Когда-то там были волки - Страница 3

«Всем божьим тварям известна любовь», — говорит отец. Я вижу, что объятие Эгги становится ласковым и горячим. Конь ее не сбросит.

Но голова жеребца поднимается в розовом вечернем свете; ветер принес ему запах, и он бьет копытами по земле. Я поворачиваюсь на заборе, чтобы осмотреть опушку леса.

«Тише», — говорит отец, успокаивая и коня, и дочь. Но мне кажется, уже поздно. Потому что я это уже увидела. Из леса смотрят два немигающих глаза.

Наши взгляды встречаются, и на мгновение я становлюсь волком.

В то время как позади меня сестра падает со вставшей на дыбы лошади…

Я просыпаюсь, в растерянности из-за сна, который снится часто, сна-воспоминания. Несколько мгновений я лежу в теплой кровати, перебирая в голове подробности, но приход дня нельзя отрицать — через окно струится свет, и мне надо будить сестру.

— Доброе утро, дорогая, — шепчу я, нежно убирая волосы Эгги с ее лица и осторожно помогая ей встать.

Я веду ее мыться, и она позволяет мне раздеть себя и посадить в ванну.

— Там светит самое настоящее солнце, — говорю я, — так что давай лучше помоем тебе гриву, вдруг тебе захочется посидеть на крыльце, чтобы высушить ее.

Мое предложение нравится ей не больше, чем все остальное, но я и сама знаю, что болтаю попусту: ясно ведь, что сегодня Эгги на улицу не пойдет.

— Волки в загонах. Они хорошо перенесли путешествие, — рассказываю я, втирая ей шампунь в корни волос. — Рвутся домой.

Она не отвечает. Нынче один из ее дурных дней, а значит, я могу говорить и говорить, а она станет только равнодушно смотреть на что-то скрытое от моих глаз. Но я все равно буду делиться с сестрой новостями — вдруг она услышит меня из своего далека.

Волосы у Эгги густые, длинные и белесые, как у меня, и, равномерно нанося кондиционер на спутанные пряди, я размышляю: может, она была права и следовало их состричь? Ей сейчас все равно, но я, хотя с ними много возни, не могу решиться избавиться от этой гривы, которой она всегда отличалась, которую я всю жизнь расчесываю, заплетаю и подравниваю.

Если бы мы не перевезли волков через океан, они бы смогли сбежать. — Я помогаю Эгги вылезти из ванны и вытираю ее, потом одеваю в теплую удобную одежду и сажаю около камина, а сама начинаю готовить завтрак. — Между Шестой и Девятым пока не возникло влечения, — говорю я. — Но они, по крайней мере, не загрызли друг друга.

Эти слова вылетают из моего рта так буднично, что я вздрагиваю. Неужели всякой любви уготован такой путь? Всегда ли страсть несет риск смерти?

Но Эгги мои слова ни о чем не напоминают — она слишком далеко, до нее не дотянуться. Я готова следовать за ней повсюду, куда бы она ни отправилась, но этого места я боюсь больше всего на свете. А еще боюсь, что однажды она перестанет оттуда возвращаться.

Сестра не ест яичницу, которую я ставлю около ее локтя, — слишком устала, слишком утомлена душой и не в силах справиться даже с такой малостью. Я медленно, бережно расчесываю ее влажные волосы и веду разговор о волках, потому что, кроме ярости, у меня остались только они.

Голубой коттедж расположен недалеко от базы. Оба дома находятся на краю леса Абернети, одного из последних остатков древнего Каледонского леса, появившегося здесь после ледникового периода. Эти старые деревья принадлежат к непрерывной эволюционной цепи длиной в девять тысяч лет, и именно среди них мы устроили ближайший загон для волков, куда поместили Шестую, Девятого и Тринадцатую. Если им удастся сформировать стаю, мы так и назовем ее — Абернети. Домов вокруг мало, но позади нас раскинулось сочное зеленое пастбище для овец с многочисленных ферм, отделяющих нас от ближайшего города. Это не очень удачный район для новой стаи волков, но в Шотландском высокогорье не так много территорий, где вы не найдете овец, да и вообще волки не станут сидеть на месте. Надеюсь только, что они предпочитают скрываться в лесу. За этим участком неприветливого соснового леса высятся горы Керн-гормс, а дальше, как мне говорили, лежат дикие края, самое сердце Хайленда, куда не забредают овцы и не ведут дороги. Возможно, там валкам понравится больше всего.

