Колыбельная для двоих - Страница 54

Мария с удивлением посмотрела на чашку в руках, словно не понимая, откуда она там взялась, и вновь перевела взгляд на глаза Глории Ренфроу. Ее глаза были очень интересными — карие радужки покрыты золотистыми крапинками и окружены черной окантовкой. Внезапно в голове у Марии возникла целая сотня вопросов.

— Каково это? — спросила она.

— Что это?

— Рожать ребенка.

— Вот ты о чем. — Глория усмехнулась. — Милая, для всех по-разному. У моего первенца, того, что работает сейчас юристом, была слишком большая для моего таза голова, поэтому врачам пришлось сделать мне кесарево сечение. Врач сказал, что если я не смогла родить первого ребенка самостоятельно, то последующих тоже не смогу и меня придется снова оперировать. Но я хотела родить следующего ребенка сама, на чем и настояла. Мы тужились и толкались, я имею в виду нас с Джонни, потели и кряхтели всю ночь, пока я не подумала, что если так пойдет и дальше, то кто-то один из нас умрет. И только я так подумала, он выскользнул из меня как обмылок из рук, с остальными получилось еще проще. — Глория замолчала, затем рассмеялась, вспомнив еще что-то. — Все зависит от твоего состояния, ребенка и врача. В одних больницах тебе дают общий наркоз, ты засыпаешь и просыпаешься уже с ребенком. В других тебе вкалывают укол в позвоночник, и ты просто наблюдаешь за процессом. Теперь, я слышала, практикуют естественные роды, когда женщина рожает сама, без всякой анестезии.

Глаза Марии округлились.

— А такое разве возможно?

Глория наморщила от удивления лоб.

— Конечно! Женщины тысячелетиями рожали без всякой анестезии, ее попросту не было. Или ты думаешь, что древние греки пользовались эфиром?

Мария нахмурилась.

— Я никогда об этом не думала…

— Как бы мне хотелось быть рядом с тобой, когда это случится. Я имею в виду во время родов. Рождение ребенка дарит поистине невероятные ощущения. Никто из женщин не сможет сказать тебе, как это будет. Это из разряда тех вещей, которые невозможно понять или оценить, пока сам не попробуешь. Ты же не знаешь, каково это — кататься на «американских горках», пока сама не сядешь и не прокатишься.

Мария поставила чашку на поднос и положила руки на живот.

— Завтра я иду на рентген, — еле слышно сказала она, — доктор Вэйд говорит, что волноваться не стоит, что он просто хочет посмотреть, как развивается ребенок. — Она подняла свои ясные, цвета морозного воздуха глаза на Глорию. — А это обычная процедура, ну, рентген?

Прежде чем Глория отвернулась, Мария заметила, как по лицу женщины пробежала тень.

— Милая, я ходила беременной сто лет назад, я не знаю, что сегодня обычная процедура, а что нет.

— Они думают, что с ребенком что-то не так?

Глория повертела в руках кусочек пирога, затем положила его обратно на салфетку.

— Ты носишь уникального ребенка, поэтому твой врач пользуется любой возможностью, чтобы проверить ваше состояние, твое и твоей дочери, убедиться, что вы в полном порядке. Тебе не о чем волноваться.

Слушая хриплый голос, который бы идеально подошел какой-нибудь фермерше, и глядя на квадратное располагающее лицо, Мария успокоилась. Она взяла свою чашку и, допив чай, подумала о том, может ли она попросить добавку. Взглянув на Глорию Ренфроу, Мария неожиданно вспомнила о первоначальной цели своего визита.

Она смело взглянула на сидевшую рядом с ней женщину.

— Вы католичка? — спросила она.

Вопрос, казалось, нисколько не удивил Глорию.

— А что? Это бы что-то изменило? — Голос Глории стал тише. — Это бы уменьшило в твоих глазах грех отца?

Мария ничего не ответила; ее руки, словно щит, лежали на животе, в голове кружились смутные мысли.

— Не буду говорить за твоего отца, — тихо сказала Глория, — это он должен сделать сам. Что же касается меня… Я была вдовой, одна воспитывала троих сыновей-подростков, мне было одиноко и тяжело, нужно было крепкое мужское плечо, на которое можно было бы опереться. Тогда-то в моей жизни и появился твой отец. Только, пожалуйста, не считай меня коварной соблазнительницей, которая с помощью хитростей и уловок завлекла женатого мужчину в свою спальню.

