Колье без права передачи - Страница 9

– Но как же так? С какой же тогда целью Арсений Сергеевич зашел к ювелиру?

Она повела бровью и позвонила в колокольчик. Когда прибежала горничная, Агнесса Федотовна приказала позвать Созона. Пришел тот самый лакей, встречавший меня на входе, и в миг окаменел, вытянув по швам руки и приподняв подбородок.

– Созон, – обратилась к нему Агнесса Федотовна, – расскажи-ка, когда и как я забирала у ювелира колье.

– Барыня соизволили… – медлительно начал тот.

– Созон! – со скукой в голосе протянула она. – Как меня следует называть?

– Ее милость барыня Агнесса Федотовна велели заложить карету тому восемь ден назад, – отрапортовал тот. – И поехали-с… ее милость барыня…

– Просто – «ее милость», без «барыня», дуралей, – поправила его она. – Или «госпожа баронесса».

– Ага… – Созон нахмурил лоб, очевидно вычеркивая слово «барыня» из памяти. – Ее милость баррр… Агнесса Федотовна приказали-с везти ее к золотых дел мастеру, что живет недалече от Большого Гостиного двора, за Садовой улицей…

– А кто со мной в карете ехал? – направляла его Агнесса Федотовна.

Созон закатил глаза к потолку, припоминая:

– Ехали-с его сиятельство граф Свешников и господин барон фон Раух.

– Я… я… – закивал барон то ли своим мыслям, то ли подтверждая слова лакея.

– И приехали, – степенно продолжил Созон. – Бары… Ой! Ее милость баронесса передали-с мне шкатулку и велели идти за нею. Его сиятельство граф Свешников, его милость барон и ее милость… Агнесса Федотовна вошли к мастеру, я следом нес шкатулку. Мастер отдал ее милости вон тую… черную… что господин держит…

– Футляр, – подсказала баронесса.

– Футляр, – повторил он. – А я передал мастеру шкатулку.

– Ступай, Созон, – недовольно махнула баронесса ручкой с платочком.

– Слушаюсь, барыня, – поклонился Созон, развернулся и степенно вышел из гостиной.

– Видали ли вы, Влас Евграфович, подобного болвана? Никак не приучу его к манерам, все норовит по-деревенски…

– Я… я… – снова закивал барон. Он меня порядком раздражал. Будто бы и причин не было, а раздражал, уж не знаю чем!

– Как видите, – говорила баронесса с большой грустью, – ювелир получил крупную сумму золотом и ассигнациями. И произошло это при Арсении Сергеевиче.

Каково, а? Я выслушал две различные истории, ничего не имеющие между собой общего, кроме… колье. И этого мало: при более близком знакомстве с Агнессой Федотовной уменьшилась моя неприязнь к ней. Это была женщина, не похожая на ту, которую я представлял себе, слушая рассказ графа Свешникова. Я понял, чем она привлекала молодых людей, да и не только молодых, – простотой в общении и кажущейся доступностью, а еще изменчивостью. Подобные женщины редкость, они не похожи на большинство, не скучны. Но разве это не коварные ухищрения умной женщины, имеющей цель завлечь вас в сети?

А граф Свешников? Неужто он искуснейшим образом лгал мне? Да как же это возможно? А слезы, а блуждающий взгляд отчаявшегося человека? Я был потрясен и растерян, не мог собраться с мыслями. С моей стороны задавать следующие вопросы было бы неуместной бестактностью, а они готовы были слететь с языка. Но баронесса сама заговорила о том, о чем я не решался спросить напрямую:

– Арсений Сергеевич – блестящий молодой человек. Однако у него много долгов, а долги кого угодно сведут с ума. Может статься, это и послужило причиной. Граф Свешников-отец дает сыну деньги на содержание, но, очевидно, ему этих денег не хватает – он ведь много играет. Не скрою, мне он очень симпатичен, и однажды Арсений Сергеевич даже сделал предложение… Но я не хочу замуж. К тому же граф Свешников моложе меня, да и невеста у него есть. Ему требовалось удовлетворить честолюбие, после победы он заскучал бы и доставил мне много страданий. А я не люблю страдать. Настрадалась в детстве, отрочестве и в юности. Родственница, воспитавшая меня, отличалась самодурством, плохо мне было у нее. Да и замужество мое нельзя назвать счастливым. Теперь хочу жить вольготно, не связывая себя обязательствами. Это предосудительно?

