Когда закончится война (СИ) - Страница 23

'Я, ведь, когда ты сказал о том, что возле Генкиного дома немец вьется, сразу понял, что не ошибся. Не понимаю только, что Гена все еще там, на горячей точке торчит? Думаю, скоро вернется. Уж его отец-то постарается это устроить.'

Я тогда ничего не понял. Особенно последнюю Павлову фразу. А теперь все стало на свои места. Как бы мне не хотелось верить в слова мужчины, но все факты налицо: Генка перешел на сторону врага. И кто знает, что теперь со всеми нами будет?

***

Меня увидел один из партизан, когда я продирался сквозь ветки деревьев через лес. Он сразу понял, что произошло что-то непредвиденное, и вышел ко мне навстречу.

С облегчением выдыхаю и, как на духу, рассказываю ему обо всем. Тот хмурится, глядя куда-то мимо меня, и молчит. Даже когда я уже заканчиваю рассказывать, он по-прежнему молчит и напряженно думает.

- Вот что, - наконец-то говорит он. - Иди назад. И возвращайся лучше другой дорогой, засек?

- Засек. А вы?..

- Не важно. Мы уходим. Пока рано.

Партизан смотрит на меня какое-то время, после чего усмехается и хлопает меня по плечу.

- А ты боец! Выйдет из тебя толк, руку на отсечение даю.

Невольно улыбаюсь и пожимаю протянутую мне ладонь.

- Все. Иди назад, ты теперь за старшего! - почти в точности повторяет он папины слова и разворачивается, чтобы уйти.

Стою и смотрю вслед отряду, пока они окончательно не скрываются вдали. Потом разворачиваюсь и бегу обратно.

***

Дома меня ждал удар. Стоило мне только войти в комнату и увидеть Лилю, как я понял, что случилось что-то поистине ужасное.

- Что? - только и смог вымолвить я, опускаясь на стул в углу и глядя на тетку круглыми от ужаса глазами.

Та молча встала, подойдя ко мне почти вплотную, протянула треугольный, чуть пожелтевший, конверт. Упала рядом на стул, прижавшись плечом к стене.

Негнущимися от страха пальцами разворачиваю аккуратный треугольник. Несколько секунд тупо смотрю на извещение перед собой, пытаясь вникнуть в написанные строки.

Никак не могу понять, что же все-таки произошло. А вот Лиля уже поняла. Сидит и смотрит в стену, даже не плачет. И глаза сухие, но воспаленные. А внутри зрачка нездоровый блеск, как будто от лихорадки.

Снова опускаю взгляд на страшное письмо в своих руках. Все тут: и печать, и подпись. Перечитываю имя отца и вдруг замечаю к тому же приписанное в уголке ровным почерком имя матери. Осознание произошедшего захватывает меня с головой. То, во что я упорно не хотел верить, все-таки произошло.

Открываю рот, чтобы что-то сказать, но тут же снова закрываю его. Не могу подобрать слов. Да тут, собственно, и говорить не о чем.

Вскакиваю с места, сжимая извещение в кулаке, и стремительно выбегаю из дома. Лицу стало отчего-то жарко, а особенно жарко глазам. Распахиваю входную дверь, напугав при этом сестру, и сбегаю по ступенькам.

Краем глаза ловлю испуганный Веркин взгляд. В голове проносится невольная мысль. Как же хорошо, что сестра еще не умеет читать!

Пытаясь сдерживать себя, твердым шагом приближаюсь к крайнему Генкиному дому. Сейчас больше всего на свете мне хочется схватить его за горло и сдавить пальцы покрепче. Ведь именно из-за таких, как он, погибают люди. Во мне все буквально клокочет от бессильной ярости.

Взбегаю по ступенькам и со всей силы барабаню кулаками в его дверь. А потом и ногами. Сначала мне кажется, что его нет дома, а, даже если он там, то все равно не откроет. Боится. Генка вечно чего-то боится, вот и стал предателем, лишь бы сохранить свою жалкую шкуру.

Но я ошибся. Передо мной распахивается дверь. И на пороге я вижу его собственной персоной. Стоит, сложив руки на груди, и смотрит на меня, как на пустое место: безразлично и пренебрежительно. Это еще больше выводит меня из себя.

- Что-то потерял? - нагло спрашивает он.

Вместо ответа замахиваюсь и со всей силы бью его кулаком в челюсть. Генка такого точно не ожидал, потому что тут же пошатнулся и почти сполз по стене на пол.

- Ты... Ты совсем рехнулся?

