Когда смерть – копейка - Страница 48

– Что мы имеем? Непонятный взрыв месяц назад; во-вторых, вчера утром случился удивительный выстрел в Назара; в-третьих, вечером – наезд машины на Марека. Не многовато ли для такой скромной компании?! Как вы считаете? Да и наша пятничная встреча в парке с молодежью какая-то не совсем случайная была, тут ты прав, Виталик…

Панасенко не успел согласно кивнуть головой, как снова тихо пискнул звонок в прихожей. Дверь в кухню очень скромно приоткрылась и Антонина, с извинениями поглядывая на гостей, махнула мужу, показав, что откроет сама.

Мельком прислушавшись к голосам, Виталик поморщился.

– Соседка…

Продолжить он не успел.

Данилов даже вздрогнул и уронил на стол свою недопитую рюмку, когда страшно, в голос, запричитала в дальней комнате Антонина.

Мягко шурша тапочками, Виталик мгновенно выкатился из кухни. Во внезапно наступившей тишине было слышно, как он о чём-то громко говорил с женой, что-то спрашивал соседку. Антонина рыдала, потом опять с силой вскрикнула и, уже глуше, ровно заплакала. Голос Виталика тоже как-то потускнел, он перестал требовательно расспрашивать женщин, забормотал и через некоторое время вышел на кухню, к мужикам, бережно и плотно прикрыв дверь в комнату.

Растерянно начал мять ладошки.

– Это соседка наша, с третьего этажа, приходила… Фая, на кондитерской фабрике в сбыте работает… Говорит, что дочка её сегодня на дачах была, с детишками. Ну, мол, и сама, ну, дочка-то её, сама и видела… Серёжу-то нашего, Серова, ведь убили. Полиции там, в обществе-то, много, говорит, к его домику никого не пускают. Вот.

Стараясь не выпускать близкие слёзы из глаз, Виталик очень жалобно посматривал по очереди на своих друзей. Прислонился к косяку и, чтобы как-то занять беспомощные руки, по инерции поднял трубку зазвеневшего телефона.

– Марек. Говорит, чтобы тебя позвали.

Даже не стараясь полностью выслушать все далёкие телефонные крики капитан Глеб Никитин приказал:

– Приезжай. Мигом. Мы все здесь, у Панаса. Кончай сопли пускать, собирай свои костыли и быстро сюда.

И, не заметив, что положил трубку на самый край стола, растерянно взглянул сначала на Виталика, потом, быстро отводя глаза, и на Данилова.

Воскресенье. 17.30.

Мальчишник

– Да что же это такое?! Прямо напасть какая-то свалилась! Нет, с этим что-то нужно делать! Совсем распустились, никого не боятся, сволочи проклятые! На власти городские нужно давить, чтобы расследовали подробно всё, чтобы ответ полный дали! Поехали, мужики, сами разберёмся, что ли!

Виталик, полосато побледнев лицом и покраснев одновременно, кипятился, размахивая над столом короткими ручками.

– Отморозки эти, молодняк…

– Заткнись.

Не подымая глаз, Глеб Никитин тёр подбородок.

Данилов деликатно кашлянул.

– Он ведь всё время какие-то свои заморочки придумывал. То заправку газовую у нас в поселке выдумал поставить, для баллонов и для машин; чертежи всё в папке таскал, бизнес-планы толстенные сам писал, считал. А прошлой зимой шампиньоны удумал ещё выращивать в развалинах церкви. Там подвалы здоровенные есть, сырые такие, тёмные.

Потом, когда он с нами-то встречался, всё ныл, что знакомый его, ну, по морям-то, звонил, предлагал продать здесь аппаратуру банковскую, ну там, видеонаблюдение всякое, стекла непробиваемые, вроде какие-то сертифицированные для касс, ну и всё такое прочее. Говорил, что дешёво можно взять из-за границы по связям того знакомого морячка. Старший Бендриков, отец мента того, ну, свояка-то, марековского, в банке-то, в коммерческом уж который год работает, в охране, вроде старшим смены тогда был. Обнадёжил он Серого, подтвердил, что у них переоборудование, типа, ожидается, по новым требованиям, аппаратура им вроде такая именно в то время была нужна. Серый-то и раззявился, бегал каждый день с каталогами к президенту того банка, вроде всё у них там слепилось, всё чики-чики было. Ну, он и радовался…

Не ожидая, что Глеб и Виталик с таким напряжённым вниманием будут вслушиваться в его слова, Данилов несколько растерялся. Потыкал быстро, без всякого особого смысла, вилкой по тарелкам и, чтобы не замолкать на полпути, продолжил.