– Думаю, каждый человек волен поступать в соответствии со своими представлениями, – сказал я, отдавая колье и смелее глядя на собеседницу. По изменениям в лице баронессы я надеялся определить, насколько честна она со мною. – Арсений Сергеевич, кажется, любит вас… мучается…

– Да мне-то что за дело до его мук! – вдруг легко подлетела она с канапе и неторопливо заходила по гостиной, но футляр держала открытым в руке и смотрела лишь на свою драгоценность. – Коль Арсений Сергеевич совершил преступление, пусть ответит.

– А ежели не он совершил?

– Но зачем-то он пошел к мастеру! – возразила Агнесса Федотовна. – Должна же быть причина? По мне, так она ясна. Он часто ездил со мной к ювелиру, прекрасно знал о сумме, полученной мастером… Вот, наверное, и решил воспользоваться ею. Другого объяснения у меня нету. Право, мне очень жаль, но каждый человек должен отвечать за свои проступки, здесь не должно быть различий между князем и бакалейщиком. Разумеется, я не стану свидетельствовать против Арсения Сергеевича, хотя это и дурно. Но, любезный Влас Евграфович, не довольно ли все об одном? Хотите взглянуть на мои рисунки?

– С превеликим удовольствием! – сказал я.

Она убежала. Весьма занятная женщина – то придиралась к лакею, то сама понеслась за рисунками, вместо того чтобы приказать горничной. Я заскучал. Ничего не оставалось, как понаблюдать за бароном, который медленно пил чай, закусывая мармеладом. На его мизинце сверкал перстень – великолепный сапфир в окружении бриллиантов. Очевидно, и барон не равнодушен к камням. Выйдя из-за шторы, он потерял всякий интерес к теме нашей с Агнессой Федотовной беседы. Барон не поддерживал разговора, вел себя так, будто находился один в гостиной. Он пил чай с мармеладом, а я все думал: кто же мне лгал – баронесса или граф Свешников? Не верить Агнессе Федотовне не было оснований, тем более что лакей подтвердил ее слова. Но и Арсений Сергеевич был убедительно правдив. Где же истина? Ведь кто-то из них говорил неправду!

Баронесса принесла папку с рисунками, я наскоро посмотрел великолепные виды Петербурга, выполненные карандашом и пером. Изображений ожерелий среди них не было. Я выразил свой восторг, заметил, что у нее несомненный талант к рисованию, чем она осталась довольна, затем распрощался с Агнессой Федотовной и бароном. На прощание она сказала, что я могу бывать у нее запросто.

И все же мне не давало покоя беспокойство за судьбу графа Свешникова. Я принял решение добиться свидания с приставом следственных дел.

Никодим Спиридонович согласился принять меня через день. Я вошел в кабинет, который показался мне несколько мрачным из-за единственного и притом маленького окошка, расположенного высоко, из-за чего света проникало в помещение мало. В самом темном углу сидел писарь с длинными бакенбардами, подле писаря стояли два шкапа. Стол Никодима Спиридоновича находился у противоположной стены, сам он сидел и заводил карманные часы. Делал он это медленно, словно больше и заняться ему нечем. Когда я вошел, он всего-то поднял на меня скучающие глаза, затем снова опустил их на часы. Это был крепкий на вид человек лет пятидесяти с небольшим, с умным лицом, полный, одетый в штатское платье.

Пристав предложил мне стул, я сел напротив него. Некоторое время Никодим Спиридонович еще уделил часам – закончил заводить, послушал тиканье, с удовлетворением захлопнул крышку и отложил их на край стола. Между этими занятиями он бросал на меня ничего не значащие взгляды. Но наконец настал момент, когда он переплел пальцы рук, сложив их на столе перед собой, и спросил довольно приятным низким голосом, но вяло:

– Вы изволили прийти по делу графа Свешникова? Он вам родственник?

– Нет, Арсений Сергеевич не является моим родственником, – ответил я. – Но мне не безразлична его судьба. Я хотел бы узнать, что вы думаете по этому делу?

– Сразу видно – вы впервой у нас, – улыбнулся он. Улыбка его мне не понравилась: она была кислая и неискренняя. – Мы своих тайн не разглашаем.