Когда загорится свет - Страница 12

Мать старела теперь так быстро, что Алексей почти ежедневно замечал новые изменения в этом, таком знакомом лице, и только глаза блестели по-прежнему мягким нежным блеском. Обстоятельства сложились так, что работы у нее становилось все меньше. Заказчики уезжали или переходили к другим, помоложе, покупали готовые вещи в магазине, и все реже стучала машина, и все реже седеющая голова склонялась над шитьем.

Впрочем, Алексей зарабатывал теперь неплохо, хватало на двоих. И сам Алексей отнимал все больше времени у матери. Приходилось чинить пиджак, приготовлять еду, которую он брал с собой. Робко, даже немного испуганно, смотрела она на сына, подсовывала ему лучшие куски, расправляла блузу на спине, когда он уходил. Когда на улице раздавалась гармошка и гремели песни, мать вздыхала. Другие развлекались, пели, гуляли с девушками, а у Алексея не было на это времени. Он работал, как взрослый мужчина. Ей было жалко его, но она знала, что тут ничего не поделаешь, ничего не изменишь. Теперь Алексей распоряжался своей и ее судьбой, споры были бесполезны, да и какие тут споры? Она чувствовала себя все слабее, и страшный кашель все чаще сотрясал ее тело. Ночью она покрывалась холодным потом, и тогда ее волосы шевелились от страха: Алешенька останется один. Кто о нем позаботится, кто починит ему одежду, кто приготовит ему поесть? Слушая в ночном мраке ровное глубокое дыхание сына, она молилась словами давно забытой молитвы, обрывками вздохов, хаосом чувств и умоляла этого бога, веру в которого давно погасил в ней муж, чтобы он обождал еще немного, пока хоть подрастет ее маленький сын Алешенька, которому трудно будет без нее, одному, как перст, во всем этом огромном, непонятном мире. Чем она помешает богу, если поживет еще немного, слабая женщина, у которой никого нет на земле, кроме этого сына? Ведь Соня всегда была какая-то чужая, хитрая, практичная и всегда рвалась и в дому… Кололо в груди, мать прижимала слабые руки к больному месту и шептала свою тихую, горячую молитву. Нет, судьба не подарила ее за всю жизнь ни счастьем, ни радостью: она всегда была трудна и печальна, эта жизнь. И в родной семье, где родители едва сводили концы с концами и не могли дождаться, когда она, наконец, выйдет замуж, и потом с мужем, угрюмость которого угнетала ее; не принесла ей радости и дочь, хотя говорят, что дочь ближе матери, чем сын. И вот она чувствует, что жизнь кончается, что придется уйти от мальчика, не дождавшись, когда его можно будет оставить спокойно, с уверенностью, что он достаточно силен, что он справится с жизнью. Да, правда, он зарабатывал уже и на себя и на нее, но все же он был еще мальчик, и никто не знал этого так хорошо, как она.

Алексей тем временем перестал работать на железной дороге, он перешел к каменщику и работал вместе с ним в местечке и окрестностях. Они штукатурили дома, ставили печи. Здесь Алексей многому научился. Он узнал, что не всегда нужно торопиться. Усатый Ипполит говорил ему:

— Работаешь поденно — нечего из себя жилы тянуть. Действуй лопаткой помаленьку. Вот песню заведи, тогда лучше поймешь. Лопаткой под песню: «Разлука, ты, разлука, чужа-а-а-я сто-о-ро-о-на-а-а!» Вот так, помаленьку. А то за один день кончим, что толку-то! А так можно растянуть, и не бежать сейчас же искать заработка.

И Алексей мазал стены под медленный, тягучий мотив. На сердце оседала печаль, и хотелось плакать от этой разлуки, такой мучительной, трудной и неизбежной. С кем же и с чем разлука — Алексей не знал, и эта беспричинная грусть казалась ему сладостной и странной, как все далекое и непонятное. Что это такое — разлука? О какой чужой стороне пела песня? Белая известь медленно покрывала кирпичи, но Алексей забывал о том, что делает, ему казалось, что это делается только так, чтобы лучше пелось, и что белая известь как-то странно связана с далекой стороной и с печалью, которая сжимала сердце и щипала глаза, вызывая беспричинные слезы.

Но потом они получали новую работу, не поденную, а сдельную, и Ипполит, жуя в зубах конец длинного уса, объяснял Алексею:

— Тут уж «Разлука» ни к чему. Когда работаешь сдельно, надо петь другую песню, ну хоть «Ах вы, сени, мои сени». Ну-ка, попробуй. Нет, не так, живей, живей, парень, а то растянем работу, — глядишь, и своих не выработаем.

