыне, который «по своей охоте против красных пошёл». Шикунов, Лушин поддерживали Быбина. Сизорин пытался что–то сказать в защиту «дяди Володи». А тот — весь подобравшийся, с потным лицом — стоял недвижно, следил за офицером, как невооружённый человек, встретив в лесу волка, следит за ним: кинется или зарысит своей дорогой?

Панкеев, чей взгляд на дело изменился, приказал всем выйти в коридор, оставив Ромеева. Поручику весьма не понравилось, как барышня смотрела в глаза мальчишке, крича, что он ни в чём не замешан: словно внушала. Не верилось, что тот со страху выдумал про китайца, голубей, сочинил клички. Замечание Быбина на этот счет было неопровержимо. Подозрительным казался и мужичонка в лаптях: чересчур складно, прямо–таки заученно, твердил о сыне — и чересчур смело.

Этими тремя следовало заняться.

Но… всё меняла личность Ромеева. Что если начальствующие эсеры набросятся на него, своего давнего ненавистного врага? А трое… разумеется, невиновны! — раз их обвиняет Ромеев.

Поручик сказал ему доверительно:

— Каждую минуту ожидаем Роговского. К пакгаузам сведут вас! Понимаете? Или повесят, на водокачке.

У Володи сузились зрачки:

— У вас одни эсеры верховодят? А офицеры? Неуж не вникнут, что я — нужный, не отстоят меня?! Я ж к вам с этой надёжей пробирался…

— Здесь, в городе, власть у эсеров, — в словах Панкеева прозвучало сожаление. В душе он был кадетом, эсеров не любил, считая их утопистами, притом, кровожадными. — Тебе надо на фронт, в боевую часть, — перешёл он на «ты», — к Каппелю, под Нурлат. Каппель тебя не выдаст. Немедля и отправляйся.

Сказав это, удивился себе: чувствовал странную симпатию к Рыбарю. Тот горячо зашептал:

— Мне уйти — пустяк! Хоп — и нету меня! А шпионам — воля? Вы ж сами поняли их. Я вижу!

— Пойми ты меня! — так же возбуждённо заговорил Панкеев. — Арестую — а их выпустят. У меня будут большие неприятности, почему не тебя, а их схватил.