Колье без права передачи - Страница 5

«Милостивый государь, Влас Евграфович! Однажды Вы меня выручили, проявив великодушие и щедрость, достойные уважения и восхищения. С моей стороны, обращаться к Вам в том положении, в коем я оказался, было бы бестактностью, однако меня вынудили к тому трагические обстоятельства. Нижайше прошу Вас навестить меня в тюрьме, где содержусь под стражей. С искренним уважением, Арсений Сергеевич С.».

Надо ли говорить, что меня крайне удивило послание Арсения Сергеевича Свешникова, род которого ведется от столбовых дворян? Он не написал своего титула, как пишут люди его происхождения, не поставил росчерка подписи, стиль письма был по-мещански униженным – очевидно, таким образом он приравнивал меня с собой. Тем более было странным его обращение к купцу и фабриканту, не имеющему, кроме денег, ничего. Впрочем, деньги уже тогда открывали двери в общество людям неблагородного происхождения, каковым являлся и я. И только скрытое, брезгливое презрение изредка замечалось мною в глазах высокой знати. Однако знать нищала, ибо привыкла к праздности, а купечество, привыкшее к труду, обогащалось. Знать была вынуждена с нами считаться, а некоторые с удовольствием породнились бы.

Из записки мне стало ясно, что Арсений Сергеевич нуждается в помощи, но в чем она должна состоять, я, разумеется, не представлял. Признаться, меня насторожило заключение его в крепость, я заподозрил, что он связан с тайной организацией, коими наводнился Петербург, да и Москва кишела революционно настроенными людьми. Все это были весьма занятные люди – неопрятные, грубые, с больными лицами. Они жили прячась, распространяли листовки, надрывно кричали о социализме, о всеобщем братстве, время от времени бросали бомбы в тех, кто, по их мнению, был источником зла. Я не понимал: как при помощи одного зла – бомбы – можно искоренить другое зло? Почему дорога к всеобщему счастью должна пролегать через кровь? А именно к этому призывали социалисты. Я не понимал, в чем должно состоять равенство. В том, чтобы князь сморкался в пальцы, а не в платок? Или чтобы графиня выплясывала трепака с рабочим? Или знать должна поменяться местами с низшими сословиями? Смешно, ей-богу. С детства я привык к труду. В поте лица своего трудились мой дед и прадед, в труде я видел свое счастье. А когда дело поставлено крепко и процветает, с тобой считаются и высшие и низшие сословия. Вот тебе и равенство! Так зачем социализм? Чуждые мне идеи о социализме и равенстве никак не увязывались и с Арсением Сергеевичем Свешниковым. Но я сел в экипаж и поехал к нему.

Знакомство наше состоялось за карточным столом в октябре месяце. К тому времени я обосновался в Петербурге, купил дом. Фабрику приобрел много ранее, подумывал выкупить и завод, но, дабы не сотворить ошибки, решил вначале изучить дело. Посему и отправился за границу, где по этой части имелся богатый опыт. С полгода я отсутствовал и вернулся в Россию в августе.

Я сразу обратил внимание на молодого человека за ломберным столом. Он был хорош собой, высок и строен, одет по моде, но излишне азартен. Играл я недолго. Собственно, мои походы в игорные дома имели целью завести полезные знакомства и приучить свет к новому лицу из низов. Надо сказать, я был не первым фабрикантом, сунувшим свою бороду в высший свет, оттого ко мне быстро привыкли, а мой капитал проложил дорогу в либеральные дома. Я отсел от стола, читал газету, когда за ломберным столом произошли обычные события – кто-то выиграл, кто-то проиграл. Молодой человек проигрался, а денег у него не было. Он горячился, клялся, что заплатит долг через две недели, но тот, кому посчастливилось выиграть, отказывался ждать. Молодой человек был в отчаянии. А мне известны случаи, когда проигравшийся игрок пускал себе пулю в лоб иногда прямо в зале. Я полюбопытствовал у господина, сидевшего подле меня, кто этот молодой человек. Он ответил:

– Граф Свешников, двадцати пяти лет от роду. Богат, однако состояние принадлежит его отцу. Получил военное образование, но служить не стал, проматывает деньги, которые дает ему отец на содержание. Азартен без меры, к тому же дуэлянт.