Я тоже появилась в его жизни в очень непростое для него время, когда он тоже нуждался в поддержке и сочувствии. Мы были нужны друг другу. Мария, знаешь, быть любовницей женатого мужчины — участь незавидная. — Ее голос смягчился, стал более хрупким и тонким. — Я люблю его всем сердцем и готова ради него на все, но мне приходится довольствоваться лишь редкими встречами. Я словно живу в тени, в аду. Я не могу позвонить ему, когда мне грустно, не могу проводить с ним выходные и праздники, не могу появляться с ним на людях и ездить в путешествия. Если я дарю ему подарок, он не может забрать его домой. Мы вынуждены прятаться и обманывать, а я — радоваться тому, что могу проводить с ним хотя бы несколько часов в неделю. Если ты думаешь, что он меня содержит, то знай, это не так. У меня есть работа, и я в состоянии прокормить себя. Твой отец не дает мне ни пенни. Все, что мне нужно от него, — это он сам.

Мария почувствовала, как глаза предательски защипало от слез.

— Если он так сильно ненавидит мою мать, тогда зачем он с ней живет?

— Он не ненавидит ее, Мария. Возможно, сейчас тебе трудно это понять, но твой отец любит нас обеих. Только каждую по-своему. Ты пока еще плохо знаешь мужчин, милая, хотя, когда тебе будет столько же, сколько мне, ситуация не особо-то изменится. — Она горько усмехнулась. — И после этого они называют загадочным полом нас!

— Вы его… действительно любите по-настоящему?

— Мысли шире, милая. Одного мужчину могут любить сразу несколько женщин. И он, в свою очередь, может любить больше, чем одну.

Мария отчаянно боролась с наворачивающимися на глаза слезами.

— Не сердись на него, — продолжала Глория, — когда ты станешь взрослее, ты поймешь его, я надеюсь.

Неожиданно с ее губ сорвались слова: «Но как он может! Он ведь католик…»

— Мария, зачем, ты считаешь, твой отец сюда приходит? Я знаю, что ты думаешь, но ты ошибаешься. Нет, первое время это был секс, я не отрицаю, чистый секс. Просто для двух невероятно одиноких людей это был самый простой и легкий способ утешить друг друга. Но это было семь лет назад. Знаешь, Мария, что мы делаем по средам? Твой отец приходит, снимает туфли и смотрит со мной телевизор. Иногда мы играем в карты. Или он чинит протекающую на кухне раковину. Или мы сидим на заднем дворе и любуемся закатом. И только потом, да и то не всегда, мы идем в постель.

Я знаю, Мария, зачем ты пришла ко мне. Честно говоря, когда твой отец сказал мне, что ты обо всем узнала, я ждала тебя. Ты считала отца святым, а он оказался обычным человеком. Ты зла на него, да и на меня, я думаю, за то, что мы причинили тебе боль.

Ты пришла сюда в надежде возвратить отцу былой нимб над головой, в надежде, что я от всего открещусь и верну твоему отцу его доброе имя. Я знаю, я тоже когда-то была дочерью… Но я не в силах сделать этого, Мария. Пожалуйста, не презирай меня. У тебя нет на это права. По крайней мере сейчас, пока ты еще слишком молода и не знаешь жизни. Моя жизнь несчастна, потому что я люблю человека, с которым никогда не смогу быть вместе. Я смирилась с этим. Может быть, это стоит сделать и тебе.

Тело Марии пронзила острая боль, она сжала руки в кулаки.

— Я не скажу твоему отцу, что ты сюда приходила. Если захочешь, сама ему расскажешь. У твоего отца, Мария, есть тайны, секреты, связанные с его прошлым, о которых не знает никто, кроме него и меня, даже твоя мать не знает. В этих-то тайнах и кроется причина, по которой он сюда ходит. Я не могу рассказать тебе о них, это он должен сделать сам.

Проведя руками по лицу, Мария наконец обрела способность говорить.

— Я не знаю, что мне делать. Просто… все изменилось. — Она подумала о Майке и Германи, о родителях и своем внезапно изменившемся будущем. — Все так сильно изменилось.

— Ты права, милая, жизнь не стоит на месте, она меняется, и порой вопреки нашему желанию. Когда я увидела Сэма лежащим на полу кухни, со спокойным, умиротворенным лицом, словно он просто спал, мне показалось, что я стою на краю огромного черного океана. Иногда, когда я даю слабину, я снова оказываюсь на том берегу и начинаю вести себя глупо: жалеть себя, думать, что мне больше незачем жить на этом свете. Но…