Когда я умирала - Страница 18

Он хлюпает и бормочет среди спиц и в коленях у мулов. Покрытый жирными косами пены как потный, взмыленный конь. Сквозь кустарник проходит с жалобным звуком, задумчивым звуком; тростник и молодая поросль гнутся в нем, как от маленькой бури, они лишены отражений и колышутся, словно подвешенные на невидимой проволоке и сучьями наверху. И стоят над неугомонной водой деревья, тростник, лозы без корней, отрезанные от почвы, — призраками среди громадной, но не бескрайней пустыни, оглашаемой ропотом напрасной, печальной воды.

Мы с Кешем сидим в повозке; Джул — на коне у правого заднего колеса. С длинной розовой морды коня дико смотрит младенчески-голубой глаз, а конь дрожит и дышит хрипло, будто стонет. Джул подобрался в седле, молчит, твердо и быстро поглядывает по сторонам, и лицо у него спокойное, бледноватое, настороженное. У Кеша тоже серьезный, сосредоточенный вид; мы с ним обмениваемся долгими испытующими взглядами, и они беспрепятственно проникают сквозь глаза в ту сокровенную глубь, где сейчас Кеш и Дарл бесстыдно и настороженно пригнулись в первобытном ужасе и первобытном предчувствии беды. Но вот мы заговорили, и голоса наши спокойны и бесстрастны.

— Похоже, что мы еще на дороге.

— Талл додумался спилить здесь два дуба. Я слышал, раньше в паводок по этим деревьям брод находили.

— Два года назад он здесь лес валил, тогда, наверно, и спилил дубы. Не думал, верно, что брод еще кому-нибудь понадобится.

— Наверно. Тогда, должно быть, и спилил. Он тут порядком заготовил леса. По закладной им расплатился, я слышал.

— Да, наверно, так. Наверно, он спилил.

— Точно он. Кто лесом у нас пробавляется, им, чтобы лесопилку кормить, крепкая ферма нужна в подспорье. Или же лавка. Но с Вернона станется.

— Могло статься. Чудной.

— Да. Это есть. Ага, здесь она наверно. Если бы старую дорогу не расчистил, нипочем бы лес не вывез. Кажись, мы на ней. — Он молча оглядывает расположение деревьев, наклонившихся в разные стороны, смотрит назад, на дорогу без полотна, смутно намеченную в воздухе сваленными голыми стволами, — словно и дорога отмокла от земли, всплыла, запечатлев в своем призрачном очерке память о разорении еще более основательном, чем то, которое мы наблюдаем сейчас с повозки, тихо разговаривая о былой исправности, о былых мелочах. Джул смотрит на него, потом на меня, потом обводит спокойным пытливым взглядом окрестность, а конь тихо дрожит у него между коленями.

— Он может потихоньку проехать вперед и разведать дорогу, — говорю я.

— Да, — отвечает Кеш, не глядя на меня. Лицо его повернуто: Джул уже впереди, и Кеш смотрит ему в спину.

— Мимо реки не проедет, — говорю я. — За пятьдесят шагов ее увидит.

Кеш не смотрит на меня, его лицо повернуто в профиль.

— Если б знать, я бы на прошлой неделе приехал, все обглядел.

— Тогда мост был, — говорю я. Он на меня не смотрит. — Уитфилд проехал по нему верхом.

Джул снова смотрит на нас, и выражение лица у него серьезное, внимательное, послушное. Голос тих:

— Что мне надо делать?

— Приехал бы на прошлой неделе и все обглядел, — говорит Кеш.

— Откуда же мы знали, — говорю я. — Не могли мы этого знать.

— Я поеду вперед, — говорит Джул. — Вы двигайтесь за мной.

Он подбадривает коня. Конь съежился, повесил голову; Джул наклоняется к нему, что-то говорит и, кажется, силком посылает вперед; конь дрожит, шумно дышит и шатко переставляет ноги, расплескивая воду. Джул разговаривает с ним, шепчется:

— Иди. Я тебе плохого не сделаю. Ну, иди.

— Джул, — говорит Кеш. Джул не оглядывается. Он подбадривает коня.

— Он умеет плавать, — говорю я. — Если не будет коня торопить…

Он родился слабенький. Мама, бывало, сидит при лампе и держит его на подушке, на коленях. Проснемся, она сидит. И оба — ни звука.

— Подушка длиннее его была, — говорит Кеш. Он чуть наклонился вперед. — Что бы мне съездить на прошлой неделе и поглядеть. Надо было.

— Правда, — говорю я. — Ни ногами, ни головой не доставал до краев. Да разве ж ты знал?

— Надо было съездить. — Он подбирает вожжи.