Опускаю голову и натыкаюсь взглядом на этого жалкого человека, которого когда-то считал своим другом.

- Как же ты смог предать Родину? И ни разу ни подумал? - вот все, что я смог из себя выдавить.

- Ты о чем?

Вспыхиваю от ярости.

- Убил бы тебя на месте! - рычу я, не спуская с рыжего взгляд. - Да только не хочу уподобляться таким, как ты!

Генка осторожно поднимается и отступает на несколько шагов назад.

- Не, ну ты вконец сумасшедший. А я еще помочь тебе хотел. Я же договориться могу, чтобы тебя не трогали...

Наверно, мое лицо в этот момент сделалось совершенно жутким. Рыжий затих и со страхом теперь вглядывается в мои глаза.

Около минуты борюсь с желанием исполнить свое недавнее желание и придушить его на месте, но потом все-таки беру себя в руки.

Подавляю вдох и цежу сквозь зубы:

- Да тебя и без меня уже жизнь наказала. Не ждет тебя впереди ничего хорошего, так и знай!

Разворачиваюсь и ухожу, оставляя за своей спиной и Генкин дом, и самого Генку.

Сколько потрясений за последние несколько дней! Сколько еще впереди?

Ускоряю шаг. А затем и вовсе перехожу на бег. Бегу по сельской дороге и каждый свой шаг будто бы впечатываю в землю. А перед глазами стоит отец. В своей старенькой военной форме, с печальными и серьезными глазами, в которых не было уже тогда привычного блеска. И особенно ярко в сознании - его рука, крепко сжимающая шершавый дорожный рюкзак.

И мать. Она как будто почувствовала, что он не вернется. И ушла вместе с ним.

Зажмуриваю глаза и трясу головой, но отец так и продолжает стоять передо мной. Он стоит и смотрит прямо мне в глаза, а его губы неслышно произносят: 'За старшего'.

Вбегаю в лес и падаю на траву. Вытягиваю руки перед собой и остаюсь лежать в таком положении. Сейчас, в эту минуту, единственное мое желание - остаться здесь и никогда не возвращаться домой. Все равно он уже другой. Чужой и холодный.

Да уже ничего и не может быть по-прежнему.

В голове гулкая пустота. Не осталось ни чувств, ни мыслей. Но я знаю точно одно: теперь у меня нет права уйти.'

Десятая глава

Мы сидим за столом и пьем ромашковый чай. Я сижу на своем любимом месте у окна и вдыхаю аромат сирени, что растет прямо рядом с домом. После той грозы куст распустился еще больше. А ветки такие большие, пышные.

Закрываю глаза и представляю, что я сейчас сижу на крыше в куртке Феликса. Она как раз тогда и пахла бензином и сиренью. Картина, нарисованная моим воображением, показалась мне такой реальной, что я тут же быстро поморгала и для верности помотала головой из стороны в сторону, чтобы стряхнуть наваждение.

За столом помимо меня сидят Тихон и Вера. Лиля куда-то ушла. Мы молча жуем хлеб. Я разговаривать не хочу. А Тихон, видимо, на меня обиделся.

Внезапно открывается дверь, и на пороге появляется очень бледная Лиля. Она подходит к нам и садится за стол.

- Верочка, - просит она племянницу. - Бери хлеб и пойди к Любе.

Девочка берет со стола кусочек хлеба и послушно уходит к сестре.

- Что случилось? - встревожено спрашивает Тихон, глядя на тетю.

- Случилось, - кивает та головой и откидывается назад, прижимаясь к стене.

Мальчишка внимательно следит за изменениями на лице тети. Та бледнеет еще больше и растерянно произносит:

- Уж и не знаю, как сказать... Я сейчас пошла к бабе Нюте. Ткань хотела за молоко отдать. Знаю ведь, что у нее нет...

Лиля замолкает. Я тоже начинаю тревожиться. Неужели действительно мои страхи оправдались?.. А вдруг во всем обвинят меня? Хотя, по сути, я, хоть косвенно, но виновата. Чувствую, как мои зубы начинают мелко постукивать друг о друга от волнения. А Лиля все молчит, будто бы подбирая слова. Смотрю ей прямо в лицо и спрашиваю:

- Ну?..

Молодая женщина переводит на меня взгляд.

- Дверь открыта. Захожу. А она на пороге лежит...

До меня очень плохо доходит. С непониманием смотрю на Лилю. Она сидит растерянная. Глаза красные, и коса выбилась из-под платка.