Командир Гуляй-Поля - Страница 8

Утром Петренко отправился в село, через час вернулся довольный, с усами, измазанными сметаной, с собой бывший прапорщик притащил целых две крынки, в каждой – не менее двух литров. Протянул крынки Махно:

– Угощайтесь, Нестор Иванович.

– Вначале о деле, – сказал тот. – Что со Щусем?

– Здесь сидит, в Дибровском лесу, никуда не делся.

Махно безуспешно пытался вспомнить – встречался он раньше со Щусем или не встречался? – выходило, что встречался, а вот где конкретно и когда, в какой обстановке – вспомнить не мог – память словно бы провисла. Он недовольно шевельнул ртом, глянул на реку, отметил, что по розовой глади поплыли крупные круги – это подавал весть давешний сом-разбойник, было бы время – соорудил бы на него пару закидушек, изловил бы мерзавца (сам Махно в отличие от здешних жителей сомятину любил: нежная, сочная, бескостная, тает во рту, а на сковородке жарится без всякого масла). Решил, еще раз прокатав все варианты в мозгу, что выдвигаться всей оравой в лес нельзя, вчера он принял правильное решение – туда должен пойти Петренко с двумя помощниками… Не то ведь Щусь может открыть пальбу без разбора, и тогда на выстрелы придется отвечать, а любой ответный выстрел – это ссора на всю жизнь… Все правильно – надо отправить туда папу разведчиков, даже Петренко не надо отправлять – мало ли какие у него отношения со Щусем, – пусть разведчики и сговорятся с этим воинственным моряком о встрече.

И записку надо будет нарисовать. Для пущей убедительности… Махно достал из телеги кожаную офицерскую сумку – хлопцы реквизировали в имении немецкого колониста, – написал короткую, в несколько слов, цидулю, отдал посыльным – двум молодым гуляйпольским парубкам. Один из них раньше служил на флоте – был одет в матросскую форму.

– Чтобы одна нога здесь, другая там, – ткнул в сторону леса. – Вперед, орлы!

Медленно потянулось время. В реке продолжал буйствовать ненасытный сом. Где-то недалеко подала голос и тут же смолкла молодая волчица. Кони, привязанные длинными поводами к телегам, перестали выстригать траву и запрядали ушами.

– Тихо-тихо, – осадил их Петренко, глянул на часы – старый карманный «мозер», поцокал языком и засунул «хронометр» во внутренний «пистон» – маленький кармашек, пришитый к изнанке кителя. – Может, все-таки надо было пойти мне, – произнес он задумчиво, – я хоть Федьку в лицо знаю… Правда, лет шесть его не видел, но все же с ним знаком, – свой же, а эти ребята и слыхивать о нем не слыхивали, и видывать не видывали…

– Сейчас поздно что-либо менять. – Махно пожевал сохлую травинку, поморщился – былка была горькой, – швырнул в воду спекшийся комок земли. – Будем ждать.

Через час вернулся один из разведчиков.

– А где второй? – спросил Махно. – Где матрос?

– Щусь оставил его у себя в заложниках.

– Это за какие же такие провинности? – Махно недовольно сощурился.

– Не поверил, что вы здесь, батька!

Вот еще один человек назвал его батькой. Какой по счету? Третий, четвертый, пятый? Дело идет к тому, что быть Нестору крестьянским вождем. Морщины, собравшиеся у Махно на переносице, расправились.

– А записка?

– Записке не поверил. Говорит – это обман, розыгрыш.

Махно вскинулся, легко запрыгнул в телегу-тачанку, проверил, хорошо ли заправлена лента в пулемет. Скомандовал:

– Запрягай лошадей!

Из-под домотканой холстины, которой была застелена тачанка, вытащил винтовку, загнал в ствол патрон. Лицо у Махно подобралось, сделалось жестким, губы сжались.

В глубину леса на тачанках проехать не удалось – дорогу перегородило несколько поваленных деревьев, Махно цепким взором окинул их – давно ли повалены?

Деревья были повалены давно – со стволов уже начала длинными неряшливыми лохмотьями сдираться подгнившая кора. Пахло сыростью, грибами, осенью, сопревшими ягодами.

