Колдунья моя - Страница 101

— Мы говорили о воле Божьей и о том, что провидение даровало нам великое счастье за то, что мы внимали слову Божьему и повиновались ему, — ответила королева.

— Думаете, что я — орудие Господа? — усмехнулся король. — Допускаю, что орудие у меня действительно божественное, но я никогда не считал, что исполняю Божью нолю. Но, быть может, я ошибался.

— Милорд! — Королева смущенно вспыхнула и с упреком проговорила:

— Не кощунствуйте! Иначе Господь накажет вас за эти безрассудные слова. Уверяю, вам это не понравится.

— Боже упаси! — со смехом ответил король. Но затем он посерьезнел и обратился к Жосслену:

— Нам с вами надо поговорить насчет Эрика. Вы по-прежнему хотите решить дело поединком?

— Да, милорд.

— Что ж, так тому и быть, Жосслен де Комбур. Вы сразитесь с вашим врагом первого сентября. Вас это устраивает?

— Да, — ответил Жосслен. — Чем раньше, тем лучше. Нам уже давно пора возвращаться в Эльфлиа.

— Если ты выйдешь победителем и не получишь тяжелых ранений, то мы отправимся в путь через несколько дней после сражения, — сказала Мэйрин.

— Но как насчет ребенка? Не опасно ли это? Я думал, ты хочешь остаться здесь до самых родов!

— Ребенок должен родиться в конце месяца. Если даже мы будем ехать медленно и осторожно, то, по-моему, все равно успеем добраться до Эльфлиа вовремя. Я предпочла бы воспользоваться случаем, Жосслен, и родить дома.

— Ладно, поживем — увидим, — отозвался Жосслен. — Не хотелось бы все же подвергать тебя лишней опасности.

Мэйрин была рада, что Жосслен так заботится о ней и о ребенке. Но никакой серьезной опасности для них не было. Куда больше Мэйрин тревожила сейчас жизнь Жосслена. Поединок с Эриком будет пеший, поскольку противник Жосслена не обучен сражаться верхом. Конные поединки в Англию принесли только нормандцы, а до тех пор бои были пешими. Итак, Жосслен и Эрик встретятся в рукопашном бою на мечах — до смерти одного из противников.

— Я не хочу, чтобы ты смотрела на наш поединок, — сказал Жосслен своей жене накануне сражения.

— Ты считаешь, что я не смогу гордо стоять и смотреть, как ты будешь убивать нашего врага?! — возмущенно спросила Мэйрин.

— Ты скоро родишь. Ты ведь еще ни разу не видела поединка, верно?

Мэйрин покачала головой.

— Нет.

— Это будет бой не на жизнь, а на смерть, Мэйрин. Это не турнир, где бойцы затупляют оружие, чтобы предотвратить тяжелые ранения. И я, и Эрик выйдем на поле боя, зная, что вернется лишь один из нас. Впрочем, если я, упаси Боже, проиграю этот поединок, то Эрику все равно не жить: король Малькольм казнит его.

— Тогда какой смысл тратить время и силы на сражение, Жосслен?

— Мы уже говорили об этом, Мэйрин. Я должен отомстить за оскорбление. А Эрик хочет убить меня, чтобы я не получил тебя — так же, как и он.

Мэйрин пожала плечами и воскликнула:

— Мужчины так глупы! Но, как сказала бы королева Маргарет, Господь не оставил нам, женщинам, другого выбора.

Жосслен рассмеялся и обнял ее.

— Не беспокойся, колдунья моя. В этом деле Господь на моей стороне. Я выйду победителем.

Мэйрин раздраженно высвободилась из его объятий.

— Я прослежу, чтобы Лойал как следует подготовил все твое снаряжение, — сказала она, выходя из комнаты.

— Она боится, — заметил Дагда, стоявший неподалеку и слышавший их разговор.

— Я не хочу, чтобы она смотрела на нас завтра.

— Жаль, что вам не удалось отговорить ее, милорд. Но завтра вам следует забыть о ней и сосредоточиться на сражении. Нельзя, чтобы тревога за Мэйрин помешала вам убить этого негодяя. Иначе вы можете погибнуть.

Жосслен кивнул.

— Я знаю, — ответил он. — Но все равно не проиграю этот бой. Даже если я погибну, то прежде убью его.

— Не говорите о смерти, милорд. Это дурная примета. Завтра вы встретитесь в поединке с Эриком и убьете его быстро и спокойно.

