Когда молчат письмена. Загадки древней Эгеиды - Страница 6

Занятия в институте Вентрису пришлось прервать из-за войны. Он записался добровольцем в армию, где прослужил четыре года авиационным штурманом. И здесь он не расставался с копиями критских глиняных табличек, исписанных линейным письмом.

Вернувшись в 1945 году из Германии, где он служил в британских оккупационных войсках, Вентрис с головой окунается в студенческую жизнь. Он участвует в студенческих мероприятиях, чертит интересные архитектурные проекты, которые дают ему право на стипендию (стипендии удостаивались лишь студенты, обладающие выдающимися способностями). Окончив институт, Вентрис быстро приобретает известность в архитектурных кругах. Вскоре ему поручают редактирование научного отдела в крупном архитектурном журнале.

Работу над расшифровкой критского письма Вентрис не прекращает. Он засиживается по вечерам, вновь и вновь просматривая копии надписей, производя подсчеты, составляя таблицы, штудируя специальную литературу. Отчеты о результатах своих работ он размножает на машинке и рассылает свои рабочие заметки ведущим ученым. Какой язык скрывают критские таблички? Не этрусский ли? Эта мысль давно не дает ему покоя — еще в первой, школьной статье Вентрис пытался доказать, что язык табличек — этрусский. Но постепенно

Вентрису становится ясно, что это не так. И вот наконец приходит решение. Решение настолько убедительное, что Вентрис выступает по радио с рассказом о результатах своей работы. Линейное письмо Б расшифровано — язык табличек оказался древнейшим греческим диалектом! Нужно ли говорить, какое потрясающее впечатление произвело сообщение Вентриса на весь ученый мир.

Вернемся, однако, к тем результатам исследования линейного письма, которые получила Алиса Кобер; это их использовал Вентрис при построении своей знаменитой «сетки». Кобер установила, что слова в табличках могли определенным образом изменяться, они обладали окончаниями. Это были окончания разных падежей и чисел (единственного и множественного). Понятно, почему это были в основном окончания имен существительных, а не глаголов: инвентарные списки, какими являлись таблички, представляли перечни различных предметов, животных и т. д.

Вентрис не только уточнил результаты Кобер — он вдохнул в них жизнь. Кобер произвела лишь формальный анализ: она не предлагала чтений каких-либо знаков, хотя и сознавала, что, работая последовательно в указанном ею направлении, исследователи научатся со временем читать глиняные книги. Вентрис первым правильно прочел таблички.

Поясним результаты исследований Кобер и Вентриса таким примером.

Представьте себе, что мы пишем по-русски, пользуясь слоговым письмом. Слова вроде xo-po-ша-я, хо-ро-шо, хо-ро-ши-е, хо-ро-ше-го и другие будут содержать основу хо-ро, которая пишется без изменения, и «окончания» ша-я, шо, ши-е, ше-го, которые каждый раз пишутся по-разному (ведь ша, ши, ше — это разные слоговые знаки!)[5] 

Но вот мы встречаем слово хо-ро-ше-му: оно содержит знак ше, как и хо-ро-ше-го. Тот же знак ше содержит хо-ро-ше-е.[6]

Отсюда мы можем сделать предположение (которое в дальнейшем будет либо подтверждено, либо отвергнуто), что основа нашего слова была не просто хо-ро, а хо-ро- плюс согласный, который присутствует не только в словах хо-ро-ше-го, хо-ро-ше-му, но и в других словах от той же основы — хо-ро-ша-я, хо-ро-ши-е и т. д. Иными словами, мы устанавливаем, что знаки ше, ши, ша, шу (например, в слове хо-ро-шу-ю) обозначают слоги, начинающиеся с одного и того же согласного! Соответственно и окончаниями будут не формы -ше-го, ши-е и т. д., а гласные слогов ше, ша плюс последние знаки слов, т. е. -его, -ие, и т. д. Но если в cловах хо-ро-ша-я, но-ва-я, зо-ло-та-я одинаков последний знак, то, видимо, слоги ша, ва, та содержат один и тот же конечный гласный? Такое предположение весьма вероятно. Результат нашего опыта можно представить в виде таблички:

ша  ше  ши  шу

ва

та

Правда, в этой табличке знаки уже имеют слоговые обозначения, но ведь эта табличка могла иметь и такой вид:

10 6 17 2

5

24

Здесь числа условно обозначают какие-то слоги, звучание которых не установлено, но известно, — как это следует из предыдущего, — что в каждой вертикальной строке стоят слоги, оканчивающиеся на один и тот же гласный, а в горизонтальной — слоги, начинающиеся с одного и того же согласного. Если бы нам удалось, учитывая закономерности текста, добавить в табличку новые знаки, скажем:

10 6 17 2

5 31 8 40

24 35 1 33,

то соответствующая буквенная запись должна была бы приобрести такой вид:

ша ше ши шу

ва ее ви ву

та те ти ту

(ср. например, го-ло-ва, го-ло-ве, го-ло-вы и т. п.).

Чем больше разрасталась бы табличка, тем меньше оставалось бы неясных, неидентифицированных, как говорят ученые, знаков-слогов. Можно представить себе и такую картину: все знаки помещены в табличку, т е. взаимосвязь между ними установлена. Но какие именно слоги передает каждый знак — неясно. Подставляя в табличку слоги разных языков, можно попробовать прочитать тексты — ведь если язык выбран правильно, мы в конце концов должны правильно определить и звучание слогов, особенно если нам известно, что те или иные слова представляют падежные формы, формы собственных имен и т. д. В нашем случае мы должны будем прийти к выводу, что тексты записаны на русском языке.

Вентрис шаг за шагом расширял сетку, начало которой положила Кобер. Работа продвигалась медленно, ибо выявление взаимосвязи знаков оказалось делом крайне трудным. Наконец сетка была готова (правда, не все знаки были помещены на «свои места», но это выявилось позднее). Сетка имела строение, сходное со строением тех таблиц, о которых мы говорили. В верхней части сетки имелись указания на то, в каких грамматических формах и после каких знаков встречаются знаки данной вертикальной графы. Имелась графа и для слогов, состоящих из единичных гласных. Вентрис попробовал подставить в эту сетку этрусский язык — ничего не вышло. Но вот он обращается к греческому языку, называя этот эксперимент «легкомысленным отвлечением от дела...». И эксперимент удается, да как!

Греческие слова обнаруживаются в табличках именно в тех местах и в той грамматической форме, в какой они должны были бы здесь находиться. Вот таблички из Кносса: на многих из них написано одно и то же слово, видимо название города. И действительно, мы читаем: Ко-но-со. Так в линейном письме передается греческое название города Кноссос, Кносс. В табличках из Пилоса находим другое слово — Пу-ро, т. е. Пи-ло, Пилос.[7] Становится ясным, почему в табличках отсутствует столь характерное для греческого окончания именительного падежа с: оно просто не писалось. Греки, позаимствовав письмо у местных жителей после своего прихода на Крит, не позаботились об усовершенствовании графики, созданной для записи минойских, но не подходящей для записи греческих слов. Необычайная графическая форма, которую приобретали греческие слова, дала повод скептикам сомневаться в дешифровке Вентриса.

Однако эта же линейная письменность не только искажала язык, но и сохраняла более древний облик греческих слов — именно такой, какой они теоретически должны были иметь в ту эпоху, когда греки пользовались линейным письмом. Это ли не блестящее подтверждение правильности дешифровки!