Колесница Джагарнаута - Страница 123

- Кто они такие? - спросил Мансуров. - Почему надо было в них стрелять?

Его возмутило не то, что старый Джемшид стрелял и застрелил кого-то. Его поражала полная бесчувственность, равнодушие тона, каким говорил вождь об убитых.

- Они - аллемани, немцы. Они прятались в норах. Они спасали свои души, когда узнали про приказ хватать всех немцев.

- Все немцы в высоком государстве задержаны и... - заговорил начальник уезда, но поперхнулся. - И те, кто не сопротивлялся, отправлены в тюрьму. А те, кто не хотел сдаться... - он сидя поклонился и развел руками.

Напыжившийся, самодовольный восседал вождь. Он словно говорил: "Вот сделал приятное тебе, комбриг, и твоим русским".

Вбежал крайне возбужденный Аббас Кули.

- Ля фэта идя Али! Нет юноши, подобного Али! Ля сейфа иля Зульфикар! Нет меча, подобного Зульфикару! Господин Алеша-ага, одного привезли! Раненый, окровавленный.

- Кого привезли? - важно спросил старый Джемшид.

- Привезли пастухи того, в кого вы, господин вождь, изволили стрелять.

- Аллемани?

- Да, он еще живой, хоть и тяжелый.

По узким, тесным лестницам и переходам Мансуров и все остальные спустились во двор. На каменных плитах лежал ворох грязных лохмотьев в темных пятнах запекшейся крови.

- Дайте свету! - приказал Мансуров. - Сбегайте спросите госпожу Шагаретт, в какой комнате поместить раненого. И пусть Алиев принесет из машины аптечку.

Раненый тихо стонал, пока его на чапане осторожно переносили в помещение в нижнем этаже башни. Мансуров сам занялся перевязкой. Рана была тяжелая - пуля вошла в спину и, очевидно, пробила легкое.

- Крейзе? - пробормотал Мансуров. - Вездесущий Гельмут фон Крейзе.

- Мы с вами... дороги перекрещиваются... Опять вы.

- Вам надо лежать... Разговаривать будете потом.

- Теперь уж все одно. Проклятый, стреляет хорошо... На таком расстоянии... убил... Капитан убит?

- Какой капитан?

- Капитан Вольф. Подложите мне подушку... Трудно говорить. Ого, электричество! Каа'ла шейха. Где мюршид Абдул-ар-Раззак? Убит. О, все убиты. В Меймене пуштуны выставляли наших шеренгой... Отрубали головы в порядке очереди... без всякой пощады. Рубили, как кочаны. Время. Время перемен... Узнали о наших неудачах на Волге. Не понимают, что временно, и давай рубить. Подлецы! - Слова вырывались у него с хрипом. Глаза мутнели, отсветы факела в них окончательно померкли. Он снова захрипел: - Стоял на пороге... Помните? Великая Германия... говорил я вам. Не верили... До Китая! Не верили. Я вас должен был убить. Пожалел. Поддался чувствам. Рассказал обо всем. Вы меня выручили, спасли. Поддался я тогда. Предки меченосцы заговорили во мне. Честь! Благородство! Все чепуха. А теперь пуля в легком. Все пошло прахом... - Он раскрыл вдруг глаза. Интерес зажегся во взгляде. - Прекрасная кочевница... Проявляете милосердие, прекрасная дама... За зло дарите добро! Как это похоже на женщин! Меня продырявил ее папаша, а она мне чинит ребра... Сколько зла я тебе причинил, тебе и твоему сыну, прекрасная дама, а ты...

Он кривил губы. На них выступала окрашенная кровью пена. И Шагаретт брезгливо вытирала ее платком. Она наклонилась к Крейзе:

- Ты бредишь, немец. Ты болтаешь. Засни! - Слово "засни" она произнесла с яростью, вскочила и, схватив за руки Мансурова, зашептала: Умирать змея выползает на дорогу... Змею нельзя лечить, змее отрубают голову. Отомсти ему за меня, за сына. Он прав - больше всех он причинил мне горя... И... тебе.

Крейзе услышал. Он приподнялся на локтях, выкрикнул:

- Эриния! Ты права. Таких, как Крейзе, не щадят... - Он упал на одеяло и пробормотал: - Поход Бонапарта... Наполеон... Разве все кончено?

- Конечно! Все для вас, аллемани, кончено. Аллемани - падаль.

Вдруг Шагаретт пнула ногой затихшего Крейзе, прежде чем Мансуров успел оттащить ее, вырвалась из его рук и выбежала.

