Когда боги глухи - Страница 8

– Не повторяй глупых слов! – оборвал отец. – Это сейчас еще вольготно живется вашему брату, а кончится война – сразу возьмутся за воров и бандитов.

– А кто победит? – спросил Игорь. – Немцы отступают, говорят, в Гитлера стреляли? Или бомбой хотели убить?

– Гитлеру капут, – нахмурился отец. – Так теперь пленные немцы говорят… Красная Армия оказалась фюреру не по зубам. Видишь ли, сын, русский народ – это особенный народ, я думаю, его победить невозможно.

– Зачем же ты был… с ними? – не глядя на отца, отдавил из себя Игорь.

Отец стал рассказывать о дореволюционной России, когда он жил барином, имел слуг и дома, мог бы дослужиться до генерала, а большевики всему этому положили конец, немцы была для него как для утопающего соломинка.

Игорь понимал не все, о чем говорил отец, иногда он забывался и думал о своем… За полгода беспризорничества война как-то отступила из сознания: все толковали о победах Красной Армии, отбитых у фашистов городах, о скором конце Гитлера, а они, поездные воришки, жили своей обособленной жизнью, далекой от дум и чаяний народа. Ненавидели милиционеров, называли их «мильтонами», «легавыми», презирали фраеров, которые, поймав воришку с поличным, устраивали шум-гам, а то и били. Война стала чем-то абстрактным, нереальным, он даже не интересовался, кто отступает на фронтах, кто наступает. Как-то было безразлично. Его дом – пассажирский поезд, а он все время в движении. Мелькали города, станции, он их больше знал по вокзалам, баночкам, толкучкам, как Глиста и другие называли базары. Все люди делились на две категории: воров и фраеров. Ездили бы на поездах немцы, он и у них бы воровал и считал бы их фраерами. Его героями стали Ленька Золотой Зуб, Череп, Пика, Чугун… С ними встречался иногда в поездах, на вокзалах. Перед ними готов был разбиться в лепешку. Когда началась война, он, как и другие мальчишки в Андреевке, ненавидел фашистов, а после того как пришли немцы и отец их отправил в деревню, он быстро стал привыкать к новой жизни и уже не считал оккупантов врагами, тем более что они не обижали ни его, ни мать. И, лишь вернувшись в освобожденную Андреевку, он почувствовал, что даже для брата Павла стал чужим. Как они смотрели на него там, в поселке? Да и взрослые кивали на него, отпускали нелестные замечания в адрес матери, недобрым словом поминали Карнакова-Шмелева. Настоящую фамилию отца все узнали после прихода немцев в Андреевку.

Наверное, отец, нашел верный подход к сыну, слова его казались убедительными, правильными. Да и в словах ли тогда было дело? Главное – одичавший мальчишка нашел отца, внимание, заботу, ласку. Еще ни один взрослый человек не говорил с ним так доверительно, как равный с равным.

– Россия ослабла, нища, люди остались без крова, – весомо падали в его сознание слова отца. – Сколько еще лет пройдет, когда они все наладят! Обидно, конечно, что твое детство прошло в нищете и разрухе, да на то, как говорится, божья воля. И мне, Игорь, пришлось несладко… Но раз мы здесь, должны жить, как все. Мне снова придется затаиться, а тебе нужно учиться, вступить в комсомол, когда подрастешь, потом в партию… Ни одна живая душа не должна знать, кто у тебя был отец и кто ты есть на самом деле, а я верю, Игорь, что ты всегда будешь со мной… Немцы не сумели победить Россию, да-да, они проиграли войну! Теперь вся надежда на нас самих, вернее, на ваше поколение… Я не верю в дружбу русских, англичан, американцев. Закончится война, и между союзниками начнется грызня. Не могут волк с лисой мирно ужиться! Коммунизм напрочь отрицает капиталистический мир, а богатые никогда не найдут общий язык с бедными, появятся новые покровители нашего освободительного движения против Советской власти, они разыщут тебя. Всегда помни, сын, что в тебе течет дворянская кровь Карнаковых. И пока Россия под большевиками, она тебе – мачеха!