Не могу объяснить, чем была вызвана моя мгновенная симпатия к графу Свешникову, но мне вдруг стало жаль его. Я подошел к столу и спросил, сколько он должен. Оказалось – семьсот рублей. Я достал ассигнации, положил на зеленое сукно стола со словами:

– Я уплачу долг.

Молодой человек искренно поблагодарил, представился и заверил, что долг непременно вернет – отец выдает ему раз в две недели некоторую сумму. Далее мы разговорились, его не смутило мое крестьянско-купеческое происхождение. Казалось, он даже пришел в восторг от этого, притом не фальшивил, не старался угодить по причине того, что я выручил его. Он положительно нравился мне: в суждениях обнаружил ум, в нем угадывалось редкое достоинство, не оскорбляющее собеседника. Пожалуй, его единственным недостатком была азартность заядлого игрока, оттого он являлся постоянным должником.

Затем раза три мы виделись в опере, где я купил ложу, встречались на прогулках в воскресные дни. Долг он вернул. По моим наблюдениям, граф Свешников вел праздную жизнь, но месяца два назад он сообщил мне, что уходит из-под опеки родителя и поступает на военную службу – намерен участвовать в турецкой кампании под начальством Цесаревича, великого князя Александра Александровича. Немногим позже я встретил его в форме офицера, он был удивительно хорош, жизнерадостен. Вот, пожалуй, и все.

Каземат, где содержали графа Свешникова, произвел на меня самое удручающее впечатление. Этот красивый молодой человек казался инородным телом в каменном застенке, рассчитанном на одного заключенного. Глядя на его благородные черты – прямой и тонкий нос, большие и светлые глаза, высокий лоб, чуть заостренный сильный подбородок с ямочкой, любострастные губы, – я вынужден был признать, что подобные лица редки даже среди знати, а уж в народе вообще не встречаются.

– Арсений Сергеевич! – воскликнул я. – Что привело вас к такому униженному положению? Неужто вы политический…

– Полноте, Влас Евграфович, – сказал он, опустив голову. – Я так же далек от политики, как и вы. – И вдруг тихо проронил: – Я убил человека… троих.

Его признание было диким и нелепым, никак не вязалось с ним. Но тот факт, что он очутился в тюрьме, подтверждал признание. Полагаю, он вызвал меня, чтобы облегчить душу и услышать слова утешения, но таковых слов у меня не находилось. Да и что я мог сказать? Убийство оправдано в одном случае – на войне. Здесь же, в Петербурге, убийство – чудовищное преступление.

Тем временем граф Свешников скоро ходил по каземату от стены к стене, сложив руки на груди. Наконец он стал напротив меня:

– Не согласитесь ли выслушать меня, Влас Евграфович?

– Да-да… – закивал я, обрадовавшись, что он избавил меня от лживых слов утешения.

– Помните, мы были в опере? Я представил вам тогда баронессу фон Раух…

Как же не помнить! Баронесса Агнесса фон Раух прибыла в Петербург в конце сентября, окружила себя тайной и представляла собой эдакий манфредовский тип. Когда мужчина ведет себя с высокомерным превосходством, это сносно: он дает понять обществу, что независим и бунтует против сложившихся традиций. С возрастом это проходит, а коль не проходит, то такому человеку стоит выразить сочувствие, ибо он развивался однобоко. Но Манфред в юбке с турнюром и декольте – это никуда не годится. А баронесса была такова: независима, горда, эпатирующе презрительна. Наверняка прочитала все порочные книжки Поля де Кока! В свет она выходила в сопровождении постоянного спутника – толстопузого низкорослого старика на тонких ногах. Он не был ее мужем, что всячески подчеркивалось баронессой, хотя и звался барон фон Раух. Поговаривали, будто родом оба из Германии, но уж больно хорошо она говорила по-русски. Спутник ее картавил и произносил слова очень плохо, впрочем, он чаще говаривал по-французски или по-немецки, считая, видимо, русский язык грубым и варварским. По мне, так варварством являлось его отношение ко всему русскому – воспитанный человек не должен презрительно говорить о стране, которую имеет честь посетить.