Колумбийская балалайка - Страница 9
– У наших гостеприимных хозяев были не “калаши”, – счел своим долгом уточнить Борисыч.
– Да какая, к херам, разница! – опять перешел на крик Михаил. – Как мы сюда загремели, кто ответку держать будет, а?! Че мы тут делаем? Откуда Колумбия?
– Последнее как раз наименее удивительно. – Борисыч оказался единственным, кто пожелал отвечать на вопросы бывшего спонсора компании. – От Ла-Пальма до колумбийского берега морем – чуть более ста километров. Не так уж много для быстроходного катера, шедшего всю ночь.
– Да кто шел-то, ядрен батон?! Просто катались себе по морю, как белые люди…
– Форшманулись, – подал голос Вовик. – Славный форшмачок вышел.
– Помолчи, а? Вот ты только помолчи! – отскочила от двери Любка. Глаза у нее были красные, но слезы уже высохли. Она яростно затянула узел на полотенце вокруг талии. – Ладно, если так хотите. Мы с Лешей были там вдвоем… Не так уж долго. Пока мы там… были, Леша зажал как-то штурвал, чтоб лодка плыла по прямой. Ну и что? Потом мы ушли, и он выключил мотор, ведь так? Панамца этого уродливого нигде не было, и он выключил. Так ведь, Леша?
– Не знаю. – Алексей уже оторвался от созерцания стен.
– Что ты не знаешь, что? – опять начала набирать истерические обороты Любовь. Грудь под синим купальником вздымалась, как океанские волны в шторм. – Выключил или нет?
– Вроде выключал, – сказал Леха.
– Я не могу больше, – обхватила лицо руками ночная любовница моряка. Опять послышались всхлипы. Вдруг она опустила руки и расширившимися глазами посмотрела на секретаршу Михаила: – Там двое местных! Таня, ты же понимаешь по-испански! Надо подслушать!..
– Кто где был ночью?! Каждый рассказывает, где был ночью! – не унимался Михаил, в такт словам с силой хлопая ладонью по бетонной стене.
– Может, перестанете орать? Хотя бы в виде разнообразия. Люба права. Я здесь одна, кто может заниматься делом. Нужным, общественно-полезным. И все мне мешают. – Покинув свой пост у двери, Татьяна приблизилась к сбившимся в группу соотечественникам.
– Ты о чем это, лапа? – обратился к ней не кто-нибудь, а Михаил. По праву личного обладания.
– О том, лапусенок, что кто, кроме меня, владеет испанским? Никто? Тогда я вот что вам скажу. Нас сторожат два башибузука. Сидят на крыльце с той стороны, прислонившись к двери. Над дверью короткий козырек – говорю для тех, кто не разглядел, – и им, негодяям, не хочется на солнце.
– Думаешь, они нас подслушают? – хохотнул Миша и, улыбаясь, оглядел присутствующих.
– Милый, – проворковала Таня, – я думаю совсем о другом. О том, что я их могу подслушать. И я пыталась слушать, но из-за ваших воплей толком ничего не разобрать.
– Да зачем они нам?
– Барышня абсолютно права, – вмешался Борисыч. Он сдвинул кепочку на затылок и почесал залысину. – В нашем положении любая крупица информации лишней не окажется.
– Тогда валяй! – распорядился Миша. – Иди подслушивай!
– Спасибо, дорогой. Только вы уж потише, вполголоса как-нибудь.
Слегка пританцовывающей походкой самая молодая из заключенных направилась к двери.
– Леха, – осторожным голосом обратился к спутнику Михаил, – вырубил ты мотор или нет?
Алексей сморщился, как от лимона:
– Тебе не надоело? Завел шарманку – “кто да кто”, “вырубил – не вырубил”. Теперь-то чего. Приплыли. Вчера ужрались все. А ты панамца напоил.
– Слушай! – Вовик вдруг как ужаленный кинулся со своего сидячего места к Михаилу. – Ты ж не глядел в своем пакете! – Он поднял с бетонного пола и поднес к носу нового русского пластиковую сумку. – Может, там курево! Нехай рассыпанный табак. Замастрячим косячину…
Накопившийся грозовой разряд нашел громоотвод. Бывший благодетель вцепился в тощие плечи Вовика, протащив через камеру, вжал в стену. Плейбоевская майка угрожающе затрещала на Мишкиных плечах. Стиснув Вовику толстыми пальцами челюсть, Михаил испустил свой самый пронзительный за сегодняшнее утро крик:
– Прибью, пидарюга! Укатал ты меня, понял?! Козляра дешевый!
Борисыч проворно кинулся к сцепке, повис на плечах нового русского, попытался оттащить. Кепка слетела с его головы и упорхнула в угол, обнаружив под собой жиденькие растрепанные волосы мышиного цвета. Любка не то чтобы громко, но заверещала, Алексей отвернулся и сплюнул. Вовик, не противясь насилию, таращился на взбесившегося земляка и сипло дышал.