Обогреватель у меня в машине работает на полную мощность. Дорога обледенела, начался легкий снегопад — медленно кружащиеся снежинки плетут в воздухе кружево. По сторонам раскинулись красивые пейзажи: деревенский простор, пологие холмы, извилистые замерзшие реки, густые леса.

Когда впереди вдруг появляется черная лошадь, я поначалу подозреваю, что у меня видение. Хвост струится позади нее, как черная комета. Я слишком поспешно жму на тормоза, и колеса начинают вихлять. Машина описывает полукруг и останавливается посередине дороги, развернувшись в обратном направлении, и я как раз успеваю заметить, как лошадь исчезает между деревьями.

Пока я осторожно увожу автомобиль на обочину, в груди у меня давит.

Около меня с грохотом тормозит пикап.

— Эй, у вас все хорошо? — окликает мужской голос из приопущенного окна со стороны водительского сиденья.

Я киваю.

— Лошадь не видели?

Я показываю рукой, куда она убежала.

— Фу ты черт, — ругается водитель, и пикап, к моему изумлению, мгновенно съезжает с дороги вслед за животным.

Я в ужасе смотрю, как он буксует в снегу. Проверив время, я выскакиваю из машины и иду по следу шин. Это несложно: в снегу остались две борозды.

Снег сыплется гуще, падает вокруг меня. Я спешу, опаздываю на работу, но все равно. Я запрокидываю голову и смотрю наверх. Хлопья ложатся мне на губы и на ресницы. Рука тянется к прохладной, похожей на бумагу коре березы. Во мне дышат воспоминания о сорока тысячах тополей с густыми канареечно-желтыми кронами и таких же живых, как мы.

Лес умирает. Мы его убиваем.

Крик откуда-то издалека.

Я отбрасываю воспоминания и бегу. Мимо пикапа по глубокому снежному покрову, нарушенному только шагами незнакомца и следами копыт взбудораженной лошади. Вся мокрая от пота, я добегаю до реки — узкой полоски льда между крутыми берегами.

Его темная фигура впереди. Внизу на льду стоит лошадь.

Даже с такого расстояния чувствую я холод под ее копытами. Убийственный холод. Мужчина высокий, но его фигуру под многослойной зимней одеждой не разглядеть. Волосы короткие, темные, как и борода. Рядом с ним спокойно сидит чернобелый колли. Мужчина поворачивается ко мне.

— Вы в курсе, что это заповедный лес? — спрашиваю я.

Он с недоумением хмурится.

Я жестом показываю на его пикап и разворошенный им снег.

— Не боитесь нарушать закон?

Он осматривает меня и потом улыбается.

— Можете настучать на меня после того, как я разберусь с лошадью. — У него явный шотландский выговор.

Мы смотрим на растерявшуюся лошадь. Она старается не опираться на переднее копыто.

— Чего же вы ждете? — интересуюсь я.

— У меня нога никудышная, я потом не смогу забраться назад. А лед вот-вот провалится.

На поверхности реки заметны крошечные трещины, которые с каждым движением лошади распространяются все шире.

— Лучше принесу ружье из машины.

Лошадь всхрапывает, трясет головой. Кожа у нее полностью черная, только между широкими бегающими глазами белый ромб, похожий на бриллиант. Я замечаю, как тяжело она дышит, как надувается и опадает ее живот.

— Как ее зовут? — спрашиваю я.

— Понятия не имею.

— Разве она не ваша?

Мужчина качает головой.

Я начинаю спускаться по крутому берегу.

— Не надо, — говорит он. — Я не смогу вас вытащить.

Скользя по неровному обрыву, я не отвожу глаз от лошади. Сапоги касаются льда, и я осторожно шаркаю вперед, остерегаясь трещин под ногами. Пока лед меня держит, но местами он очень тонкий, и сквозь него просвечивает темная вода. Того гляди ступишь не туда и молча провалишься под растрескавшуюся ледяную корку; так и представляю, как мое тело погружается в воду, беспомощно бултыхается и уходит на дно.