Мулы тронулись, натянули постромки; ожили колеса, залопотали в воде. Он оборачивается и смотрит сверху на Адди.

— Равновесия нет.

Наконец деревья расступаются; распахнулась река, перед ней, полуобернувшись на коне, сидит Джул, а конь по брюхо в воде. За рекой мы видим Вернона, папу с Вардаманом и Дюи Дэлл. Вернон машет нам, показывает вниз по течению.

— Выше брода заехали, — говорит Кеш.

Вернон еще и кричит, но мы не можем расслышать слова из-за шума воды. Тут глубоко, течение ровное, спокойное, и его не ощущаешь даже, пока не появится, медленно вращаясь, бревно.

— Следи за ним, — говорит Кеш.

Мы следим: оно будто споткнулось, замерло на секунду, вода вспухает позади него густой волной, накрывает его, потом оно вдруг выскакивает и несется дальше.

— Там, — говорю я.

— Да. Там.

Мы опять смотрим на Вернона. Теперь он машет руками по-птичьи. Медленно и осторожно мы спускаемся вдоль реки и наблюдаем за Верноном. Он уронил руки.

— Здесь брод, — говорит Кеш.

— Ну так поехали, черт возьми, — говорит Джул и трогается.

— Постой, — говорит Кеш.

Джул остановился.

— Какого еще черта…

Кеш смотрит на воду, потом опять на Адди.

— Равновесия нет.

— Тогда идите к чертям на мост и пешком перебирайтесь, — говорит Джул. — Оба, с Дарлом. Вместо вас сяду.

Кеш не обращает на него никакого внимания.

— Равновесия нет, — говорит он. — Вот что. Надо за ним следить.

— Чего там следить, — говорит Джул. — Слезайте, я сяду. Боишься ехать, так… — Глаза у него белые, как две стружки. Кеш смотрит на него.

— Переедем, — говорит он. — Слушай, что надо делать. Ехай обратно, перейди по мосту, спустись тем берегом и встречай нас с веревкой. Вернон заберет твоего коня домой и подержит, пока не вернемся.

— Иди ты к лешему, — говорит Джул.

— Возьми веревку, спустись тем берегом и жди. Тут от троих не больше толку, чем от двоих — один правит, другой это вот придерживает.

— Да ну тебя к черту.

— Пускай Джул возьмет конец веревки, идет выше нас и натягивает, — говорю я. — Сделаешь, Джул?

Джул пристально смотрит на меня. Взглянул на Кеша и снова на меня — глаза внимательные и строгие.

— Мне — один черт. Лишь бы делать. Расселись здесь, только воду в ступе толчем…

— Кеш, давай, а? — говорю я.

— Придется, пожалуй, — говорит Кеш.

Сама река в ширину — шагов сто, и, кроме папы, Вардамана и Дюи Дэлл, ничто не нарушает однообразия пустыни, почти незаметно, но жутко накренившейся справа налево — словно мы достигли места, где опустошенный мир ускоряет свой бег к последней бездне. А фигурки их — крохотные. Словно разделяет нас с ними уже не пространство, а время — и в этом есть безвозвратность. Словно время не уходит от нас сужающейся чертой, а пролегло между ними и нами, сложившись вдвое, петлей, как веревка, и разделяет нас не промежуток между двумя ветвями, а вся их удвоенная длина. Мулы уже стоят, наклонясь: плечи ниже крупов. Они тоже не дышат, а будто стонут; оглянулись, скользнули по нас взглядом, диким, печальным, глубоким и полным отчаяния, будто в густой воде они прозревают несчастье, но не могут сказать — а мы его не видим.

Кеш перегнулся назад. Положил ладонь на Адди и пробует качнуть. Опущенное лицо его спокойно и озабочено, он что-то прикидывает, потом берет ящик с инструментами и сдвигает вперед, загоняет под сиденье; вдвоем мы сдвигаем вперед и Адди, заклиниваем ее между инструментами и дном повозки. Потом он поворачивается ко мне.

— Нет, — говорю я. — Лучше останусь. Один можешь не управиться.

Из ящика с инструментами он достает свернутую веревку, дважды обводит ее вокруг стойки сиденья и, не завязав, дает конец мне. Длинный конец стравливает Джулу, и Джул захлестывает его за луку седла.

Он должен загнать коня в реку. Конь идет, высоко поднимая колени, выгнув шею, нервничает. Джул чуть подался вперед и приподнял колени; снова его быстрый, внимательный, спокойный взгляд скользнул по нам и по окрестности. Он направил коня в поток и успокаивает его тихим голосом. Конь поскользнулся, ушел в воду до седла, но поднялся на ноги; вода достигает Джулу до бедер.