– Из-за таких, как ты! – не унимался Михаил, безуспешно отталкивая от себя цепкого Борисыча. Отчаявшись оттащить, старик втиснулся меж конфликтующими, встал живой перегородкой. – Макака! Говнюк! Урою! – сотрясало камеру.
– Хватит, хватит, – заклинал Борисыч, сдерживая напор.
Отодвинулась, скрипнув, заслонка дверного “глазка”, и в дырке показался человеческий глаз. Зрачок пометался туда-сюда, потом дырку заполнили губы и что-то прогавкали – отрывистое и нерусское, обнажая желтые зубы.
Послышался смех, и явления с воли закончились опустившейся заслонкой. Впрочем, смех слышали только Татьяна да Люба, чьи головы располагались рядом с “глазком”. Таня стояла, опираясь о дверь и скрестив руки на груди; прищурясь, наблюдала за возней вокруг шефа дефис любовника.
Борисыч с неутомимостью первой ракетки мира отбивал пухлые загорелые руки, пытавшиеся таки достать Вовика. На том, собственно, противостояние и закончилось. Нападающий неожиданно сник и, бормоча ругательства, плюхнулся на циновки. Сел, уперев локти в пальмы и кораблики на шортах, уронил лицо на сложенные “замком” кисти.
– Как вы достали, мудилы, – отчетливо услышали все.
Любка тем временем отошла от “глазка” и что-то нашептывала Алексею на ухо.
– Да ладно тебе, – вяло отмахивался тот, – с ума совсем сошла…
– Чего это он? Крышка отвинтилась? – отойдя от потрясения, спросил своего защитника Вова.
– Все мы взвинчены по вполне понятным причинам, – разъяснил Борисыч. Он пошарил глазами по камере, отыскал потерянную кепку и водрузил на прежнее место на макушке. Снова сдернул.
В камере настало затишье. Миша бормотал что-то себе под нос, мотая головой, упертой в кулаки, Вова растянулся на циновках и закрыл глаза, Любка шепталась с Алексеем, прижавшись к нему и поглаживая его руку, Борисыч мерил неспешными шагами темницу, о чем-то задумавшись. Сквозь неполноценное окошко вливался размеренным потоком свет, рассеивая тьму, доводя ее до состояния полутьмы или даже трех четвертей тьмы.
Михаил Сукнов
Придурка Вовика я подобрал в борделе. Ну не рассказывать же про это Таньке! Начнутся всякие глупости, понты, типа – значит, я тебе не нравлюсь. Расхнычется еще, баба ж; бизнес бизнесом, а может, влюбилась в меня, дура, надеется. Ну, по-любому ей не в кайф будет узнать, что я по шлюхам хожу. Да я бы, может, и не шастал, сдались мне эти шлюхи, уж давно все пробовано-перепробовано. Короче, были б дела, я б вообще по этому сраному городишку только туда и обратно. Но дела встали, скучно, блин. Сидишь, как дурик, в отеле, ждешь какого-то хмыреныша из столицы, суку панамскую, и охреневаешь поминутно. Тут хоть чем бы разогнаться. Хоть грязными панамками, мулатками шоколадного отлива. Я никак отмазываюсь, что ли?
Короче, захожу я в бордель и вижу этого придурка. Комната с баром, стулья, диванчики, мухи кругом, бабы полуголые, жирный вышибала в майке – обычные дела. А в углу на двух стульях лежит чувак, не похожий на местных папуасов, в шортах, ноги-руки свисают. Ну, думаю, захорошело какому-то туристу до отключки. Затрахали мулатки. И никто, что интересно, на него внимания не обращает, ходят мимо. Взял я стакан с пивом, сосу, к бабам приглядываюсь. А они вокруг вьются, лопочут, сеньор то-то, сеньор это. Думаю, выберу вон ту, толстожопую, шоколадную. Маленькая, плотненькая, главное – сразу видно, энергичная. Тут, наблюдаю, к чуваку на стульях подходит одна из шлюх, брезгливо так шлепает ладошкой по плечу, типа, ну что, очнулся ты, педрила, или как. И тот издает в ответ мычание. Шлюха обрадовалась, закричала, зовет вышибалу. Тот подошел, рыгая и пердя на ходу, и они давай вдвоем тормошить мужика, трясти и щипать. Ага, думаю, ясно. Клиент реально отъехал, они его добудиться не смогли, плюнули, пускай, дескать, поваляется, отойдет. Выносить на улицу, как хлам, не захотели – наверное, что-нибудь типа чести заведения взыграло. А сейчас видят, он подает сигналы жизни, и давай дожимать его побудкой. Ладно, мне-то что, думаю. Отворачиваюсь, подмигиваю моей толстожопой, мол, иди сюда, базар есть, и тут вдруг слышу здоровый русский матерок. Грамотно так посылают всех подальше. Оказывается, это чучело в шортах – наш человек! И вышибала со шлюхой уже подняли его на ноги и под ручки волокут к выходу. Тут меня что-то дергает: это наш ведь, русский мужик! Хоть поговорить можно. Я быстро плачу за теплое пойло, кидаю сверху столько же их фантиков – типа за моральный облом, топаю на выход. Бабы никуда не денутся.