Колесница Джагарнаута - Страница 7

- Товарищ начальник! А, товарищ начальник! Посмотрите.

Голос толстоликого вывел начальника экспедиции из задумчивости.

Спешившись, толстоликий приглашал заглянуть в темный зев колодца, вырытого некогда мастерами-кяризчи. Оказывается, пока начальник предавался статистико-романтическим размышлениям, все поднялись по склону отвала выброшенной из галереи кяриза красной глины и теперь стояли у самого отверстия.

- Они тут! - сказал, пришлепнув от удовольствия губами, толстоликий. - Наверно, живые. Смотрят оттуда. Молчат. Боятся.

Он подержал за узду коня, пока начальник слезал на землю.

- Не знаю. Руки-ноги не поломали бы. Как слезли? Высоко. Локтей двадцать.

Только что начальник вспоминал глаза. Теперь снизу эти глаза глядели на него... глаза, от которых рвется... нет, какая чепуха... сжимается сердце.

- Скорее! Давайте арканы! - закричал он, полный жалости. Несчастные, там внизу забились от страха в нору. Помогите мне.

- Но там могут быть калтаманы! - протянул толстоликий. - Девчонки разве могли сами спуститься. Тут и дарбоз - канатоходец сорвался бы! Я видел в цирке, в Ашхабаде. Но там ловкачи, а тут слабые, нежные... Их туда сбросили, опустили на веревках... Спрятали. Калтаманами здесь заправлял сам Сеид Оразгельды, страшный Ораз. Он не захотел расстаться с добычей, спрятал в колодце. Они не сами сломали стенку в кладовке. Страшный Ораз сломал. Не иначе. Осторожней будьте.

И пока доставали аркан, обвязывали под мышками Аббаса Кули, неистово рвавшегося в колодец и упрямо повторявшего: "Спасти! Спасти!" толстоликий с явным недоверием и подозрительностью то засовывал голову в колодец, то вскакивал и озирался, стараясь разглядеть что-то в степи, все более заволакивавшейся плотной желтой мглой. Особенно привлекали внимание арчина точки, двигавшиеся у самого подножия хребта, едва различимого в поднявшихся горячих испарениях.

Все торопились. Лихорадочно связывали концы аркана. Узлы проверял сам начальник. Он решил спуститься в колодец сам, - в словах арчина о калтаманах было зерно истины, но Аббас Кули чуть ли не со слезами на глазах молил:

- Мой отец кяризчи, я сам копал кяризы. Я знаю, я знаю... Я сам полезу. Аркан не нужен... То есть нужен, чтобы их вытащить... Нет-нет! Чего бояться. Калтаманов там нет... На калтаманов у меня револьвер, у меня нож...

Так и нырнула в зев колодца горячая голова с растрепанными космами волос, с топорщащимися смоляными усами, с выпученными глазами и разинутым ртом, изрыгавшим дикие вопли:

- Не бойтесь! Вытащу их.

И он в самом деле их вытащил.

Пока он спускался под землю, начальник экспедиции не переставал удивляться. Глубина кяризного колодца превысила все предположения, а возня с подъемом на поверхность несчастных невольниц потребовала очень много времени. Правда, они заупрямились вначале и не желали подниматься.

- Они, - говорил Аббас Кули, - не верили мне, не верили, что мы друзья... Кричали, ругались, шипели дикими кошками. Прекрасные гурии дрались, пускали в ход кривые свои когти-бритвы. А красавица Шагаретт ножиком замахивалась. И где только она его нашла, отчаянная!

Бедняга Аббас Кули выбрался из колодца весь в ссадинах, царапинах и, болезненно охая, осторожно притрагивался пальцами к правому усу-жгуту цел ли он.

- Видите ли, начальник, она - неземная красавица, госпожа бегим, такая недотрога. Осмелился я прикоснуться к ней, помогая привязать к божественной талии веревку... Ох, усы мне повыдернула. Злодейка! Ее спасают, а она драться!

Час поднимали на арканах пленниц из кяризной галереи. Когда прятались там, им понадобились минуты - их гнало отчаяние, - чтобы соскользнуть по отвесной стене головоломного колодца.

И даже на поверхности, под яркими лучами солнца, под синим небом Шагаретт долго не могла прийти в себя и понять, что ее и подругу извлекли на свет божий не бардефуруши-калтаманы, а подлинные друзья.

