Когда зацветает пустыня (СИ) - Страница 51

Шепча Виталику на ухо приободряющие напутствия и слова любви, на самом деле я молчаливо с ним прощалась. Да, в самый последний момент я практически сломалась, почти перестала верить. Ведь пять процентов это такая ничтожная крупица. Почти песчинка на огромном пляже…

И как бы мне хотелось самой получить общий наркоз на эти семь с половиной часов. Чтобы просто отключиться, перестать реветь, гадать и жалеть не знаю кого больше: Виталика или себя.

Но, в который раз вопреки прогнозам врачей, мой любимый выжил. Видимо, благодаря его прежним невероятной выносливости и стальному здоровью.

И если он выдержал и не сломался, то я, тем более, не имела права даже и думать о плохом.

Втайне я, конечно, надеялась, что операция как-то поспособствует его выходу из комы. Послужит своеобразным толчком организму, встряхнёт, разбудит… Но! Он снова провалился в своё обычное вегетативное состояние.

Отец вернулся в Америку, а Хизер и Тодд, наоборот, решили пока обосноваться в Дубае и ещё плотнее, чем прежде, занялись фотографией. И уже через пару месяцев к ним присоединилась и я.

Думаю, что только благодаря любимому делу и моему новому агентству, специализирующемуся на рекламной фотографии, я и продержалась следующие два года. Это время оказалось самым трудным. А причиной тому был отец Виталика, направивший заявление на поведение врачебного консилиума для решения вопроса об эфтанайзии. Как выяснилось, он уже давно определил для сына срок в три года. Утверждал, что всё это мучительно для Виталика и, в конечном счёте, бесполезно. Говорил, что не может смотреть на него в таком состоянии.

А, по сути, он и не смотрел. Приезжал только раз за всё это время.

Зато я теперь себе места не находила, ища пятый угол и ревя напропалую.

И не знаю, чем бы всё закончилось, если бы не мой отец, вполне уверенно утверждавший, что врачи вряд ли подпишут заявление Леонида Александровича. Это большая редкость. Никто не захочет играть роль палача.

Прошло два года

— Тодд, ну правда… Поезжайте в зоопарк без нас. У Виталика что-то пульс сегодня прыгает. Не хочу оставлять его одного. Да и Маляк попросила отпустить её вечером на пару часов.

— Как хочешь, Злат. Но Милу я заберу. — Тодд присел рядом с моей девочкой и игриво потрепал по пухлой щёчке, — Ты же хочешь в зоопарк, малёк? Со мной, Хизер и Тайлером.

— Тодд, не нужно. Вы и за своим-то хулиганом не всегда успеваете…

— Так, не понял! Это насчёт того случая с песком в сумке у французской туристки? — шутливо насупился Тодд, но тут же загремел раскатывающимся смехом. Да, ту историю сложно вспоминать без смеха.

— Мамочка, я хочу в за-палк! — засеменила ко мне возбуждённая Мила.

— Ох! Ну хорошо, обезьянка! — не могла я устоять, когда дочка делала текие глазки. — Только обещай слушаться дядю Тодда и тётю Хизер не на сто, а на триста процентов. Договорились?

— Да! — коротко выкрикнула она, чмокнула мня в щёку и помчалась к Тодду.

Думаю, когда Мила оказалась возле него, уже напрочь забыла мою последнюю фразу.

— Не уходите, Тодд! Я сейчас… Только возьму её сандалии и поросюшку Нонну, — бросила я через плечо и направилась в гостиную.

— Папа! Папа! — весело защебетала эта маленькая птичка.

Сколько раз я объясняла ей, что папа у неё один и это — Виталик. Но Мила, хотя и понимала это, всё равно почему-то путалась называя папой то Тодда, то моего отца.

— Мила, ну сколько раз тебе…

— Зла-ат! Злат! Беги скорей сюда! — резко крикнул Тодд.

И мне показалось, что Земля под ногами завертелась в десять раз быстрей.

ВИТАЛИЙ

Я спал. Очень долго. Но проснуться почему-то не получалось. Да и не хотелось с того момента, когда тупая боль отступила.

Временами не понимал где нахожусь и начинал думать, что уже мёртв. А если так, по почему я до сих пор ещё мыслю?

Но, всё-таки, большую часть времени я считал, что погрузился в другую реальность, сон.

