Кольца детей Ауле - Страница 17

– Но корабли были сожжены, разве не так?

– Они уже были сильно потрепаны бурей, которую подняла Уинен. Пролив был узким, но в нем плавало множество льдин, а никто из нас, повторяю, не был хорошим мореходом. Пока мы добирались до другого берега, один корабль получил пробоину и едва не затонул, остальные текли, как решета. Снова плыть на них через пролив, да еще туда и обратно, было бы самоубийственным делом, и тогда мой дед приказал сжечь их. Пока мы шли по валинорскому берегу, Финголфин донимал его разговорами вроде «что мы наделали, а не пора ли нам возвращаться», поэтому Феанор был уверен, что, сжигая корабли, всего-навсего дает ему хороший повод вернуться. Он даже и подумать не мог, что оставшиеся на том берегу пойдут через льды.

– Мог бы и подумать, – заметил майар. – Видимо, неприязнь к сводному брату не позволила Феанору верно оценить его.

– Его-то он как раз оценил верно. Если бы все зависело только от Финголфина, его народ вернулся бы к валарам. Но там был Финрод, там был Фингон Храбрый, там была Галадриэль, которая рвалась на свободу. Когда Финголфин распорядился возвращаться, она произнесла там такую речь, что его почти никто не поддержал. И они пошли в это страшное путешествие через ледяные торосы. Мой дед понял свою ошибку, только услышав об этом переходе, и так и не простил ее себе. В своем последнем бою он искал смерти, а вовсе не попался в ловушку, увлекшись погоней за балрогами. Это история валаров утверждает, что Феанор был способен на такую глупость, но мы, его близкие родичи, знаем, что он осудил себя сам.

Резкий порыв восточного ветра донес запах серы из-за Хмурых гор. Келебримбер вскинул голову и глянул в ту сторону, вслед за ним посмотрел и Саурон.

– Ородруин был спокоен в течение нескольких столетий, – сказал майар. – Прежде все здесь было выжжено – черно и засыпано пеплом. За это долину вокруг огненной горы прозвали Мордором – Черной Землей. Теперь здешние воды очистились, а земля покрылась новой травой и деревьями. Пепел горы плодороден, и посевы дают здесь богатый урожай.

– Откуда ты это знаешь?

– На склонах Ородруина встречаются редкие примеси для литейных работ, поэтому я иногда бываю здесь. Мне известно, что на протяжении последних столетий в долине пытались обосноваться то южные орки, то племена из степей Харада. Они понастроили здесь жилищ и укреплений, но в последние годы Ородруин снова начал дымить, и они покинули Мордор.

– Не похоже, чтобы там нашлась питьевая вода и пища для коней, – сказал Келебримбер, разглядывая черные острия скал.

– Найдется, – уверенным голосом ответил Саурон. – Не так давно я посылал гонца к местным атани, которые живут по ту сторону Андуина, и заказал им доставить к огненной горе кузнечное оборудование и припасы, а также подыскать там место, где мы могли бы остановиться на время работы. Когда мне сообщили о выполнении заказа, в ответе говорилось, что все оставлено у входа в пещеру, а у восточного подножия горы есть удобная стоянка. Сейчас в Мордор не ходят ни орки, ни кочевники, поэтому там никто ничего не тронет. По моим расчетам, мы пробудем там около месяца. Несколько дней у нас уйдет на установку оборудования и еще недели три – на изготовление самого кольца.

– Почему они сразу не установили оборудование на место?

– В подземной пещере Ородруина стоит такая жара, что любой атани изжарится, не пройдя и полпути к нему. Жар первородного огня способны выдержать только айнуры или Старшие эльдары.

– Так ты из-за этого отказался, когда я предлагал тебе взять Фандуила?

– Да, он из молодых авари. Даже если он и не поджарится в пещере Ородруина, он все равно не сможет там работать.

– Понятно, – кивнул Келебримбер.

– А знаешь, мне понравились твои слова о правде, – внезапно сказал Саурон. – У валаров своя правда, у вас, нолдоров – своя. У Мелькора тоже была своя правда. Я был тогда учеником Ауле, но услышал ее и пошел за ним. Мелькор был не так плох, как о нем рассказывают, просто у него были свои идеи о том, как должен выглядеть мир, и он был достаточно могущественным, чтобы попытаться осуществить их. Он потерпел поражение и его выставили в истории как исчадие зла, но неизвестно, как она выглядела бы, если бы он победил. И уж конечно, главу про Эонвэ следовало бы написать в ней совсем иначе. Ты, полагаю, не знаешь, почему этот светоч всех мыслимых и немыслимых добродетелей так великодушно уступил сильмариллы твоим дядям?

Келебримбер изумленно повернулся к майару.

– А ты это знаешь?

– Еще бы мне не знать! Меня называли правой рукой Отступника, и я не считаю это оскорблением. Когда Берен стащил у него сильмарилл, да еще при этом угодил ему кинжалом в лицо, Мелькор был, мягко говоря, недоволен этим. Прежде он не пытался снять с сильмариллов заклятие Феанора, но не потому, что это было невозможно для него – пусть Феанор был могущественнейшим из эльдаров, но Мелькор был могущественнейшим из валаров. Он оставил это заклятие потому, что оно великолепно защищало камни от ненадежных сподвижников – но после кражи сильмарилла он снял его с двух оставшихся камней и наложил на них свое, которое поражало безумием каждого, кто возьмет их в руку – кроме него самого, конечно. Я был при нем, когда он это делал, поэтому мне нетрудно было догадаться, что случилось с твоими дядями. Когда к Эонве принесли корону Мелькора с сильмариллами, он обнаружил, но не сумел снять с них заклинание, наложенное самим Отступником. Поэтому он уступил сильмариллы Маэдросу и Маэглору, когда те потребовали их себе. Взяв камни, оба сошли с ума и им стало мерещиться, что сильмариллы жгут их. Маэдрос спрыгнул в лавовую трещину, каких там образовалось множество во время всеобщей драки, а Маэглор убежал на берег моря и бросил свой камень в воду. Во всей истории Перворожденных есть только эти двое, которые сошли с ума – ясно, что такое могло случиться только от заклятия Мелькора.

– Я тоже это знал, – тихо сказал Келебримбер. – По окончании Войны Гнева Теркен отправился искать отца и взял меня с собой. Мы нашли Маэглора на берегу океана – он был совершенно безумным и не отвечал на наши слова. Он даже не замечал нашего присутствия, но все время пел песни собственного сочинения, в которых говорилось то, что ты сейчас рассказал мне. Сначала мы с Теркеном думали, что это от безумия, но я вдруг заметил, что на ладонях Маэглора нет ни следа ожогов. У него были чистые, неповрежденные ладони – иначе как бы он играл на лютне? Мы пытались увести его домой, но Маэглор наотрез отказывался уходить оттуда, где лежал сильмарилл, и в конце концов мы оставили его в покое. Он был совершенно счастлив там, на берегу. Может, он и до сих пор там.

– Вот видишь, а в истории написана совсем другая правда. Она от слова «править» – а значит, прав тот, кто правит. Ты это понимаешь, Феанарэ?

– Это – утверждение, не слишком сложное для понимания.

Темные глаза Саурона обернулись к Келебримберу, стремясь поймать его взгляд.

– Возможно, но вопрос еще и в том, как понимать его. Можно ведь и так – правь, и ты будешь прав. Разве тебе никогда не хотелось рассказать миру свою правду об уходе нолдоров из Валинора? Или очистить доброе имя твоего великого деда от налипшей на него грязи и ложных толкований? Разве это справедливо, что другим можно толковать историю в свою пользу, а тебе нельзя?

Эльф заметил настойчивое внимание своего спутника и слегка пожал плечами:

– Что с того, что история подобна самке гоблина, которую любой из самцов ее племени имеет, как ему вздумается? Я – не гоблин, я слишком брезглив для этого.

– Брезглив? – пренебрежительно фыркнул майар. – Даже валары имеют эту суку-историю, как им заблагорассудится. Кто ты такой, чтобы брезговать тем, чем не брезгуют и боги?

– Кто я такой? – Келебримбер усмехнулся, но затем задумался. – А действительно, кто я такой? Перворожденный – но не каждый из Перворожденных рассуждал бы точно так же. Нолдор, искатель мудрости – но каждый из нас ищет ее на своих путях. Феанарэ по прозвищу Келебримбер – но имена забываются. И если бы я не был ни Перворожденным, ни нолдором, ни Феанарэ – я все-таки был бы тем, кто я есть. Значит, я – это просто я, и если я придерживаюсь каких-то убеждений, мне все равно, нолдор я, валар или гоблин. Пусть даже я брезгую тем, чем не брезгуют и боги.