– …Дали мы тогда, в этом феврале, я и Марек, денег ему, ну прокрутиться немного на сделке этой, с банком. Он же, Серый-то, долго всё ныл, выпрашивал у нас бабки. Я пробил его эту трепотню по своим каналам, вроде всё на мази было, по-любому сделка-то должна была у него стрельнуть… Да и аппаратура чего-то быстро так пришла, нормально всё складывалось, он тогда ещё сам летал в Калининград на таможню, со своими мореходами там документы ладили, деньги платил куда надо. Потом приехал домой, помчался, радостный такой, в банк, а там уже другие дела закрутились, неважные. Хозяева этого банка, московские и местные, из-за чего-то перегавкались в то время, не до него им было; и аппаратура эта, и камеры, и стекла вроде им стали не нужны….

Серега месяц, наверно, с Бендриковым-старшим водяру с горя глушил, в банк всё опять ходил, просил купить у него технику, сопли там лил. Нам мозги постоянно полоскал: «Ребята, я же верну! Не подведу! Я с машинами на перегон в Калининграде договорился, там квоты на растаможку для меня сейчас покупают, я прокручусь, я обязательно верну деньги!»….

Продолжая по инерции жевать тёплую котлету, Данилов помолчал и расстроено добавил в кухонную тишину:

– А у меня Жанка-то сбрендила совсем. Уезжает, говорит, в Москву собралась. После всего этого, ну, после Маришки-то, понимаешь, она же совсем никакая стала. Да и мне чего-то не по себе, как вспомню эти дела-то.…

Мужики молчали.

Смахнув раз в пятый, наверно, рукавом с лица крохотные непослушные слёзы Виталик с надеждой посматривал на капитана Глеба. Тот, хмурый, не отрывал взгляда от скатерти, всё чертил там черенком ножа что-то уж совсем непонятное. Данилов продолжал делиться с кухонной тишиной своими различными впечатлениями.

– Как вспомню… Первого мая было тепло, нормально, солнце, а второго, когда мы поехали на реку-то, прохладно уже стало, с реки поддувало по-хорошему. Оделись все нормально, в куртках, Назар-то вообще был в камуфляже. Хорошо, что одеться так догадались, посекло нас, но несильно, через одежду-то… Назар тогда суетился всё, глушануло его, ну, так, вроде не очень; он как шальной, схватил Маришку, тряс всё её. Она-то уже не дышала, а он, как придурок, трясет её, дыхание вроде стал делать ей искусственное, я разозлился, насилу оторвал его от девки, чуть не отоварил его там сгоряча-то… Д-да, дела наши, делишки…

Не решаясь прервать непонятное и, поэтому страшное молчание Глеба Никитина, Герман опасливо затих и осторожно потянулся вилкой к солёным грибам.

Воскресенье. 18.05.

Мальчишник

Истерика Марека впечатляла.

Ворвавшись в квартиру Панасенко, он начал верещать ещё с порога.

– Серого убили! Убили! Свояк мне только что, сейчас, звонил, говорит, что весь их полицейский отдел на ушах стоит. Сначала его избили, на лбу синяк, бровь разбита! Оглушили, наверно, Серегу, а потом повесили. Это из-за денег, я знаю, я точно знаю, и из-за долгов его дурацких!

Взъерошенный, в турецком джемперке с оленями и мятых серых брюках, Марек суматошно скакал через всю кухню от двери к балкону, дергая за руки то одного приятеля, то другого. На его худенькой скуле бело выделялся мощный слой пластыря, левый локоть был забинтован так же прочно и толсто.

Герман сграбастал его за одежду.

– Стоп, не суетись, остынь. Плесни-ка ему коньячку, Виталик.

Марек громко глотнул, выдохнул и чуть не отшвырнул пустую рюмку.

– …Свояк говорит, что натоптано там, вокруг дачи, немного, следы все женские, от туфель, на земле у входа, и помада ещё есть на стаканах. Может наркоманки это, в поселке-то у свалки их полно, они молодые ведь, жилистые, запросто подвесить Серегу могли, да ещё и оглушённого-то…