Иногда Игорю казалось, что отец все это говорит не ему, а самому себе, очень уж глаза у него были далекие, отстраненные. Дико было, чудом обретя отца, снова надолго потерять его, может быть, навсегда. О своей работе он не рассказывал, два раза ночью стучали в окно их комнаты какие-то люди, и отец подолгу беседовал с ними на кухне. Игорь прислушивался, но разговаривали тихо, да и понять их было трудно. Люди исчезали, отец закрывал дверь, возвращался в комнату, ложился на скрипучую деревянную кровать, – Игорь спал на топчане у русской печки, – ворочался, иногда закуривал. Однажды сын спросил:

– Кто эти люди?

– Волки.

– И ты… волк?

– Все мы здесь волки в овечьих шкурах... – усмехнулся отец. – А волки охотятся ночью.

– Я никогда не видел волков.

– Их и не надо видеть, главное – знать, что они есть и всегда готовы врагам перегрызть глотку…

Больше Игорь не задавал вопросов.

Отец долго расспрашивал про их жизнь в деревне, про мать, поинтересовался бывшей воинской базой, Абросимовыми. Игорь рассказал о смерти Андрея Ивановича, о том, как с медалями на гимнастерках разгуливали по деревне Павел и Вадим…

– Ненавижу их, – вырвалось у него.

– Ты и они – теперь на разных берегах, никогда не забывай об этом, – сказал отец.

Утром того дня, когда Игорь должен был пойти в милицию, отец показал ему маленький черный браунинг. У мальчишки загорелись глаза, однако, подержав красивую штучку в руке и даже понюхав, вернул отцу.

– Твой, – сказал отец. – Только сейчас, сам понимаешь, он тебе ни к чему.

Несколько раз разобрал и собрал браунинг, научил, как им пользоваться, ставить на предохранитель.

– Пострелять бы? – загорелся Игорь.

– Еще успеешь, – усмехнулся отец.

Сразу за дачами начиналась березовая роща, спускающаяся к холодно поблескивающей реке. По воде медленно плыли желтые, розовые и красные листья. Углубившись в рощу, Карнаков облюбовал толстую березу, вытащил из кармана складной нож и, глубоко врезаясь в кору, вырезал инициалы: «И. К.», потом разгреб ногой опавшие листья, лопатой, которую захватил с собой, вырыл яму и опустил туда цинковую банку, обмотанную промасленной тряпкой, – Игорь принес ее в мешковине, – быстро закопал, ногой разровнял землю, сверху нагреб листья, сучки.

– Твой тайник, – сказал отец. – Запомни как следует место. А метка на березе – «Игорь Карнаков» – сохранится навсегда.

В банке лежали хорошо смазанный браунинг, коробка патронов и толстая пачка денег, схваченная красной резинкой.

– Не торопись, Игорь, за кладом, – говорил отец. – Пусть себе лежит. Думаю, что пройдут годы, прежде чем все это тебе понадобится.

Годы прошли. Игорь Найденов в 1950 году закончил в детдоме семилетку и теперь ломал голову: куда поступить? Еще три года торчать в детдоме не хотелось, лучше подать документы в техникум, можно и в военное училище, но отец вряд ли одобрил бы это. Кто зияет, могут рано или поздно и докопаться, кто он такой, Игорь Найденов, на самом деле… Сын врага народа! Единственное, что для себя Игорь твердо решил, – это обосноваться в Ленинграде или Москве, тем более что там учебных заведений тьма. В детдоме он изучал английский язык, был первым в классе, учительница утверждала, что у него способности к иностранным языкам. В свидетельстве две тройки – по алгебре и геометрии, по остальным предметам четверки и пятерки. Характеристика тоже хорошая. Игорь знал, что к детдомовцам – детям войны – особенно внимательное отношение в приемных комиссиях.

В какой же техникум поступить? В машиностроительный? Или в полиграфический?..

Перед экзаменами остались кос какие дела… Вот одно из них уже сделано: повидал мать, о которой очень сильно тосковал в детдоме, но о себе так и не дал ей знать, помнил наставления отца. Кстати, вопреки ожиданию, мало что шевельнулось в его сердце, когда он увидел ее нынче утром – сонную, растрепанную, в вязаной кофте и с прутом в руке. В детдоме он внушил себе, что у него нет матери, – остались лишь одно воспоминание да маленький шрам на верхней губе… Главное, что привело его на родину, – это фотографии. Он их вытащил из общей рамки на стене, выдрал из старенького альбома и уничтожил все, кроме фотографии матери…