Колокола Бесетра - Страница 47

А еще он написал в дневнике одно имя: «Жозефа».

На него накатила волна желания, и он вспомнил ночную сиделку. Сейчас Могра не может даже вспомнить ее лица. Но помнит ее тело на раскладушке, пухлые губы, ямку у горла, руку в теплой промежности.

Он пообещал себе, что займется с нею любовью, но больше ее не видел. В какой больнице или клинике дежурит она теперь по ночам?

На следующий день, в связи с Жозефой и будущим возобновлением половой жизни, он записал: «Барбе».

Это название бульвара и станции метро. Для него оно связано с Дорой Зиффер, единственной женщиной, присутствующей на завтраках в «Гран-Вефуре».

Это случилось более двадцати пяти лет назад: они задержались в типографии допоздна, работая над макетом женского журнала, которым он руководит до сих пор.

На улице после долгих поисков они поймали такси, и он предложил:

— Забросить вас домой?

— Нет. На Барбье.

Он не понял. Что она собирается делать в четыре утра в столь безлюдном месте?

— Вам я могу признаться, Рене, перед вами мне не стыдно. Мне сейчас очень нужен мужчина.

Она ему объяснила, что у нее никогда не было любовных связей, потому что после полового акта она всегда испытывает к своему партнеру лишь ненависть и отвращение.

— Может, это своеобразная гордость? Не знаю. Любовников у меня нет, поэтому, когда я чувствую потребность, я отправляюсь порой на определенные улицы, к определенным отелям… Понимаете?

Тогда не понял. Сейчас понимает.

А если предположить, что какому-нибудь мужчине очень захочется изменить Дору Зиффер, спасти ее от нее самой?..

Есть ли у него право пробовать переделать Лину?

Не это ли он все время пытается сделать? А она то стремится ему помочь, то упирается, доходя чуть ли не до ненависти.

Он должен принимать ее такой, какая она есть.

Лина послала ему сюда целый чемодан одежды и всяких нужных мелочей. В шкафчик все это не влезло, и чемодан стоит в углу комнаты.

Сейчас Могра носит фланелевые штаны и домашнюю куртку. Ходит, опираясь на руку м-ль Бланш. Ему еще трудно поднимать правую ногу, он ее подволакивает, как тут говорят.

В физкультурном зале многие ходят точно так же, и кое-кого он уже узнает в лицо. Есть там, например, одна старушка, почти лысая и беззубая, с перекошенными плечами, которая при его появлении всякий раз улыбается.

Кажется, будто она ждет его прихода. Он отвечает ей улыбкой и идет заниматься.

В течение долгой недели Могра пребывает в отчаянии, поскольку не замечает прогресса и ему кажется, что состояние ухудшается.

— Все наши больные проходят через это, — успокаивает м-ль Бланш.

Его так и подмывает не поверить. Он начинает обвинять всех вокруг в том, что они не делают всего, что должны, что персонал зала лечебной физкультуры его невзлюбил и посвящает ему меньше времени, чем другим.

Могра начинает подглядывать за другими больными, считать, сколько упражнений они делают — словно ребенок, который считает, сколько конфет дали его сестричке.

Но и это проходит. Проходит до такой степени, что однажды, когда они сидят с Линой и греются на солнышке, он вдруг говорит:

— Помоги мне встать.

Такого еще не бывало, и Лина крайне удивлена. Она подводит его к кровати, он ложится, но она все еще ничего не понимает.

— Иди ко мне.

— Ты хочешь?..

Она оглядывается на дверь без ключа или задвижки, которую в любую минуту кто-нибудь может открыть.

— Мне раздеться?

— Нет, сними только трусики.

Он не ожидал, что она так обрадуется. Активную роль пришлось играть ей.

На сей раз это она внимательно следит за лицом мужа.

Как знать? Может, у них с Линой все и наладится. Он терпелив и проявляет всю нежность, на какую только способен.

«Балет».

Это запись от 27 апреля. Часов в одиннадцать утра привезли нового больного.