Пряча лицо под полой черного искабэ, девушка упрямо твердила:

- Я не рабыня! И она, подружка, не рабыня. Я дочь вождя могучего Джемшида, а он связывал меня - свободорожденную - арканом. Он касался меня руками. Пусть побережется, презренный. Отец отомстит ему.

Она с такой яростью поглядывала на Аббаса Кули, что тот закрывался рукой и стонал:

- Ай, ай, какой взгляд! Кавказский кинжал, а не взгляд.

Обе девушки, освобожденные от опутывавших их веревок, обессиленные, сидели на земле, закутавшись в свои черные, тяжелого шелка искабэ, оставив открытыми блуждавшие по лицам стоявших вокруг людей глаза. И снова начальника экспедиции поразил горящий темным огнем взгляд той, которую звали Шагаретт.

Он даже смутился, хотя и забыл вообще, приходилось ли ему когда-нибудь испытывать что-либо подобное.

Но под взглядом Шагаретт страшно хотелось опустить глаза и предаться каким-то неясным, но удивительно странным сумбурным чувствам.

По-видимому, внимание, с которым он смотрел на девушек, его суровая внешность, его рассеченное шрамами серьезное, сухое лицо привлекло Шагаретт. Она вскочила и, поддерживаемая под локоть подругой, спустилась по ссохшимся комьям глины вниз с отвала и подошла, шатаясь от слабости, к начальнику экспедиции.

- Ты вождь? - спросила она, не отводя покрывало от нижней половины лица. Он так и не видел еще ее губ, но почему-то подумал: "Они у нее прекрасны".

- Я просто начальник экспедиции, советской экспедиции.

Она пожирала его глазами. И во взгляде ее Алексей Иванович читал ярость и благодарность. Удивительны были эти глаза. В них метались самые разноречивые чувства - надежда, горе, радость, страх, счастье, недоверие, наивное восхищение.

- Ты воин! А разве воины оскорбляют, унижают девушек?

- Мы советские люди. Мы защищаем девушек и женщин... Никто не посмеет теперь оскорбить вас.

- И твое слово верное?

- Верное.

- Ты говоришь - ты не воин?

- Я инженер.

- Анжинир? - протянула она незнакомое слово. - Нет, ты воин, у тебя на лице знак доблести. - И она вдруг высвободила руку и тонкими, с ярко накрашенными ногтями пальцами осторожно погладила ужасный шрам, рассекавший лицо Алексея Ивановича от виска до подбородка. - Ты воин со знаком меча. Великий воин! Настоящий воин!

Даже сквозь кофейный загар было видно, как кровь прилила к щекам Алексея Ивановича.

- И ты, великий воин, не продашь меня? И ее? - в голосе Шагаретт звучало недоверие, хотя глаза ее и ликовали.

- Не бойся. И твоя подруга пусть не боится. Вы обе свободны!

- Я больше не рабыня! - и в голосе Шагаретт прозвучало недоверие, хотя глаза ее ликовали. - И она! И Судабэ? - девушка показала глазами на совсем сникшую подругу своих бед.

- Калтаманы бежали зайцами, - вдруг вмешался Аббас Кули. - Калтаманов и бардефурушей прогнал он, Великий анжинир. И... я...

Он гордо подкрутил черно-красный свой ус, но тут же жалобно поморщился.

- Ох, ну и коготки у кошки!

Но Шагаретт не обращала внимания на Аббаса Кули. Она кокетливо поправила складки искабэ, закутавшего ее с головы до кончиков зеленых с золотом туфелек, чуть выглядывавших из-под подола, шагнула к начальнику экспедиции и высокомерно сказала:

- Дочери джемшидов ни перед кем не склоняют голову. Я дочь Джемшида, вождя. Дочь Джемшида целует тебе ноги, великий воин и... анжинир.

Конечно, Шагаретт и не собиралась приводить свое намерение в исполнение. Но начальник невольно протянул руки, чтобы остановить девушку. И действительно, она вдруг начала клониться вперед, чуть не упав к его ногам.

Он подхватил ее. Минуту она почти лежала в его объятиях. Решительно высвободившись, она отошла в сторону и слабым голосом проговорила:

- Великий воин со знаком меча на благородном лице, ты избавил меня от участи жалкой рабыни. Теперь ты мой хозяин и повелитель до конца нашей жизни. А сейчас прикажи отвезти меня в становище моего племени могущественных джемшидов.

И она бессильно опустилась на землю.