Командировка - Страница 83
Теперь мы ехали в парк имени Горького кататься на качелях. И это было, наверное, правильно. Ребенок устал за неделю, ему нужно развлечься. И я тоже устал. И мне надо развеяться. Куда же нам ехать, как не в парк. Пусть Наталья побесится, пусть. Ей полезно...
Я испытывал злое удовольствие, представляя, как она мечется по детскому садику, как раздраженно набирает мой номер, а там - гудки, длинные гудки.
Очень освежает. Я их наслушался досыта, теперь твоя очередь. Кушай на здоровье! То-то слетит спесь твоего царственного равнодушия, то-то ты завертишься, дорогая, как грешница на сковородке. Очень рад за тебя. Очеловечься маленько. В любви важно нанести удар побольнее. Ведь так ты считаешь? Что ж, испытай на себе. Скажешь, ребенок - запрещенный прием?
А любовником пугать -не запрещенный? А бесценный платок, изделие инвалидной артели, в урну - не запрещенный? Все хорошо, что больно. Поспевай подставлять бока. Я тебе еще и не то устрою. Дай только время...
Видимо, не слишком добрая улыбка проступила на моем лице, потому что Леночка случайно взглянула, еще раз взглянула, отодвинулась:
- Дядя Витя, ты чего так смеешься?
- Как?
- Как волк. Ты разве злой?
О, ясновидящие детские очи!
- Нет, я очень добрый.
- Дядя Витя, а почему ты к нам давно не приходил?
- Уезжал в другой город.
Леночка устала смотреть в окно, вздохнула и сказала:
- Знаешь, мне тоже хочется уехать...
- Куда же это, малыш?
- Далеко. И не ходить в детский сад.
- Тебе не нравится в детском саду?
- Не очень нравится. Мальчишки дерутся. Мишка Кленин - такой прямо бандит. По нему давно тюрьма плачет... Дядя Витя, а как это "тюрьма плачет"?
У нее слезки текут, как у детей?
- Кто это тебе так сказал про Мишу?
- Нянька наша. Она говорит, по Мишке тюрьма плачет и по Сашке. Но Сашка лучше Мишки. Он за меня два раза заступался. Он хороший мальчик. Нянечка говорит, разрази вас гром, черти окаянные.
Дядя Витя, как это гром может разразить? А разразить какой болезнью? Гриппом?
- Нянечка у вас, видать, добродушная женщина?
- Да. Она добродушная.
Водитель подмигнул мне в зеркальце:
- С этим народом кто хошь голову потеряет.
Леночка сама ему ответила:
- Голову нельзя потерять, она на шее крепко прикреплена. Мишка пробовал у меня оторвать голову, тянул, тянул, а так и не оторвал. Он сказал, потом еще раз попробует, после чая. Но забыл попробовать.
От печального воспоминания Леночка взгрустнула и опять уткнулась в окно. Мне страшно хотелось взять ее на руки, прижать к себе худенькое тельце, погладить по светлой головке, утешить. Но я не посмел...
У первого же киоска Лена остановилась и потребовала:
- Купи мне мороженое!
Именно потребовала, а не попросила, и искоса внимательно следила за моей реакцией. Я был в затруднении. Тогда она сразу сменила тон:
- Дядя Витя, купи мне, пожалуйста, мороженое.
Вон то - в пакетике. Я его так люблю. Оно кисленькое. И себе тоже купи. Увидишь, какое вкусное. У тебя есть денежки?
- Деньги-то есть, но я не знаю, можно ли тебе...
- Можно, можно.
Купил ей мороженое, какое она хотела. Леночка спешила, порхал ее алый язычок, слизывала мороженое с пальцев, с ладошек. Смешно оттопырила локти и нагнулась, чтобы капало на землю.
- Вот видишь, - сказал я. - Дай сюда, а то вся заляпаешься.
- Не дам! - она отступила, продолжая судорожно глотать и лизать.
- Что же ты такая жадина?
Она глотала, давилась холодом, устремив на меня налившийся слезами взгляд.
- Не торопись, горло простудишь.
- Ммм...
Расправившись со стаканчиком, Леночка дожевала и вафельное донышко и протянула мне обе ручки.
Я достал платок и оттер с ее розовых пальчиков липкость и холод.
- Я не жадина, - сказала она с запоздалой обидой. - Я всем даю свои игрушки поиграть. А Мишка никогда не дает. А у него только и есть одна машина и два солдатика. А солдатикам Мишка руки отломал и сказал: они ранены в бою.
В парке имени Горького я когда-то впервые поцеловал девушку. Было лето после десятого класса, мы с приятелями чуть ли не каждый вечер ездили сюда в поисках приключений. И мы их находили. Еще бы не найти приключения стайке щенков, возомнивших себя мужчинами и без устали шныряющих по аллеям, втягивая чуткими ноздрями упоительные звуки вечерней жизни. На большой арене бесплатные танцы, играл духовой оркестр. Тут собиралась тьма-тьмущая народу, тут знакомились, договаривались о встрече, задирались, сводили мгновенные счеты. Тут однажды мне чуть не проломили череп железной трубкой. По всему парку катилась музыка, сверкали аттракционы, раздавались таинственные оклики, вспыхивали петарды.
Каждый шаг по дорожкам отдавался в сердце знобящим предчувствием. Парочки целовались на укромных скамейках, мы их безжалостно вспугивали. Мы хохотали без удержу, свистели, вопили и чувствовали себя непобедимыми. Нескучный сад темнел мрачной ямой, и оттуда, из травы, доносились какне-го мерные могучие вздохи. Казалось, там залегло грозное чудовище.
К середине лета компания наша стала распадаться:
многие завели себе подружек, другие углубились в подготовку к экзаменам. А я почему-то остался в числе тех, кто упорно продолжал бесцельные изнуряющие прогулки. Мама была еще жива и здорова.
Однажды я высмотрел среди толпы девушку, которая была непохожа на других. Белая от белого платья, с белым узким лицом, она стояла одна-одпнешенька возле помоста с оркестрантами и что-то разглядывала у себя под ногами. Я видел, что ее приглашали танцевать, но она не шла. Сложными кругами я приблизился к ней и возник за спиной. Оркестр наяривал свой обычный галоп, под который можно было танцевать что угодно. Рот мой пересох от волнения, когда я сказал: "Девушка, вы кого-нибудь ждете?" Она оглянулась с испугом, я увидел круглые пуговицы глаз, длинный нос и нежный овал щеки: все было прелестно.
Она была старше меня лет на шесть. Она усмехнулась. "Пойдемте!" попросил я, как просят милостыню. Мы танцевали подряд несколько раз, а потом гуляли по парку. Долго стояли над озерцом, где покачивались на черной воде неуклюжие лодки. От одного берега до другого - три взмаха весел. Она сказала: