Когда смерть – копейка - Страница 49

Настойчиво прижимая Марека к диванчику, Данилов с негромкой солидностью продолжал его уговаривать.

– Садись, садись, сейчас ты нам всё подробно расскажешь, без истерики. Выпей ещё, продышись.

И опять…

Промежутки тишины, всё чаще и чаще возникавшие в последние минуты в небольшой кухоньке, напоминали сгустки страхов с мерзким запахом погребального ужаса. Заботливо задавленный Германом в угол дивана, Марек жевал бутерброд, Виталик, блестя мокрыми глазами, примостился на стуле у краешка стола.

Со сжатыми за спиной кулаками капитан Глеб продолжал стоять у балкона, прижимаясь лицом к стеклу. И тоже молчал.

Первым тихо крякнул Марек.

– За Серого бы надо выпить.… Вроде как помянуть.

Со всей ответственностью Герман опять взялся за бутылку. Подняли.

– А ты чего, Глеб…? – Виталик осёкся.

– Я потом.

Данилов недоуменно поднял брови и взглядом показал мужикам на Глеба. Марек продолжал морщиться на выпитый коньяк, Виталик с такой же растерянностью пожал в ответ плечами.

Пару минут они трое опять дружно молчали, одинаково стуча вилками по тарелкам.

Первым пробило почему-то Виталика.

– Да не наркоманы это к Серому-то вломились! Чего ты выдумываешь-то хоть, чепуху-то какую напрасную говоришь! Если бы бомжи его оглушили, то просто бы котелки да ложки алюминиевые у него выгребли бы и приемник бы взяли – и всё, и сбежали бы, а вешать-то человека им незачем, таким гадам кайфу от этого не прибавится.

И Данилов, тяжело сопя, снова повернулся к Азбелю.

– Чего у Серого из вещей-то пропало, Марек, не знаешь?

– Да нет, только-только сейчас его жену на дачу повезли на опознание. Самого-то Серёгу сосед по даче нашёл, шёл мимо, увидел, что дверь в домик весь день открыта, ну и заглянул… Сосед-то этот и опознал его, фактически, когда полицию вызвал.… Теперь им жену ещё нужно туда доставить, для порядка.

Над столом под свет абажура чуть ли не по пояс высунулся Герман.

– Чего тут базарить лишнее, всё срастается?! Наркоши это свалочные, верняк! Практически все мои знакомые кореша, у кого в том обществе дачи-то, говорят, что частенько к ним эти уроды залезают. И бабы у них такие же грязные и наглые! Если бы мужики туда вломились, то они по-другому Серёгу гасили бы, ведь у него рядом с печкой и ножей куча, и топор в чурбаке воткнут.

– Нет, что ты! Сковородой его бабы явно оглушили. А что, вполне женский инструмент, сажа-то на лице у Серого от неё и осталась. Ещё этот, ну как его, эксперт, говорит, что и узел-то на петле какой-то дурацкий был, по-бабски намотанный.

Не поворачиваясь от балкона, капитан Глеб бросил Мареку через плечо.

– Не говори ерунды.

Тот уже не унимался.

– А может это с ним так жена поступила?! Сколько раз она грозилась на людях, что убьёт его, Серёгу-то! И с нами, когда ещё ездили на шашлыки-то вместе, всё орала на него по-всякому! Помнишь, Виталь, как она его на реке поленом по руке хрястнула, а?!

– Ещё раз говорю – не трепись просто так, если не имеешь точных фактов.

Не за стол, не из кухни…

В два шага Глеб встал от балкона под свет.

Обвёл прочным взглядом всех сидящих. Лицо его стало ещё жёстче, пальцы на спинке стула ломали и дерево, и сами себя. Через бахрому абажура Виталик, помаргивая, всё же пытался заглянуть во внезапно нехорошо потемневшие глаза Глеба.

– А кому ещё, кроме вас, он денег был должен?

После этих негромких, но неожиданных слов все ораторы почему-то смутились. Виталик, застигнутый вопросом Глеба у раскрытого холодильника, начал старательно в нём прикуривать, Данилов резко ёрзнул задом в темный диванный уголок, а Марек стал неистово пилить вилкой толстый кусок копченой колбасы, до этого долгое время мирно лежавший у него на тарелке.

– Ладно. Не ломалась у меня в субботу машина. Врал я тогда Назару.