– Ладно, мы люди негордые, доберемся и пешком, – Махно подхватил с тачанки винтовку, подкинул ее в руке. Потом, подумав немного, швырнул ее обратно в тачанку: не гоже предводителю, как простому солдату, с винтовкой в руке бегать. У предводителя должен быть наган. Наган – оружие генералов. Повторил – уже тише, с раздраженными нотками в голосе: – Доберемся и пешком…

С тачанками и лошадьми оставили Пантюшку Каретникова. На прощание Махно наказал:

– Ежели что – руби из пулемета, прямо по стволам деревьев. – Губы Махно неожиданно тронула грустная улыбка, он призывно махнул рукой и, сбивая морось с кустов, всадился в чащу.

Хлопцы последовали за своим вожаком – ни один не замешкался, не споткнулся в секундном сомнении: у Щуся, мол, их ждет ловушка (хотя и такое могло быть: вдруг Щуся изловили австрийцы и насадили на крючок, как приманку?) – Махно все больше и больше набирал авторитет.

До Гуляй-Поля в свое время доходили разные слухи о побегах Махно из тюрьмы. Говорят, пойманный после очередного побега, он молча сносил истязания тюремщиков – сколько те ни били его – ни крика, ни стона, ни писка не услышали, не дождались просто, – Махно молчал.

Тогда они стали его избивать изуверским способом: брали за ноги, за руки, приподнимали над бетонным полом, затем плоско, спиной вниз, швыряли. У другого человека запросто бы отлетели почки, легкие, оторвалось еще что-нибудь, а Махно – ничего, Махно уцелел. Лишь иногда у него ныне, словно бы в память о той жестокой поре, наливались густым кирпичным румянцем щеки, да жестко светлели, наполняясь металлом, глаза…

Через пятнадцать минут Махно вышел на небольшую утоптанную поляну, посреди которой горел костер, и остановился, неожиданно потяжелев лицом: на поляне, выстроившись в каре, стояли… австрийцы. Неужели вляпались? Ловушка! Коротко дернув плечом, словно бы его пробила боль, Махно схватился за кобуру пистолета. Сзади защелкали взводимые затворы винтовок…

Вот она, судьба-злодейка, ни в одном, так в другом, но свое обязательно возьмет. Махно прикинул взглядом, куда прыгнуть… Слева теснился густой куст лещины с мелкими, обтянутыми темными подсыхающими лепестками орехами, справа зияла яма, набитая гниющими ветками, очень похожая на звериную ловушку, сзади атамана подпирали хлопцы. Даже перестроиться в цепь не успеют – всех перестреляют австрияки. Впору застонать от досады…

Солнце било пришедшим в лицо – не все было видно Нестору Махно, потому он так и среагировал на вражеские мундиры.

Но ни одного выстрела ни с одной, ни с другой стороны не прозвучало. Вместо выстрелов послышался крик:

– Нестор Иванович! Товарищ Махно!

Через поляну, путаясь в клешах, к Махно бежал статный моряк в бескозырке, в бушлате, перетянутом двумя пулеметными лентами. По ноге моряка бил маузер в лаковой деревянной кобуре, с другой стороны молотилась сабля, на поясе висели две немецкие бомбы с длинными ручками. Махно вспомнил, где видел этого человека…

– Добро пожаловать, товарищ Махно! – Щусь широко раскинул руки, намереваясь покрепче обнять дорогого гостя.

Махно раскинул руки ответно. Встречал он этого красавца и на пыльных улицах в Гуляй-Поле, видел в рядах анархистов на разных митингах и топтучках, проводимых под черным флагом, – в частности, на конференции в Таганроге.

Обнялись.

Австрийское войско оказалось вовсе не австрийским – это люди Щуся обмундировались за счет оккупантов, за их же счет они и вооружились: у доброй половины стоявших в каре в руках были немецкие винтовки.

А вообще это были обычные сельские мужики с обветренными дружелюбными лицами. Махно молча поклонился им. В ответ раздались разрозненные восклицания. Чувствовалось, что эти люди рады Нестору Махно, они так же, как и Махно, понимают, что в одиночку пропадут – всех переловят, передавят, перевешают… Надо объединяться. Махно ощутил, что внутри у него сделалось тепло, заморгал благодарно. Затем по-мальчишески, кулаком, протер глаза и прилюдно обратился к Щусю:

– Ну что будем делать?

– Что делали раньше, то будем делать и сейчас, – не задумываясь, ответил Щусь.

– А что мы делали раньше? – строго сощурившись, словно учитель в церковно-приходской школе, спросил Махно.