Колесо Сансары - Страница 12
Но что мне до этого! Если Кортес и вырвался из смертельной западни, которую ему устроил Куаутемок, то сил для ещё одного сражения у него в любом случае не осталось. Он не вернётся сейчас назад и не спасёт нас. Чудес не бывает.
…Какая-то напряжённая возня на последней лестнице, выходящей к верхней площадке теокалли. А, вот в чём дело – индейцы затаскивают наверх двух захваченных лошадей. Задача непростая, но уж чего-чего, а упорства ацтекам не занимать. Они похожи на муравьёв, тащащих двух жирных гусениц. Скоро эти муравьи нас всех сожрут…
Деревянное строение храма мы после взятия Большого Теокалли сожгли, а статую Уицилопочтли расколотили, однако жертвенный камень остался. Тот же самый, или теночки успели принести сюда новый – какая теперь разница!
Я слышу невнятное бормотание – кто-то из моих товарищей по несчастью молится. Самое время, хоть я сильно сомневаюсь, что молитва нам поможет…
Тем временем индейцы подтащили к жертвеннику первую лошадь. Бедное животное брыкается спутанными ногами и жалобно ржет, словно понимает, что с ним собираются делать. Индейцы боялись лошадей и поначалу, пока не убедились в том, что лошади тоже смертны (как и дети Кецалькоатля), принимали их за живых богов, беспощадно убивающих всех врагов белых людей. Вот и мстят теперь за свой былой страх…
Ржание оборвалось, его сменили дикие вопли ацтеков, вопли кровожадной радости. По моему лицу стекает что-то тёплое. Кровь. Брызги её долетели даже сюда. Впрочем, мы не так далеко от жертвенника – всего-то десяток-другой шагов.
Вторая лошадь разделила судьбу первой, и индейцы вновь разразились криками торжества. Теперь подошла очередь людей.
Тлашкаланцев приканчивают быстро и без особых затей, одного за другим. Каменный жертвенник сплошь залит кровью, она струйками стекает вниз и собирается в лужицы на плитах, выстилающих вершину теокалли. Чёрные одежды жрецов тоже заляпаны кровью, что делает палачей похожими на вампиров. В груди холодеет, и одновременно я вдруг ощущаю возле сердца жар, как будто там, внутри, разгорается маленький, но жгучий костёр… Что это со мной? Я вижу…
…Звёзды, звёзды, звёзды… Звёзды без счёта… Алые всполохи и слепящие белые вспышки… Ощущение Силы, переполняющей всё моё существо, Силы, способной гасить эти звёзды…
На жертвеннике умер первый из испанских солдат, но мне это почему-то безразлично – абсолютно безразлично. Я словно вижу всё происходящее со стороны, как будто оно меня ни в малейшей степени не касается.
– Тебя это и не должно касаться, – раздаётся вдруг в моей голове, – что тебе до них. Это просто маленький Мир, один из великого множества Миров, в котором ты проходишь Искупление…
Предсмертные крики убиваемых и ликующие вопли дикарей сливаются в один монотонный шум. Сильные руки подхватывают меня и тащат к жертвеннику.
– Держись! – в неведомом голосе явно слышится тревога. – Держись! Хоть немного продержись, мы придём за тобой!
Меня валят на залитый липкой горячей кровью камень, выгибая спину. Грудь выпячивается вверх, навстречу окровавленному обсидиановому ножу в руке жреца. Но ведь…
…я почти всемогущ…(откуда я это знаю?). Ну что мне стоит разорвать путы, взлететь и одним движением мысли превратить в пепел всех этих прислужников кровавых богов… Я и не на такое способен, вот только зачерпнуть Силы…
Нож медленно-медленно падает мне на грудь. И я вдруг понимаю, что это я задержал смертоносный разбег каменного лезвия.
– Держи-и-и-сь!!! – кричит мысленный голос.
На забрызганном кровью лице жреца неприкрытое изумление, пробившее маску его привычной бесстрастности. Служитель Уицилопочтли не понимает, что происходит. И тут я чувствую волну чужой злой магии, которая гасит маленький костёр подле самого моего сердца.
