Колесница Джагарнаута - Страница 127

- Настоящий Джанхансуз! Поджигатель мира! - изрек Аббас Кули. - Если хочешь узнать друга, нахмурься... рассердись на него. Пусть поймет, что там, где нет в степи орлов, и летучая мышь - орел.

- Вы не дипломат, Аббас. Хорошо, что баба-визирь ушел... - говорил Мансуров, вставая. Он спешил к себе наверх. Он крепко держал за руку сына. Все безобразие происшествия не дошло до мальчика. Он все повторял:

- Зачем дедушка стрелял? В кого стрелял?

Из дверей разъяренной эринией налетела на Алексея Ивановича Шагаретт.

- Куда ты ведешь его?

- Идем наверх. Собери его и соберись сама. Мы уезжаем.

- Но отец... Он не отпускает. Он может...

- Слушай, Шагаретт. Ты мне говорила, что здесь Восток, что здесь не просить надо, а повелевать. Так вот... теперь я приказываю! Мы едем. И не мешкай ни минуты.

Молча они собрались. Молча сели в автомобиль. Только мальчик щебетал что-то восторженное.

Старый Джемшид не показывался. Их провожал старичок дворецкий и мюриды - обитатели мазара. Восковая маска на лице дворецкого оставалась гладкой, безжизненной, когда он склонился в прощальном приветствии. Он не задал ни одного вопроса. Он не посмел спросить.

Мюриды тоже молчали, склонившись в поклоне. Они ждали благословения от своей пророчицы. Они прикладывали кончики пальцев ко лбу и глазам.

Но она сидела на заднем сиденье прямая, суровая, смотрела прямо перед собой. Она уезжала. Она повиновалась приказу мужа.

Весь вид ее говорил: "Ты мне приказал, ты осмелился приказать. Что ж, я повинуюсь. Но все, что произойдет, пусть падет на твою голову".

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Пускай своим путем в далекий

Хорасан, качаясь и пыля, уходит

караван. Мне с ним не по пути...

Пойду своей дорогой, куда зовет

любовь, которой обуян.

Б о б о Т а х и р

Запах чеснока из уст красавицы

приятнее аромата букета роз в руке

уродливой.

С а а д и

Сизая туча брюхом легла на сизую равнину. Тяжелые набрякшие громады цеплялись за гнилые зубы руин, за рогатые надгробные памятники кладбищ. Твердая, усеянная камнями дорога шипела и визжала под скатами автомашины. Неприветливое, зябкое утро придавило Хорасан.

Алиев крепко держался за руль, не давая ручонкам маленького Джемшида свернуть автомобиль в кювет. Мальчишка восторженно вопил:

- Отдай руль!

Шагаретт все время поправляла выбивавшуюся из-под искабэ копну своих огненных волос. Широко раскрытые дикие глаза ее смотрели вперед, и Мансуров с тревогой проследил за ее взглядом. Он предпочел бы, чтобы любимая смотрела на него, а не на свирепых далеких всадников, захлестываемых космами не то дыма, не то туч. Мир весь из туч и пустынной равнины, разрушенных строений и далеких всадников. И все-таки Алексей Иванович был счастлив. Он не хотел сейчас думать ни о чем. Он обнимал за плечи Шагаретт. С ним рядом сын и любимая. Он нашел их в дни, когда миллионы людей теряли своих близких. После долгих лет тоски и одиночества, скитаний и поисков он обрел любимых и отдавался радости, хотя знал, что радость эта мимолетна, что предстоит расставание, что в Мешхеде в штабе уже лежит назначение на фронт, на Северный Кавказ. Он сам об этом просил. Но он знал, что даже там, в огне, в ужасах войны, сердце его будет согревать мысль: его любимые дома, ждут его. Он обнимал Шагаретт и с восторгом смотрел на нее. Целый хирман кудрей, и в их ореоле чудесный лик.

Верный Аббас Кули прикорнул в уголке, и Шагаретт решила, что может говорить не стесняясь.

То, что она сказала, поразило Алексея Ивановича.

- Зачем тебе, Алеша, все это? Ловца змей в конце концов убьет змея. Ты один. Врагов у тебя много. Всех ты их не истребишь, а тебя они убьют. И я опять останусь одна - рыдать. И малыш останется без отца, сиротой. Разве ты должен всех аллемани поймать или убить? Змея, которая не жалит, пусть живет хоть тысячу лет.

- Что с тобой, любимая? О чем ты?

Шагаретт смотрела прямо перед собой в ветровое стекло.

