Кофе в бумажном стаканчике (СИ) - Страница 7

Автобус мчал ее сквозь выжженную августовским солнцем сухую степь с пустыми шарами перекати-поля, накрытую лазурным куполом бескрайнего чистого неба, в новый мир — еще незнакомый, но такой манящий и красочный. В наушниках победно звучала песня группы Би-2: «…и за тонким краем небосвода все мерещится неясным светом мне короткая свобода, и в ней…» Надежда была счастлива.

Большой город в самом центре Крыма, куда приехала жить и учиться Надя Головенко, показался ей великолепным. Ограниченный с двух сторон высокими холмами, плавно переходящими в покрытые лесом горы с юго-востока, Симферополь по-хозяйски захватил дикие пустоши на северо-западе, вольготно разбросав по ним современные микрорайоны. Из тесно застроенного центра — с театрами, дорогими бутиками, офисами и государственными конторами — к ним протянулись длинные щупальца проспектов, ежедневно вбирая в себя стремительные потоки машин, чтобы к вечеру отпустить их обратно, к окраинам. Днем в городе всегда было шумно — сигналили и шуршали покрышками сотни автомобилей, со всех сторон звучала реклама. Бурлящий людской поток, похожий на реку после весеннего паводка, заполнял центральные улицы, вливаясь в случайно освободившиеся свободные пространства своим пестрым мельтешением. Город шевелился, ворочался и рычал, словно гигантский зверь, намертво прижатый к земле клетками дворов и площадей.

Вечером, когда поток автомобилей редел и на проспектах зажигались огни, на улицы выходили жители и до поздней ночи праздно отдыхали, веселились, прогуливались, наслаждаясь прохладой, пришедшей с недалеких гор. В глубине мерцающих приглушенным светом ресторанчиков играла музыка, хорошо одетые мужчины и женщины смеялись, громко переговаривались, курили. Дым сигарет, смешиваясь с дорогой парфюмерией, стелился над чистой тротуарной плиткой. На одном из перекрестков в центре города обязательно звучала живая музыка — скрипка или саксофон. Музыканту кидали мелочь и смятые купюры, но у него был такой вид, словно он вместе со своей музыкой давно остался совершенно один, и вокруг была не разноцветная толпа, а пустая сцена с освещенной рампой, отделившей его от всего мира.

Первые недели у Нади кружилась голова от счастья. Это был иной мир — предельно далекий от ее опостылевшего дома, насыщенный всевозможными событиями, постоянно ускоряющийся, ослепительно яркий и пока абсолютно незнакомый. Она не могла поверить, что у нее теперь появилась удивительная возможность вместе со всеми постоянно двигаться в этом плотном людском потоке, всеми чувствами вбирая в себя его деловитую энергию, а не коротать вечер в тесной комнатушке, с тоской дожидаясь следующего дня. Ей нравилось рассматривать витрины магазинов и вывески, заходить в сверкающие дорогими светильниками бутики и слышать приветствия вежливых продавцов, перебирать вещи на распродажах, наваленные кучей в металлических лотках. Ее безмерно удивляло, что всё это было еще новое, но после всех скидок стоило совсем недорого. При мысли о том, что все торговые центры — с уютными кафе, яркими детскими площадками, магазинчиками с восточной парфюмерией — были всегда доступны, её охватывал детский восторг. В любой момент, как только появлялось свободное время, она устраивалась на мягком диванчике суши-бара под гигантским куполом залитой огнями бизнес-галереи и расслабленно наблюдала за проходящими мимо людьми. Они были разные — старые, молодые, плохо или хорошо одетые, довольные, расстроенные. Но всех объединяло одно общее свойство — скорость, словно люди панически боялись выпасть из потока, потеряв направление.

В Симферополе, по-южному колоритном, наполненном разными стилями, культурами и наречиями, жизнь протекала стремительно. Это Надежду слегка возбуждало, захлестывая незнакомым ранее состоянием эйфории, и позволяло думать о будущем в самых радужных тонах. В своих мечтах она представляла себя за рулем личной машины, участвовала в изматывающих переговорах, летала на международные конференции, контролировала бизнес, одевалась в самых дорогих бутиках. Она представляла себя строгой, сосредоточенной, целеустремленной, обязательно в офисном обтягивающем костюме нежно-голубого цвета, белой блузке и очках в тонкой черной оправе, в руках — папка с договорами, на ногах — элегантные туфли. Эти мечты были сладкими и наполняли сердце ожиданием непременного благополучия, которое рано или поздно в ее жизни состоится.

