Колыбельная для двоих - Страница 2
Наступило утро. Мария энергично расчесала волосы, думая о том, когда же наконец распрямится надоевшая ей завивка. Недавно она решила поменять прическу — сменить наскучивший начес на модные прямые волосы, разделенные прямым пробором, и сейчас очень сожалела о том, что сделала химическую завивку. Она надеялась, что к лету, до которого оставалось два месяца, ее волосы выпрямятся и будут лежать между лопаток ровными прядями, благодаря чему смогут выгореть на солнце до модного золотистого оттенка.
Мать Марии, женщина консервативных взглядов, не одобряла новую моду, считая ее неряшливой. Люссиль Мак-Фарленд укладывала свои короткие рыжие волосы в пышную прическу, которую потом увенчивала шляпкой-таблеткой в стиле Джеки Кеннеди.
Шляпка Марии ничем не отличалась от шляпки ее матери; ее дополнял шерстяной костюм-двойка, который она получила к Пасхе: короткий, до талии, пиджак и прямая юбка до колен. Этот костюм был призван спрятать все природные изгибы и линии тела, создать кукольный образ первой леди.
С проблемы волос Мария переключилась на воспоминания об утреннем сне. Вернее, на воспоминания о том физиологическом взрыве, которым этот сон завершился. Наклонившись к зеркалу, чтобы получше рассмотреть вскочивший на подбородке прыщик, Мария озадачилась еще одной тревожной мыслью, неожиданно пришедшей ей в голову. Она подумала о греховной природе своего сна. Мария готовилась к Святому причастию, прошлым вечером она ходила на исповеданье. Мог ли сон своим сексуальным содержанием опорочить ее добродетель и целомудрие, или его можно было не считать греховным, поскольку она не могла контролировать его?
Мария была так поглощена этой мыслью и рассматриванием нового прыщика, что не заметила, как в комнату вошла мать. Она оторвала взгляд от зеркала.
— Чего?
— Мария, еще одна минута у этого зеркала, и мы опоздаем на мессу.
— У меня прыщик.
Люссиль Мак-Фарленд закатила глаза к потолку, всплеснула руками и вышла из комнаты. Мария быстро схватила шляпку, сумочку и перчатки, водрузилась на семисантиметровые шпильки и выскочила следом за матерью. Тед Мак-Фарленд и двенадцатилетняя Эми уже сидели в машине, когда Мария с матерью вышли из дома.
— Для нее прыщ на подбородке хуже смертного греха на душе, — сказала Люссиль, сев в машину.
— Ой, ну, мам!
Тед Мак-Фарленд, ведя машину по крутой подъездной дороге, улыбнулся и подмигнул старшей дочери в зеркале заднего вида. Мария улыбнулась в ответ.
В церкви, среди венков из лилий, мерцающих свечей и лучей солнечного света, пробивающегося сквозь витражные стекла окон, прихожане тихо и торжественно подходили к скамьям и, понурив голову, опускались на колени. Мария шла следом за матерью и отцом, замыкала процессию Эми.
Они окунули пальцы в святую воду, преклонили колена напротив массивного распятия, прошли друг за другом в один из проходов между скамьями и опустились на колени. Перебирая перламутровые четки, Мария Анна Мак-Фарленд отчаянно старалась сосредоточиться на происходящем. Она подняла глаза и окинула взглядом толпу людей, быстро входящих в церковь. Майка с отцом и братьями среди них не было.
Взгляд Марии поплыл по стенам церкви. Наконец он остановился на картине «Святой Себастьян», что стояла у дальней стены церкви, рядом с картиной «Первая остановка Христа». Не имея сил отвести взгляд, Мария смотрела на изображенного на картине человека, с восхищением любуясь мускулистым телом, которое так возбудило ее во сне.
На этой картине — копии известного шедевра Мантенья[3] «Святой Себастьян», висевшего в Лувре, — святой мученик был словно живой. Кровь казалась слишком настоящей, пронизанные стрелами мышцы, капельки пота на лбу, ощущение предсмертной агонии в поднятом к небу лице. Прямо не картина, а фотография.