Раненый тяжело дышал, но больше не открывал глаз. Многое надо было бы у него узнать, но Мансуров пошел по лесенкам и переходам в михманхану. Он осмотрел все, что нашли при Крейзе. В маленькой, крохотной записной книжке имелись записи - цифры и отдельные буквы готического алфавита. Личный шифр полковника Крейзе. Такие шифры разбирать труднее всего, и требуется очень много времени, чтобы его расшифровать.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Притеснение обращается в путы для

притеснителя в обоих мирах.

Ш а м с э д д и н

Я не заслужил ада и недостоин рая.

Бог знает, на чем ты замешал мою глину.

Я подобен неверующему нищему и

отвратительной блуднице. Не осталось у

меня ни веры, ни мирских благ, ни

надежды.

О м а р Х а й я м

- Сюда нельзя! - Голос Шагаретт звучал глухо, резко. - Я колдую.

Умная, просвещенная Шагаретт колдовала. Все в комнатке, которую отвели великому вождю, старому Джемшиду, тонуло в сизо-зеленом, густо пахнущем чем-то пряным дыму. В угол забился старый Джемшид, с перекошенным, блестящим от пота лицом, с открытым ртом, с округлившимися от недоумения и ужаса глазами. Джемшид смотрел на стоявшую перед ним дочь и трепетал. Какая дочь. Пророчица, языческая жрица, вещавшая неведомые заклинания, поднявшая к потолку свои обнаженные прекрасные руки со светильником. Алексей Иванович не мог, не хотел уходить.

- Отец, прикажи ему уйти! - мрачно проговорила Шагаретт. - Волшебство для тебя. Пусть уйдет!

Стариковский лепет раздался из облаков дыма:

- Она - дочь хорошая! Сто звезд не равны одной луне. Уйди. Ты должен терпеть ее. Она общается с джиннами.

- Шагаретт, что вы тут все спятили?!

Со стоном молодая женщина воскликнула:

- Не мешай, кяфир! Здесь совершается таинство. Если любишь меня, уходи. Дай мне колдовскими словами убедить этого упрямца. Уходи, а то погибнешь.

Он невольно повиновался. Его напугал, поразил ее отрешенный, дикий вид. Не молодой красавицей, полной обаятельного и естественного кокетства, предстала перед ним в одуряющих клубах дыма Шагаретт, а бледной колдуньей, с зловеще блестящими черными глазами.

От этой колдуньи, ледяной, величественной и угрожающей, даже Мансуров отшатнулся. А она наступала на перетрусившего старого Джемшида.

- Ты украл мое отчаяние, сделал из моего горя воровскую отмычку! Мы, джемшидки, рабыни, рабыни отца, рабыни мужа. Но держим вас, слабых мужчин, под пятой таинственных сил, живущих в нашем слабом теле. Вы, джемшиды, торгуете нами, отцы - дочерьми, мужья - женами, но мы над вами. Помните, все в мире повинуется матери степи и пустыни! Женщина повелевает! - И, мгновенно сменив повелительный тон на упрашивающий, Шагаретт снова сказала: - Алеша, уходи! Дай мне просветить этого несчастного, жалкого, кто называется моим отцом.

Дым делался в комнате все плотнее. Фигура прекрасной джемшидки с поднятыми руками расплывалась, превращалась в зыбкую тень, чуть теплилось пламя светильников. Все глуше звучал голос.

- Призываю того, кто выше всех. Повинуйся. Куф-суф! Повинуйся! Слушай его слова!

- Остановись! Прекрати, дочь моя, я все сделаю, - голос старого Джемшида звучал слабо.

Имя вождя джемшидов окружала жуткая слава. Знали, что от него нечего ждать пощады. Впервые выдел Мансуров старого Джемшида слабым, беспомощным, во власти страха.

Все восставало в нем. Он думал, что знал хорошо Шагаретт. Он поражался ежеминутным переменам в ее настроении. Но сегодня... На ней, оказывается, двуликая маска: одна говорит "да", другая - "нет".

Он прошелся по верхней балюстраде, ему хотелось успокоиться. Огромные глиняные зубцы стен, предназначенные для укрытия стрелков, громоздкие башни, нависшие из тьмы, одинокий красный глаз костра далеко в степи уводили в дикость, в средневековье. Внизу на мощенном плитами дворе анахронизмом выглядели автомобили.

Мансурову чудился треск дров в гигантских очагах, плеск огней, пышащих вонючим дымом факелов, лай своры гончих, стон подстреленных джейранов в степи, скачущие в безумцы охотничьей гонки охотники.