И этот сон был каким-то чудом, мечтой, сопровождаемой прекрасным женским голосом. Ощущения, как в раннем детстве, наверное. Когда мама рассказывает тебе сказку: слов не понимаешь, но от этого родного звука так хорошо и спокойно. Постепенно голос становился ближе, а потом к нему присоединился ещё один — детский. Только блогодаря им я держался и не провалился во тьму, которая иногда подступала совсем близко, затягивая меня, как в воронку.

А затем что-то вытолкнуло меня на поверхность со дна моря. И я вспомнил, что тонул. А может, я и сейчас под водой? Но тогда почему до сих пор жив? Нет, жив. И сегодня осознание этого подкралось ближе всего. Как и их голоса. А вместе с ними какой-то шум, противный писк…

Открыв глаза, я уставился на яркую, белую точку. Сначала она была совсем крохотный, но постепенно превратилась в прямоугольник и начала расти. Вот она размером со спичечный коробок, а теперь это альбомный лист. Через минуту точка трансформировалась в потолок. Подрагивающий, нечёткий, со сдвоенными контурами. Но потолок!

А вслед за этим меня оглушил всё тот же детский голосок: — Папа! Папа!

Звонкий лепет, сопровождавший мой сон. В этом я был уверен. Не перепутал бы его ни с каким другим. А вслед за ним слух резанул другой — мужской. Громкий. Зовущий Злату. Мою Злату! Мою любимую, по которой я так соскучился!

Я в нетерпении скинул с себя простыню и вскочил с кровати. Но это произошло лишь в мыслях. На самом деле не получалось пошевелить и пальцем. Всё тело ныло иступляющей болью.

И вот надо мной нависла чья-то фигура. Не Злата. Тодд. Как ни странно, даже в таком состоянии я сразу его узнал. И Тодд был не один, а с маленькой девчушкой на руках.

Озноб прошиб всё тело. Доставший назойливый писк замельтешил чаще. Теперь я догадался, что это кардиомонитор. А ещё догадался, что пока я "спал", Златка выполнила своё обещание и вышла замуж за Тодда. Мне назло. Или по любви? Неужели бесконечная любовь моей девочки сдулась за это время? А сколько прошло того времени? А может, я не проснулся, а всё ещё сплю? Или того хуже?

Одни вопросы…

— Виталик! Любимый! — вначале это был голос. А потом и сама она. Перепуганная, удивлённая, плачущая. Ещё никогда я не видел Златино лицо таким… И ещё никогда не чувствовал такой необходимости просто её видеть.

Но, стоящий рядом Тодд и их малышка бороздили душу, как граблями.

— Милый, ты меня слышишь? Виталик! Моргни, если слышишь. — выдавливала Злата сквозь всхлипы.

Я выполнил просьбу. Ответил. И только сейчас понял, что не могу говорить из-за торчащей во рту трубки.

— Тодд, побудь с ним, я позвоню врачу. — Злата изчезла, а я снова погрузился в безмятежный и глубокий сон.

— Мисс Лемишева, не стоит переживать. Это нормально. Сейчас мистер Огановский будет много спать. Восстановление займёт месяцы, а, может, и годы. Это вообще чудо, что он пришёл в себя после трёх лет в коме, вы же понимаете.

Мисс Лемишева? А почему не фамилия Тодда? Трёх лет? В коме?

Сердце снова понеслось со скоростью истребителя. Хорошо, что хотя бы пронзительного писка больше не было. Но трубка… Как же она меня раздражала!

— Мистер Огановский, — молодой врач склонился надо мной и начал медленно и чётко "разжёвывать" каждое слово. — Меня зовут доктор Донаван. Сейчас Вы находитесь в реабилитационном центре Дубая. Ваше самочувствие обусловлено длительным пребывание в коме. Вы меня понимаете?

Я снова моргнул.

— Отлично. Вы слишком долго пробыли под водой и перенесли клиническую смерть. Этим и объясняется ваше состояние. Но… — врач просиял и резко перешёл на неформальное общение, — Чёрт! Мы все до одури рады, что вы пришли в себя! Как и ваши близкие. Но нам предстоят долгие недели реабилитации и восстановления. Слабость, головокружение, сонливость сейчас норма. Провалы в памяти, ощущение спутанности сознания, даже галлюцинации — тоже. Но мы рядом и всегда готовы помочь. Как и ваша жена.