Но для начала надо было хотя бы получить диплом о высшем образовании, потратив на него долгие пять лет, и Надя, словно вырвавшийся на свободу узник, радовалась тому, что у нее эти пять лет впереди были. Никто теперь не мог их отнять — ни родители с их жалкими семейными проблемами, ни случайные обстоятельства, ни равнодушные горожане, которым до нее, к счастью, не было никакого дела. Каждое утро она открывала глаза на рассвете, с наслаждением вслушивалась в ворчанье просыпающегося города, которое доносилось из открытой форточки, и блаженно предвкушала новый день — солнечный, яркий, наполненный разными событиями, неуклонно приближающий к мечте. Она снова и снова чувствовала себе счастливой от того, что этот день у нее был.

А потом, не отдавая отчета в собственных ощущениях, Надежда начала уставать.

Почему-то вдруг расхотелось рано просыпаться и идти в университет. Горячее сентябрьское солнце потускнело, сделалось неприятным. Высотные здания и необъятные площади перестали вызывать восхищение — широкие пространства встревожили, заставив почувствовать себя незащищенной. Начали раздражать неубранные обертки и окурки возле заплеванных урн, грязь на улицах, осунувшиеся озабоченно-равнодушные лица жителей, бомжи, усердно роющиеся в мусорных контейнерах. Город мечты неумолимо терял свою прелесть, освобождаясь в ее глазах от красочной мишуры внешнего великолепия, обнажая свою истинную сущность — обезличенную, бездушную, подавляющую, равнодушную к маленькому человеку. Девушка всеми силами пыталась вернуть сладкое состояние очарованности, которое охватило ее после переезда, но оно безнадежно ускользало, как вода сквозь пальцы, и удерживать его с каждым днем становилось все сложнее. Неотвратимо подступало неудобное чувство разочарования, лишая сил. Она пугалась этого чувства, отгоняла его, уговаривала себя не обращать на него внимания.

Не получалось…

…Два дня назад у челюстно-лицевого хирурга Сергея Владимировича Неволина умер пациент. Умер он от сердечного приступа ночью, на даче, куда его зачем-то понесло после несложной операции под местной анестезией. Несмотря на то, что был он в момент кончины в состоянии сильного алкогольного опьянения, у него нашлись влиятельные родственники, пожелавшие получить немаленькую компенсацию от одной из ведущих медицинских клиник города. Они написали жалобу в министерство здравоохранения, жалобе дали ход, доктора вызвали в прокуратуру для объяснения.

В прокуратуре было нестерпимо жарко и пыльно. После кондиционированного комфорта «тойоты» Сергей чувствовал себя так, будто его заперли в аду.

— Сергей Владимирович, в каких отношениях вы были с вашим пациентом до того момента, когда он подписал согласие на операцию?

Молодой уставший следователь с трудом поднял тяжелые припухшие веки и с нескрываемым презрением посмотрел на элегантно одетого доктора. Сергей на секунду задумался. Перед его глазами, как живой, предстал юркий мужичонка — извиняющийся, суетливый, в белоснежной рубашке с короткими рукавами. Мужичонка при первом же разговоре несколько раз повторил, что работал директором фабрики — Сергей не запомнил, какой, — а теперь на пенсии, и что лечение оплачивает сын. Сергею это было безразлично, но пациента надо было внимательно выслушать, и его слова про фабрику он запомнил.

Неожиданно в тесный кабинет вбежал парень в штатском, швырнул на свободный стол папку, выругался и, хлопнув дверью, выбежал вон. Сергей вздрогнул и забыл, о чем его спросил следователь.

— Что?

— В каких отношениях вы были с вашим пациентом до того момента, когда он подписал согласие на операцию? — следователь повторил этот вопрос механически, будто задавал его уже тысячу раз и сам забыл смысл произносимых слов.