Эту ночь Мэйрин провела без сна. Она беспокойно расхаживала взад-вперед по комнате; наконец, почувствовав, что не может больше оставаться в четырех стенах, накинула плащ и отправилась в часовню. Опустившись на колени и ощутив величавую безмятежность этого священного места, она немного успокоилась. Эту часовню — небольшое помещение в башне замка — приказала устроить Маргарет. Убранство здесь было скромным: каменные стены и резной дубовый алтарь, на котором сейчас горели свечи из чистого воска в двух золотых подсвечниках. Перебрав четки, Мэйрин подняла голову и заметила, что она не одна: рядом с ней стоял исповедник королевы, отец Тургот. — Не хотите ли, чтобы я помолился вместе с вами, миледи Мэйрин? — спросил священник. Это был суровый человек, но с добрым сердцем.

— Да, пожалуйста! — ответила Мэйрин, и отец Тургот опустился на колени.

Окончив молитву, священник спросил:

— Не хотите ли исповедаться, миледи?

— О да! — воскликнула Мэйрин, польщенная этим предложением: обычно отец Тургот не выслушивал ничьи исповеди, кроме королевских. Внезапно она сообразила, что со времени своего приезда в Эдинбург еще ни разу не была на исповеди. Что подумает о ней отец Тургот?! Вложив ладони в руки священника, она начала свой рассказ; даже если отец Тургот и был удивлен, он не подал виду.

Выслушав Мэйрин, он рассудительно проговорил:

— Ваш грех невелик, миледи, а страданий на вашу долю выпало много. Я не мог бы наложить на вас более тяжкой епитимьи, чем те мучения, которые вы испытываете сейчас, страшась за вашего супруга, которому завтра предстоит защитить свою и вашу честь. — Положив ладонь на склоненную голову Мэйрин, он благословил ее и добавил:

— Ступайте с миром, дочь моя. — Затем он помог ей подняться на ноги: беременность сделала ее несколько неловкой.

Вернувшись в спальню, Мэйрин ненадолго задремала, но тотчас же проснулась, когда Жосслен стал вставать.

— Куда ты идешь? — спросила она. — Для поединка еще слишком рано.

— Я пойду к заутрене. Хочу получить благословение.

— Я с тобой! — воскликнула Мэйрин, откидывая покрывало.

— Нет! Я хочу, чтобы ты осталась здесь, Мэйрин. Я должен немного побыть наедине со своими мыслями. Я не могу себе позволить тревожиться о тебе!

Жосслен ушел, а Мэйрин снова никак не могла заснуть. Поднявшись, она оделась, отправилась в зал и нашла там Дагду.

— Он не разрешил мне пойти с ним на мессу, — встревоженно пожаловалась она. — Сказал, что должен побыть один.

— Что с ним происходит, Дагда?

— Тебе не следует смотреть на поединок, моя госпожа, — заявил Дагда.

— Жосслен — мой муж! Он будет мстить за оскорбление, нанесенное нам обоим! Я не могу не пойти!

— Нет, можешь, — упрямо настаивал Дагда. — При обычных обстоятельствах милорд Жосслен был бы счастлив сражаться перед тобой. Но ты скоро родишь, а он боится что ты, впервые увидев смертельный поединок, испугаешься и выкинешь ребенка. Ему придется беспокоиться о тебе в то время, когда нужно думать только о битве.

— Ты хочешь сказать, что мое присутствие может повредить моему мужу и изменить исход поединка не в его пользу? — задумчиво переспросила Мэйрин.

— Он победит в любом случае, потому что Господь на его стороне, но если ему не придется тревожиться о тебе, ему будет легче.

— Но что скажут люди, если я не приду, Дагда?!

— Разве тебя когда-нибудь заботили людские пересуды, Мэйрин? Сопроводи его на поле битвы, скажи при всех, что любишь его и желаешь ему удачи, а потом возвращайся к королеве и ожидай там конца поединка.

— Почему ты не сказал мне этого раньше, Дагда?

— Потому что ты не стала бы меня слушать, девочка моя. Я заметил, что у тебя тени под глазами. Значит, ты провела бессонную ночь. И мне показалось, что теперь ты более склонна внимать доводам разума, чем вчера. — Ирландец по-отечески обнял ее. — Я прав?

— Да, — согласилась Мэйрин.

— Значит, ты выполнишь мою просьбу?

— Да, Дагда. Я пожелаю удачи милорду Жосслену, покину поле битвы и буду дожидаться его возвращения.

Когда Жосслен узнал, что Мэйрин переменила решение и не собирается смотреть на поединок, у него на душе полегчало. Мэйрин же поняла, что Дагда прав. Если бы поединок был частью турнира, он начался бы после полудня. Поединок-зрелище, в котором противники не наносили друг другу ран, а лишь состязались в искусстве боя, порой затягивался надолго и положить конец ему могло только наступление ночи. Но сегодняшний бой был иного рода, поэтому назначили его на десять часов утра. Скамьи, установленные на возвышениях над местом боя, уже заполнились зрителями; лица всех присутствующих были серьезны и торжественны.