Марек бросил бесполезную вилку, отважно и пьяненько выпрямился за столом.

– И тебе врал, Глеб, что не могу приехать к вам на яхту из-за машины. Я у Серого вчера утром был, а вам специально ничего говорить не хотел, пока…. Я ж к нему приехал, чтобы по деньгам всё порешать…

– Решил? – Обернувшись на него, Виталик сильно хлопнул дверцей холодильника.

Марек замялся.

– Ну, я же не ругаться, наоборот, я к нему ездил-то, чтобы денег дать. Тогда-то, на майские, как раз перед этим взрывом, Серый позвонил мне, ну, всё ещё тогда хиханьки, да хаханьки было; он сказал, что, мол, черви у него есть для меня, ну, то есть, для рыбалки, хорошие. Он так ещё жался как-то странно, говорил, что может, я по-соседски загляну к нему за наживкой-то, может мужикам моим знакомым, рыбакам, выползки нужны. Всё их расхваливал, говорил, что хорошие в этом сезоне у него червячки получаются, просто гимнасты, так и выразился, ну, сказал ещё, что и по другим делам ему нужно со мной поговорить.

Я приехал. Днём, первого мая, после демонстрации по телевизору. Поговорили, червяков я у него взял, действительно, классные червячки тогда были!

Марек всхлипнул, наклонился над столом, начал пощипывать краешек клеёнки.

– …Ну, я и сказал тогда Серому, что завтра, мол, еду на место первым, хочу немного порыбачить в затоне, пока все наши не подъедут. А он под разговор-то под этот, ну, про червяков-то, стал денег у меня просить, понимаете?! Помню ещё, что он глазищи на меня так страшно тогда пялил, говорил, что деньги ему вроде как для сына, для больного.… А вы же знаете, – Марек смущенно глянул на друзей, – какое у меня было тогда собственное-то настроение. Ну, в общем, не дал я ему тогда никаких денег-то.… Наорал я на него немного, сказал, чтобы не занимался он снова всякой ерундой, что у сына его наверняка какой-нибудь пустяк, что есть другие, настоящие болезни.

Тихонько, поймав отворот темы от собственной персоны, делово вякнул на Азбеля Герман.

– Послушай, действительно, а чего ты на людей-то в последнее время стал бросаться? Какой-то смурной, дикий, а ведь всегда песни на всех шашлыках нам пел. А? Чего такое с тобой-то?

– Так это…

Растерянно взмахнув рукой в сторону капитана Глеба, Марек замолчал.

– Я никому ничего про тебя не говорил.

Глеба было едва слышно, но он всё равно не отходил от окна и не приближался к столу.

– Правда?! Так ты ничего такого ребятам не рассказывал?

– Нет.

Марек снова начал тереть глаза.

– Дак я, в мае-то, сам думал, что болею серьезно, с концами. Позавчера только и прояснилось, что всё хорошо, а так…, я уж готовился с вами прощаться. Своими переживаниями был занят, не до Серого мне тогда было, вы уж поверьте.… Вот и говорю, что когда он ко мне со своими сказками про больного-то пацана полез, я на него и взбеленился! Послал я его тогда по полной программе. Сказал ещё, что врет он всё про сына-то, только чтобы денег ещё у нас вымутить на какие-нибудь свои новые аферы.… Посмеялся я потом, послал его подальше, объяснил, что он всех уже достал своими просьбами. Предупредил ещё тогда популярно, чтобы не вздумал больше к нам на шашлыки соваться. Ну, и не выдержал, рванью я ещё тогда назвал Серёгу, извиняюсь…

Оставив в покое скатерть, Марек взглянул на плечи Глеба Никитина и сокрушенно подпёр кудрявую голову руками. Общее тягостное молчание заставило его продолжить признаваться.

– Вчера утром я к нему ездил. Не звонил заранее, ничего… Просто проснулся, настроение было классное, вчера с утра-то. Ну, я и подумал, может, он мне про сына-то своего не случайно тогда трепался? Может, в самом деле, чего серьезного там у пацана с болезнью-то.… Хотел на это дать денег Серому. А вам ничего не хотел пока говорить.

Сложив руки на груди, в углу дивана продолжительно засопел Данилов. Виталик задумчиво вертел в руках крупную луковицу.

В наступившей тишине все опять услышали тихие горестные всхлипы Антонины, Виталик выскочил к ней в соседнюю комнату.