Сколько раз во время скучных проповедей Мария смотрела на эту картину, но никогда раньше за все те годы, что она ходила в католическую церковь Святого Себастьяна, ей и в голову не приходило подумать о замученном святом как об объекте восхищения. Но сейчас, после взбудоражившего ее сна, Мария не могла не увидеть эротизма картины. Было что-то в мускулах его бедер, что привлекало ее, что-то дерзкое, почти вызывающее в набедренной повязке, что-то новое в том, как изгибался он в своих страданиях, что заставило Марию закусить верхнюю губу. Лицезрение святого напомнило ей о загадочной кульминации ее сна, о том, каким сладостным было то ощущение. Случится ли это с ней еще раз, думала она. Это также напомнило ей о том, что она, возможно, больше не является образцом добродетели и безгрешности.
Когда из ризницы появились отец Криспин и мальчики-служки, прихожане встали. Мария, встав вместе со всеми, зажала между пальцами бусину четок и попросила Всевышнего простить ее за бесстыдный сон и очистить от греховных мыслей, чтобы она могла с чистой совестью и душой принять Святое причастие.
Запах, исходящий от приправленной всяческими специями курицы, смешивался с пьянящим ароматом суфле из зеленого перца чили. По субботам Люссиль Мак-Фарленд посещала кулинарные курсы, в результате чего каждый воскресный ужин изобиловал всевозможными экзотическими блюдами, источающими восхитительные запахи. Сегодняшний пасхальный ужин не был исключением. Люссиль с дочерьми потратили весь день, чтобы приготовить поистине королевское угощение. Эми терла сыр и нарезала кубиками перец. Мария старательно отделяла яичные желтки от белков, смазывала маслом блюдо и крошила свежий укроп. В результате ужин больше походил не на пасхальный, а на рождественский: в каждой накрытой тарелке лежало по сюрпризу — подарку, который дарил наслаждение. Воскресные ужины в доме Мак-Фарлендов были временем, когда вся семья собиралась вместе.
— Фу! — произнесла двенадцатилетняя Эми, скорчив рожицу, — терпеть не могу курицу.
— Молчи и ешь, — сказал Тед, — быстрее вырастешь.
Эми болтала ногами так, что ее тело раскачивалось взад-вперед.
— Знаете что? Сестра Агата вегетарианка. Можете в это поверить? Она ходит в магазин здоровой еды!
Тед улыбнулся.
— Ну, по крайней мере ей не нужно думать о том, в какой из дней нельзя есть мяса. Ешь свою курицу.
Эми ткнула вилкой в тарелку, подцепила суфле и положила его себе в рот.
— Слушай, Мария, — сказала она, — ты слышала новую шутку про заводных кукол?
Мария вздохнула.
— Какую?
— Про новую куклу «президент Кеннеди». Ты ее заводишь, и ее брат идет вперед!
Эми запрокинула голову и разразилась заливистым смехом, не замечая вежливой улыбки отца и приподнятой брови матери. Мария, занятая своими собственными мыслями, сидела, подперев голову рукой и уставясь в тарелку.
— А как вам новая кукла Хелен Келлер[4]? — продолжала Эми.
— Довольно, юная леди, — не выдержала Люссиль, — не знаю, где ты набралась этих шуточек, они отвратительны.
— Ой, мам, да все ребята в школе рассказывают их!
Покачав головой, Люссиль пробормотала что-то вроде «ох уж эти общественные школы» и потянулась к суфле.
— Ты ее заводишь, и она идет прямо лбом в стену!
— Довольно! — стукнув ладонью о стол, рявкнула Люссиль. — Не понимаю, что забавного в том, чтобы насмехаться над нашим президентом и бедной женщиной…
— Люссиль, — спокойно произнес Тед, — у двенадцатилетних весьма оригинальное чувство юмора. Школа здесь совершенно ни при чем.
— Слушай, Мария, — сказала Эми, бросив вилку на тарелку, — а чего ты такая тихая? Спорим, из-за того, что Майк тебе сегодня не позвонил.
Мария выпрямилась и потерла рукой шею.
— Он и не должен был мне звонить. К нему сегодня родственники приезжают, а мне нужно закончить доклад.
Тед взял корочку хлеба и промокнул ею соус в тарелке.
— Тот, что ты должна написать по французскому? Помочь тебе?
— Нет, папа, спасибо.
— А я собираюсь взять испанский, — сказала Эми, — сестра Агата говорит, что нужно учить тот язык, который ты сможешь использовать. В Лос-Анджелесе каждый должен знать испанский.