- Ты уезжаешь на войну, на фронт. Зачем тогда ты увозишь нас отсюда? Что мы с Джемшидом будем там, в Москве, делать? Я не рыба. Сказала бы слово, да воды полон рот. Волшебные чары разрушив, женщина благородного племени джемшидов, высшее существо... спала с тобой, с чужеземцем. Я отдалась тебе... я испытывала чувственное наслаждение... но ни на минуту не теряла голову. Высокомерие и пренебрежение жили во мне. Я пышный павлин в доме пахаря... Я родила тебе сына, но ты не понял ничего...

- Успокойся. Что ты говоришь? Моя любовь...

- Сколько дней, месяцев, лет, Алеша, я была одна. Желания сжигали меня. Я - пророчица, я колдунья с железным сердцем, я колдовала. Я тилимгор, волшебница, повелевающая духами пустыни, я колдовала, завораживала... Мой колдовской язык звал тебя. Я готова была на спине верблюда в кеджаве проехать тысячи верст. Я звала в ночи... Сколько лет мое белое тело, жаркое тело было подобно заброшенному селению! И колдовство помогло... Я была черной овцой, ты вернулся и превратил меня в белого лебедя. Безумно обрадовалось мое тело, соскучившееся по ласке. Я повела тебя на ложе. Я забыла свою гордость... Я принесла тебе чашме раушани - подарок новобрачной, всю себя - вернувшемуся издалека. Я опять была твоей невестой, и ты меня снова лишил невинности... Это было колдовство сладострастия. Я была шайдан - безумно влюбленной, добычей страсти! - Резко, грубо сорвала она руку Мансурова со своих плеч. Отстранилась, насколько позволяло тесное сиденье. Она повернула свое лицо и жгла мужа взглядом. - И ты не сумел понять моей гордой жертвы. Ты бесчувственный камень. Чары разрушены. Ты покидаешь меня. Что стою я, что стоят мое тело, моя красота, моя страсть? Ты покидаешь меня. Что я буду делать одна без тебя?

- Успокойся. Я буду писать тебе. Я вернусь.

- А я буду ждать?.. О, винограднику нужны не молитвы, а мотыга. А ты... как в басне: сено дают собаке, а мясо - ослу... Боже, что ты делаешь, Алеша, с нами, с нашей любовью!

- Ты пойми!

Но Шагаретт не желала понимать. Она выскочила из машины. Она бросилась на землю и царапала ее ногтями. Она плакала и напугала маленького Джемшида.

Опустив голову, стараясь не смотреть ни на кого, Мансуров осторожно поднял бьющуюся в припадке молодую женщину. Она заливалась слезами...

- Едем! - резко сказал Алексей Иванович. - Едем! Нас ждут. Там в городе у нас будет время. Все обсудим. Нельзя же так. Степь вцепилась в тебя...

- Я не поеду!

Но он отнес ее, отчаянно сопротивляющуюся, в автомобиль.

- Едем, Алиев! И гони вовсю.

Искоса смотрел на жену Мансуров. Она уже успокоилась. Глаза снова сияли нежностью. Она прижалась к любимому мужу, она играла и шутила с любимым сыночком. Она мчалась со своими любимыми в страну счастья, о которой мечтала все годы разлуки. От полноты чувств она даже запела своим низким, гортанным голосом:

Слезает враг с коня счастья,

когда ты садишься на коня.

благоденствия.

Она примирилась со своим счастьем. Она радовалась.

И вдруг поперек дороги темной ползущей лавиной возникла орда всадников. И всадники эти - не оставалось никаких сомнений - были джемшиды.

Да, старый Джемшид не желал отдавать внука. Да, старый Джемшид знал, что автомобиль поедет по долгой, петлявшей среди гор и холмов дороге, и повел все племя в погоню напрямик через перевалы по кратчайшему пути. Да, старый упрямец, природный охотник умел травить в степях и горах любую дичь. Он хитроумно расставил ловушку, и ловушка захлопнулась.

Шагаретт смотрела на всадников. Ее взгляд пожирал беснующихся, перебирающих ногами могучих скакунов. Она высвободилась из объятий мужа и выпрямилась стрункой.

Мансуров встрепенулся, когда Алиев грубовато оторвал руки маленького Джемшида от рулевого колеса, чтобы из-под сиденья достать автомат.

- Еще что? - спросил Мансуров недовольно. Мотор тарахтел, ветер свистел в ушах, и ответ Алиева потонул в шуме.