И Алексей пел веселую песню и махал лопаткой так, что известь брызгала из-под рук и пот проступал сквозь рубашку. Ипполит не горевал об этом.

— Что, взмок? Это ничего, давай, давай, скорей кончим — скорей деньги получим. «Ах вы, сени, мои сени…»

И Алексей ожесточенно штукатурил и ожесточенно насвистывал песенку. Она была веселая, быстрая, и Алексей чувствовал в ней страстный огонь, зажигающий кровь в жилах. Это напоминало ему состязание под яблоней — кислый сок на губах, кровь на деснах, веселый азарт. Он любил сдельную работу — быструю, торопливую, без отдыха, когда нельзя распрямить спину, потому что Ипполит тотчас начинал добродушно подгонять его:

— Эй, ты, это тебе не «Разлука», нечего на завтра оставлять.

Ипполит честно делился с ним заработком, отдавая, как уговорились, третью часть, и Алексей недурно зарабатывал. В это время он узнал также вкус водки, — Ипполит угощал его.

— Пей, пей, что ты морщишься, не девушка. И согреет и желудок очистит. Без водки, брат, трудно. И веселее с ней…

Однако в понедельник он приходил на работу мрачный, ставил возле себя ведерце с водой и пил не переставая.

— Гляди, какая ядовитая… Закуска, что ли, повредила… Селедка словно была свежая, да разве ее разберешь… Сохнет и сохнет в животе, как в печке, а напиться не могу. Знаешь что? Ты, Алеша, поработай немного один, а я прилягу на минутку. Чертовски голова болит.

Он ложился на груду кирпича или прямо на землю, подкладывал под голову мощный кулак и моментально засыпал; рыжеватые усы смешно подрагивали от храпа. Просыпался он в еще худшем настроении.

— Вот понедельник… Правду старики говорят, что это плохой день. Ни работать, ни спать… Плохой день…

— А вы бы не пили, — осмеливался заметить Алеша.

— Ты что же это, щенок, учить меня будешь? «Не пить»!.. Как же без водки? И греет, и веселее с ней, и желудок дезин-фи-ци-ру-ет. Без водки нельзя. Хитрые не пьют, а им как раз потому и не верят, знаешь? Водка… Ого! Молод ты еще. Тебе все равно… Будешь постарше, поймешь. Знаешь что, Алеша? Кончим на сегодня. Понедельник плохой день. Еще что-нибудь случится, на что нам это? Завтра как возьмемся, так аж пыль пойдет. А сегодня уж лучше не надо. Селедка была с душком, что ли…

Они собирали инструмент, и Алеша, пользуясь свободным временем, бежал по лугу к заводи купаться. Здесь речка разливалась шире, обросла высоким тростником, и можно было даже плавать. Со дна поднимался мягкий коричневатый ил и, как дым, клубился в воде. В тростнике шумели птицы, иногда обнаженного тела вдруг касалась мелкая рыбка. Алексей закидывал руки под голову и, едва заметными движениями ног держась на воде, смотрел в небо. Оно было без конца и без края, лазурное, насыщенное блеском. На лугах стрекотали кузнечики. Алексей дремал с открытыми глазами. Вода, переливаясь через грудь, приятно щекотала. Терялось ощущение действительности; он качался в прозрачной, теплой, насыщенной лазурью бездне. Высоко-высоко в небе парил на широко распластанных крыльях ястреб — темное, неподвижное пятно. «Видит ли он меня?» — лениво думал Алексей. И вдруг ястреб камнем ринулся вниз. Его заслонили верхушки тростника, и Алексей не мог рассмотреть, куда опустилась птица. Там была какая-то добыча, там теперь летели перья или шерсть, раздавался писк или крик, лилась на зеленую траву кровь. Но здесь ничего не было ни слышно, ни видно — тишина, зелень, лазурь. Алексею казалось, что он отделен от жизни огромной стеной, за которой что-то происходит, кипит, переливается, но он ничего не видит, не слышит, все это не для него. И вдруг он испугался, словно потерял что-то самое важное, забыл о чем-то, чего нельзя было забывать. Что же это было?

Пронизанный холодной дрожью, он вылез из воды и медленно побрел по лугам к местечку. Оно показалось ему маленьким и серым, маленьким, как никогда. Клейкая, сонная скука осела на сердце. Завтра опять работа, опять возвращение домой, и так без конца. А зачем? Видно, жизнь не приходит сама. Нужно пойти ей навстречу. Но куда и как?