Когда распахиваются крылья (СИ) - Страница 54
– Ну… – он постарался сделать голос ровным, что было очень сложно, – это приятно, конечно… Но с ним тоже было весело. Мы, конечно, можем попробовать… – Серый деланно равнодушным взглядом посмотрел на Женьку, пытаясь понять, что она думает по этому поводу. – Можно, например, неделю порепетировать и выступить в клубе в следующую субботу…
Женька кивнула:
– Я с удовольствием! Мне понравилось петь с тобой.
Глаза Серого тут же полыхнули огнём и сказали все за него. Он счастливо улыбнулся и повернулся ко мне:
– Передавай Гошану привет! Жаль, конечно, что больше не увиделись. Но, если что, он может приходить в клуб в субботу, мы будем рады его увидеть.
– Передам, – кивнул я. – Обязательно.
Я ещё раз помахал друзьям, развернулся и бодро зашагал домой. Несмотря на то, что в сапогах булькала вода, по куртке стекали капли, а в волосах застряли куски тины и ила, я был невероятно счастлив – ведь за спиной, ловя потоки ветра, подрагивали золотистые крылья, разливая по телу волны вдохновения и свободы.
* * *
В ночь с субботы на воскресенье слегка подморозило, и, проснувшись утром, я обнаружил под окном на наличнике не очень толстую, но пушистую шапку снега. Мама тут же выбежала проверить, не замёрзли ли многолетние цветы в палисаднике и огороде, а папа – новые доски под толстой плёнкой. Цветы не замёрзли, плёнка не разлетелась, доски остались сухими, а мама начала шутить, что эта зима уходит от нас так же, как папа уходит от гостей: постоит на пороге, потом ещё раз пройдёт на кухню, чтобы попрощаться со всеми и выпить «на ход ноги», потом ещё постоит на пороге, потом присядет на дорожку, потом ещё поболтает с хозяином и только потом пойдёт наконец домой. Папа отшучивался, что на самом деле зима, внезапно засыпавшая всю деревню снегом в конце апреля, похожа на маму, которая ходит по магазинам в райцентре.
Я же не озадачивал себя сравнениями – выйдя на улицу и увидев, что снег мягкий и липкий, я полчаса ходил за мамой и ныл, чтобы она разрешила мне погулять с Женькой.
– Ладно, – наконец согласилась мама. – Только надень на него тёплый комбинезон, тот, который толстый и не проветривает.
– Но он же в нём еле ходит, – запротестовал я.
– Зато не замёрзнет, – стояла на своём мама, – и снова не заболеет.
Услышав, что мы идём гулять, Женька, которому за полторы недели так надоело сидеть дома, что он выбегал встречать меня и папу, чтобы только подольше оставаться на улице, так обрадовался, что даже не стал протестовать против зимнего комбинезона – толстого и двухслойного, в котором мелкий скорее напоминал неповоротливую баржу. Пока я одевался, брат старательно напялил штаны задом наперёд, надел кофту на изнаночную сторону и теперь возился с комбинезоном, так и не сумев его застегнуть. Посмотрев на старания Женьки, я только вздохнул и терпеливо переодел его. Потом вместе мы справились с комбинезоном и, прихватив варежки, наконец вышли на улицу. Я посадил Женьку в санки, дал ему в руки ледянку и быстро покатил его вдоль по улице к черёмухе.
Снег, выпавший под утро, на дороге был весь истоптан и кое-где растаял, оставив после себя чёрную грязь и лужи. Санки то и дело зацеплялись за мокрую землю, поэтому я потянул Женьку на обочину, где ещё оставалось немного нетронутого снега, по которому он проехал, как по маслу.
Добравшись до черёмухи, я резко крутанул санки, как очень любил мелкий, и Женька с визгом и хохотом выпал из них и кувырком покатился с горки. Пока он вставал, отряхивался и бежал обратно, с трудом передвигая ногами, я осмотрелся, смутно надеясь увидеть знакомое лицо. Но на склоне было пусто: снег, новогодней мишурой переливающийся в лучах все ещё высокого послеполуденного солнца, был нетронутым, пушистым и мягким, как варежки Женьки. Я опустил одну ногу на снег, крепко надавил и снова поднял. На нём остался чёткий отпечаток моей подошвы. «Как буква на чистом листе бумаги», – почему-то подумал я. Но тут в голову мне прилетел снежок, и я сразу же позабыл об этом, а Женька с хохотом бросился убегать от моих снежков.
Мы по очереди катались на санках и ледянках, каждый раз оставляя за собой новые следы и колею. Мелкий несколько раз упал носом в сугроб, но, каждый раз забираясь обратно на вершину склона, неизменно кричал:
– Вася, толкни меня! – и снова с криками катился вниз.
– А теперь ты! – он протянул мне верёвку санок. – А я буду на ледянке.
– Ладно, давай, – кивнул я.
Сел, хорошо, кажется, прицелился, только бы не перелететь ручей и вписаться между камышовых кустов, разбежался и покатился вниз. Санки все набирали скорость, я вытянулся в струну, чтобы они катились ещё быстрее, как вдруг один из полозьев резко подпрыгнул на какой-то ветке и я, вылетев из санок, кубарем покатился вниз и с разбегу влетел задом прямо в ручей. Женька сверху от смеха повалился на снег в обнимку с ледянкой.
Выругавшись, я поднялся, брезгливо отряхнул зад, который теперь продувало так, как будто на мне вообще штанов не было, и выбрался из ручья, весь покрытый камышовым пухом. Что за такие кочки на этой горке, что я долетел до самого ручья? Я проследил саночную колею, нашёл место, где она прервалась, разворошил снег и выдохнул. Из земли острой частью торчал огромный булыжник, который бы наверняка распорол Женькину тонкую ледянку надвое, если не самого мелкого. Значит, хорошо, что это я его заметил, – ведь я всего лишь улетел в ручей и намочил штаны. «Спасибо», – про себя проговорил я, потом ногой расшатал камень, выковырял его из сырой земли и выкинул за ручей куда подальше – туда, где никто не ходит.
Когда я поднялся назад, Женька лепил снежки и складывал их по одному на скамейку – наверное, поджидал меня. Я посмотрел на них, и мне в голову пришла отличная идея.
– Эй, мелкий, а давай слепим снеговика?
– Давай! Я буду лепить голову! – тут же согласился мелкий и умчался к ручью катать снежный ком – там было больше снега. Я ухмыльнулся, надел варежки и зачерпнул полные ладони сырого снега.
– Привет, Вася, – раздалось у меня над ухом, так что я подпрыгнул от неожиданности. Я повернулся и увидел Гошу – он стоял, опять одетый в свой розовый поросячий свитер под лёгкую болотную крутку, и сиял золотистыми глазами и улыбкой.