Из окна, а иногда сидя во дворе, он часто наблюдает за тем, как привозят и увозят больных. Происходит это всегда одинаково. Привозят больных на «скорой помощи», и в нужном месте двора их уже ждет персонал: санитары с носилками, дежурный врач с фонендоскопом на шее, старшая медсестра…

Это напоминает Могра ритуал большого отеля с его посыльными, швейцаром, администратором, горничными… Все происходит четко, как в балете, и вот уже кто-то обегает палаты в поисках профессора Одуара, готовятся шприцы, у постели ставится капельница с глюкозой…

Уезжают же отсюда, как правило, в сопровождении родных. Больной идет по двору, рядом родственники с его пожитками. Некоторых ждет такси. Другие пересекают двор и идут на автобусную остановку на углу.

Могра меняет фланелевые штаны на другие, более легкие; каждое утро ему теперь приносят газеты. В одиннадцать он, как правило, звонит Колеру.

Могра плохо переносит бездеятельность. Минут за пять до очередного похода в физкультурный зал он уже не находит себе места и очень сердится, если м-ль Бланш опаздывает.

Последняя запись в книжке сделана 18 мая. Это всего лишь имя, как в случае с Жозефой. Но это имя никаких эротических мыслей у него не вызывает.

«Дельфина».

Дельфина — это толстенная г-жа Шнейдер.

Записывая это имя, Могра подсмеивается над самим собой, потому что начинает напоминать эту женщину. Нет, он не толстеет, но зато, не успев толком проснуться, уже начинает думать о том, что будет сегодня есть.

Поскольку еда в больнице пресная и однообразная, он добавляет к ней всякие вкусности, которые приносит Лина.

Началось это с того, что ему вдруг захотелось колбасы. С тех пор он быстро привык разнообразить свое меню, и теперь тяжелые пакеты таскает уже не Лина.

Вместе с ней к нему поднимается Леонар. Могра не стесняется, что к нему заходит его шофер.

Больничное вино он заменил на бордо, которое пил прежде. Время от времени Оливе, владелец «Гран-Вефура», посылает ему тарелочку паштета, так что Могра занимает своей снедью чуть ли не целую полку в холодильнике.

— Уже скоро, доктор?

— Вы можете потерпеть еще полтора месяца? Иначе вам придется каждый день приезжать на физкультуру.

Это не пойдет. Нельзя одновременно вести две такие разные жизни. Он повторяет:

— Полтора месяца…

На дворе конец мая.

— Может, на недельку поменьше. Это во многом зависит от вас.

Если б ему позволили, он делал бы упражнения до полного изнеможения.

Могра не понимает, почему по воскресным и праздничным дням зал закрыт. По какому праву они заставляют его терять день, а то и два в неделю?

Он выйдет из больницы в период отпусков. Как только Рене начал двигаться, дочь перестала его навещать. А вот Фернан Колер приходит несколько раз в неделю, приносит с собой папки с документами, гранки, так что в комнате понемногу становится тесно и Могра порой по два часа кряду не видит м-ль Бланш.

По какому-то суеверию он продолжает ставить в записной книжке крестики.

Одуар сказал: полтора месяца, быть может, даже меньше, и Могра, словно заключенный, считает дни.

В редакции, разумеется, ждут его возвращения, готовят торжественную встречу с шампанским.

Доктора предупредили, что несколько месяцев он еще будет немного выбрасывать ногу в сторону и испытывать трудности с правой рукой.

Почему он должен этого стыдиться?

Конец уже близок. Месяц. Три недели. Люди приходят, уходят. Старики в голубом все так же сидят на скамейках, стараясь выбрать место в тени, и уход для них может быть лишь окончательным.

— Куда мы поедем, Рене? В Арневиль?

Нет. И не в Поркероль. Он пока не знает куда. Да это и не важно.

Возможно, он никуда не поедет.

В июле и августе завтраков в «Гран-Вефуре» не будет.

Своих друзей он увидит лишь в сентябре или даже октябре.

Найдут ли они, что он изменился? А его сотрудники, которые не видели его так давно?

В редакции кто-нибудь непременно произнесет речь или по крайней мере скажет тост.

Под окном останавливается «скорая помощь». В коридорах и общей палате суматоха. Привезли еще одного человека в коме: он знать не знает, какую сумятицу произвел, и ему еще предстоит пройти через все, что прошел Могра, г Это почему-то пугает и наводит на грустные мысли. Он же вот-вот выйдет отсюда. Даже палата, где полно его вещей, как бы уже принадлежит не только больнице.