…А Силы нет – ни капли… – думаю я (или не я?). – Я когда-то уже испытал такое, падая с огромной высоты – где-то здесь, поблизости… И рядом со мной была… Неужели та самая девчонка, что стояла на пирсе в Палосе и провожала взглядом нашу уходящую в Новый Свет каравеллу? Неужели?! Да, это она! А голос, доносящийся из невероятного далека, звучит всё слабее и тише: «Держи-и…»
Каменный клинок впивается в моё тело, я слышу, как хрустит разрезаемая плоть, как обсидиановое жало раздвигает рёбра, хотя боли почему-то нет.
Господи Всемогущий, прими мою душу грешную…
Темноту и тишину храма разорвал свет факелов и лязг мечей: латиняне. Танит смежает веки – во мраке, отползающем под натиском трепещущих языков пламени, остаётся только каменная статуя богини…
Сервилий первым ворвался под гулкие своды: центурион не любил прятаться за спины солдат, тем более сейчас, когда он явственно ощущал страх, закравшийся в их сердца. Ещё бы! Ему самому не слишком уютно в недрах этого злого храма, стены которого сочатся проклятьями пунических богов. Ничего, их сила отступит перед богами Рима точно так же, как военная мощь детей Ваала уступила силе мечей сынов Ромула.
Двоих безумцев с изогнутыми клинками Сервилий одолел легко, – только кровь испятнала каменную кладку, – однако третий, вывернувшийся из-за угла, успел вогнать бронзовый кинжал в шею бежавшего за центурионом легионера прежде, чем быть зарубленным.
– Вперёд! – хрипло выкрикнул римлянин, заметив мгновенное замешательство своих солдат. – Факелы!
Сопящее дыхание и звяканье доспехов в полутьме. Поворот узкого прохода – в нагрудник бьёт пущенная откуда-то из темноты стрела и с треском переламывается. Не останавливаться, иначе в этих крысиных норах их запросто перестреляют невидимые враги. Удар тяжёлым по голове – вскользь, спасает добрый шлем, – взмах со свистом рассёкшего воздух меча и валящееся под ноги обмякшее тело. Не останавливаться!
Кишка прохода внезапно обрывается. Перед воинами громадный зал, очертания которого теряются во мраке – полтора десятка факелов не в силах разом пожрать всю тьму, затопившую святилище. Но всё-таки темнота отступает, и тогда Сервилий видит статую из чёрного камня посередине зала – и фигуру в чёрном перед ней. Фигура поворачивается, обозначается светлое – оттенённое окружающей тьмой – лицо и длинные волосы. Женщина. Наверное, жрица местных богов-кровопийц (Сервилий слышал жуткие рассказы о том, что пленных пуны закалывали на алтарях). Пришла расплата – кровь жертв падёт на головы убийц… Кто-то из его солдат с силой мечет в жрицу дротик.
Лёгкое копьё пронизывает воздух, но жрица чуть поводит рукой – и дротик бессильно отлетает в сторону и звякает о каменные плиты пола. И тогда Сервилий прыгает вперёд, вытягивая руку с мечом, чтобы пронзить это порождение Эреба. Опытный воин чувствует всем своим существом – ещё миг, и его испытанные легионеры побегут с воплями, бросая оружие. И тут же центуриону кажется, что он оказался в воде – и не в воде даже, а в густой липкой патоке, в которой вязнут руки и ноги.
…Тело медленно плывёт по густому воздуху, словно способность вновь коснуться стопами пола утрачена навек. Рука с мечом тянется, тянется – и никак не может дотянуться до проклятой фигуры в чёрном. От жрицы течёт голубое сияние, оно обволакивает Сервилия, и сотник не в силах разорвать путы. Его тащат на заклание, под кривой жертвенный нож, а он, молодой и сильный мужчина, сейчас бессильней новорождённого младенца. Проклятье богам!
Однако в глазах женщины возле статуи Танит нет злобы, нет предвкушения кровавого торжества: она смотрит на Сервилия спокойно, даже чуть-чуть грустно. Чёрное одеяние соскальзывает с её плеч, по которым живой волной рассыпались густые, длинные и пышные волосы, и с отчётливо слышимым в упавшей на храмовый зал тишине шорохом спадает на камень плит. Мрамор обнажённого прекрасного тела – римлянин видит его неуловимо-краткое мгновение – окутывает голубая ткань, и цвет этой ткани – точь-в-точь цвет того липкого, которое сковало движения воина. А за спиной жрицы разворачиваются огромные сильные крылья, крылья громадной ночной птицы.